Александр Зайцев: «Редакторская хватка» (из воспоминаний)

Утро в редакции мариинской газеты «Заря» (сегодня газета «Вперёд») началось с торжествующего душераздирающего вопля короля джунглей Тарзана, фильм о котором в эти дни шел в кинотеатре и четырех клубах Мариинска. Сотрудники вздрагивали и, улыбаясь, враз откладывали в сторону ручки, предвкушая веселый антракт.

Из кабинета редактора выскакивал сам возмущенный шеф — Иван Николаевич Васильев.

— Уймите этого паразита сельского хозяйства, — требовал он, внимательно оглядывая сверх очков просторную комнату редакции.

Мы скромно опускали глаза, стараясь не попасть в число добровольцев. Хотя заранее знали, что редактор обязательно остановит взор на крепкой, литой фигуре завотделом сельского хозяйства и секретаря партбюро Петра Тихоновича Герасимова.

Петр Тихонович, недовольно ворча, отправлялся в пристройку за уборщицей и сторожихой редакции Сарой Кильшток, и через пять минут они вдвоем снимали с развесистого тополя, стоящего рядом с открытым окном, здоровенного сына сторожихи Борю. Иван Николаевич долго убеждал отрока, что орать с дерева, растущего возле такого идеологического учреждения, как редакция городской газеты, некультурно, и вспоминал случай, когда своим воплем Боря недавно уже перепугал до потери сознания старушку, пришедшую в редакцию с жалобой на горкомхоз.

— Это же интеллигенты, — обводя широким жестом свой спаянный коллектив, с пафосом восклицал редактор. — Лучшая газета в области! А ты читателей отпугиваешь.

Мы, конечно же, с огромным трудом напускали на себя умный вид, стараясь не расхохотаться. Боря, которого крепко держали за локти мать и Петр Тихонович, виновато опускал светлые бессовестные глаза, но мы-то знали, что завтра он опять будет орать, имитируя боевой клич любимого супермена.

Иван Николаевич сильно преувеличивал, конечно, насчет нашего интеллектуализма, да и высочайшей оценки газеты тоже. Почти все мы были еще довольно зеленые, и опытнейший редактор, начинавший репортерскую работу в «Большевистской стали» на Кузнецкстрое и бравший интервью у самого Бардина, пока только ставил перед собой и нами эту непомерно высокую цель. А пока школил и натаскивал нас нещадно.

— Ванечка! Опять ты в галстучке и с проборчиком буржуем недорезанным по Ленинской, словно по зарубежной авеню, погуливаешь, — отчитывал он на планерке всегда, в отличие от некоторых других, опрятно одетого ответсекретаря Ивана Винникова. — А родная газетка сегодня в колонтитуле второй полосы названа не «Заря», а «3ря».

Или попрекал заведующего отделом писем и культуры Кузнецова:

— Ты, Яшенька, шляпочку надел, а то, что статья учительницы Кулешовой второй месяц под сукном маринуется, у тебя и пузырь не всплыл. Хотя можешь ведь, варнак, когда возьмешься. Вон какую полосу о Чумайском восстании выдал. Редактору и пером ткнуть негде. Хворостины на тебя не хватает...

Мы своим неискушенным рабоче-крестьянским нутром чувствовали, однако, душевную незлобивость, а иногда и горячую отцовскую любовь к нам этого матерого газетного «волка». Замирали в восторге, вслушиваясь, как шеф «с выражением» диктовал (диктовал!) Гале — прямо из блокнота — передовую в номер.

А мы ночами вымучивали свои жалкие корреспонденции, утром делая вид, что написано это все только что, за сорок минут, за письменным столом редакции. Иван Николаевич прочитывал. Бурчал: «Сено-солома». Но в корзину не бросал, а одной-двумя точными фразами приводил «произведение» в товарный вид.

Какие новости, какие потрясения могли быть в тихом провинциальном городе? Наша «Заря» была вне всякой конкуренции. Ее или читали, или, что бывало гораздо чаще, использовали для завертывания закуски, которой, при наличии в городе большого спиртового и знаменитого на всю Сибирь высоким качеством продукции ликеро-водочного заводов, потреблялось гражданами значительно больше среднестатистического уровня. Приходилось искать и всячески изощряться.

— Ты мне не муссируй, ты мне гвоздь подай, — говаривал Иван Николаевич.

«Гвозди» добывали по-разному. Самый старый, сорокалетний литсотрудник сельхозотдела Илья Васильевич Гавриленко, которому с похмелья не спалось, в четыре-пять утра уходил пешком, на протезе, в ближайшие деревни — Предметкино, Раевку, Вторую Пристань, Антибес, Корики. К девяти возвращался, а в обед уже сдавал Гале репортаж на полполосы и посылал кого-нибудь из нас, молодых, в гастроном.

Завсельхозотделом Герасимов уезжал в деревню на весь день. Его в районе побаивались. Знали, что уж если зацепится, то будет «допрашивать» полдня. Вечером он привозил новостей на пару солидных корреспонденций и три-четыре подборки типа «Вчера в Колеуле» или «У нас в Благовещенке». И выписывался всю неделю.

Не обходилось и без неточностей. Однажды Иван Николаевич поручил моему заву Володе Колюбакину осветить групповую комсомольско-молодежную свадьбу сразу шести пар новобрачных, которая должна была состояться вечером во Дворце культуры спиртзавода.

Володя, как потом выяснилось при разборе на планерке, допустил всего одну ошибку: не записал женихов и невест строго попарно до приема угощения, а сделал это после того. И, разумеется, перетасовал и перепутал все шесть пар. Утром, в день публикации заметки, в редакции появились все шесть разъяренных молодых мужей.

Володя тихонько, на цыпочках, по стеночке исчез до вечера. А шеф до обеда горячо убеждал парней и их рыдающих жен, что ничего страшного в их молодой и прекрасной жизни пока не произошло и что он с этого щелкопера, к сожалению, с утра улизнувшего в командировку, за вопиющее оскорбление супружеской чести шкуру спустит.

Иногда редактор экспериментировал: сельхозника Петю бросал на премьеру, а искусствоведа Яшу Кузнецова — на село. И чаще всего получалось у них свежо и нестандартно. А мы не понимали, что это не просто блажь, что шеф хочет сделать из нас профессионалов-универсалов.

Побывал, к примеру, Яша на свиноферме. Штиблеты, конечно, в навозе вымазал, «шляпочку» помял. Но, считает, не зря. Рассказывает Герасимову о новой породе поросят с кудрявой щетиной, а тот хохочет, аж двойной подбородок трясется. Объясняет, что шерсть у свиней «закуржавливается» от недокорма, и коровы через прясло скачут вовсе не от восторга при виде культурного корреспондента. Результат поездки: к вечеру появилась на Яшу развеселая «едучая» стенгазета, а через два дня в газете — хлесткий фельетон о каракулевых поросятах и танцевально-скаковых коровах в совхозе «Малопесчанский».

Мне, вчерашнему токарю, было, наверное, труднее всех. Ведь, стоя у станка, работу газетчика представляешь непыльной и денежной. А она оказалась ломовой, изнуряющей и предельно низкооплачиваемой. Был момент, когда не выдержал, запросился назад в родные вагонные мастерские. Но Иван Николаевич провел вдохновенную двухчасовую беседу и переубедил.

Как-то поздней осенью завотделом Володя Колюбакин послал меня на элеватор. Там загружалась мукой леспромхозовская машина. Надо было поехать с ней в Таежную Михайловку и взять интервью у директора леспромхоза Протасова, фронтовика, опытного специалиста, имеющего лишь один существенный недостаток — крайнюю неприязнь к гнилым интеллигентам-газетчикам.

Выехали уже в сумерках; шофер и старушка-попутчица — в кабине, я — в кузове на мешках. Водитель торопился — в пекарне ни грамма муки, а утром хлеб нужен. До Ивановского выселка добрались нормально. Оставалось всего ничего — верст десять-двенадцать низменными заливными лугами. И тут вдруг машина села в болоте по самые ступицы. Шофер походил вокруг, попинал зачем-то колеса, поматюгался и вынес резюме: «Разгружать придется. Вон на тот сухой бугор кули таскать».

Часа в два ночи мы, закончив разгрузку и поддомкратив машину, вылезли из болота. И тут же без сил упали в мокрую траву. Еще через пару часов, отдохнув и загрузив машину, тронулись в путь. Руки-ноги — как перебитые, еле в кузов забрался. Но особенно жалко было новый коверкотовый плащ, превратившийся от въевшейся муки в какую-то несусветную серую хламиду.

Утром проснулся от легкого толчка. В конторе рядом со скамейкой, на которой спал, сидел пожилой чернявый мужчина без руки с тремя рядами орденских планок на груди.

— Размялся, говоришь, маленько? Ну, хватит нежиться. Пошли ко мне, позавтракаем да на лесосеку поедем: поглядишь, как мы тут живем, чем занимаемся.

Это и был Протасов. Он дал хорошее интервью с экономическими выкладками, с резкой критикой в адрес городского и областного начальства. И что еще порадовало душу: жена его, когда я уезжал на другое утро с попутным лесовозом, вынесла мой чистый синий плащ.

 А сколько раз приходилось ночевать в поле зимой и летом Герасимову и Гавриленко по причине крайней ненадежности нашей «круподерки» — древнего «газика», возившего первого, потом второго, затем третьего секретарей райкома партии и пожалованного редакции лишь окончательно добитым районным комсомольским вожаком.

Так учились, так постигали свое нелегкое газетное ремесло. Ерунда, что и у нас, газетчиков, был застой. Само это дело, живое и несговорчивое, никакого застоя не терпит. Как только ни называли нас! Приводными ремнями — при Иосифе Виссарионовиче. Подручными — при неистовом реформаторе Хрущеве, золотым фондом — при пышно императорствовавшем Леониде Ильиче. А нас наши мудрые редакторы (к сожалению, не везде они были таковыми) приучали смолоду быть всегда и везде честными, порядочными, не боящимися ради правды лезть на рожон.

Был случай, когда Володя Колюбакин жестоко высмеял в фельетоне одного высокопоставленного прохвоста, как впоследствии оказалось, постоянного партнера секретарей горкома по преферансу. Куда только ни вызывали «опрометчивого» сатирика! Редактору тоже записали: «Указать». Но, что самое любопытное, никто и не подумал извиниться, когда вскорости того прохиндея по фактам фельетона посадили на семь лет строгого режима.

Постепенно нам все чаще стали удаваться «гвозди». И в главной, партийной тематике — Володе Гончарову, и в очерках о людях транспорта — Вите Колеватову, и в исторических «раскопках» — Яше Кузнецову.

Появились первые настоящие внештатники, за которыми не надо было все перепроверять и переписывать — машинист тепловоза Юрий Крюков, секретарь горкома комсомола Василий Насонов, зоотехник Александр Святченко, осмотрщик вагонов Анатолий Головко.

Стали мы с удовлетворением замечать, что газетку нашу «Зря», как с нелегкой руки бракодела-метранпажа окрестили ее трудящиеся, начали называть по-свойски: «наша Зорька-сплетница», а иногда и подлинным именем — «Заря». И ее тираж подскочил вдвое. Читают, выходит, не завертывают.

И, как вообще однажды в День печати признала передовая статья «Кузбасса», мариинская «Заря» стала одной из лучших газет области. Мы, «старперы» «Зари» — профессор, доктор философских наук Виктор Александрович Колеватов, редактор книжного издательства Яков Мефодьевич Кузнецов, автор этих строк, — бывая в Мариинске, как в глубокой молодости, стараемся по-флотски, единым духом вбежать на второй этаж по 22-м деревянным ступенькам. Чтобы, услышав стук каблуков, Галя Колобовникова закладывала бумагу в каретку машинки, а бухгалтер Наталья Никодимовна Потапова немедленно принималась начислять гонорар.

Чтобы вечный наш «надсмотрщик», ответсекретарь Иван Ефимович Винников, не выходя из своего крохотного кабинетика, громко осведомлялся: это кто там, профессор Колеватов, крупный историк Кузнецов? Ну-ка, Федя (или Коля, или Ваня, кто есть из молодых), сбегайте быстренько в сельпо...

Но нет уже среди нас Ивана Николаевича Васильева, нет вдохновенного запсибовского социолога и публициста Владимира Николаевича Колюбакина. И «Зари» нет. Другое название у газеты, целеустремленное и властное — «Вперед». Наверное, и народ другой, такой же, как и во множестве других редакций: деловой, серьезный, интеллектуальный, пьют чай, спорят о сексуальной раскрепощенности, плюрализме и альтернативе.

А может, дух товарищества и святого поклонения любимому ремеслу, бытовавший в этих стенах во времена Ивана Николаевича, еще не выветрился? Очень хочется, чтобы было хоть кое-что по-старому в родной газете. Так, как у нас…

Александр Зайцев.

Источник: книга «Журналистика Кузбасса: строки истории», Кемерово, 2008г.

Об авторе:

Александр Зайцев родился 3 мая 1927 года в городе Мариинске. В 1942 году, окончив 7-й класс средней школы, он поступил в школу фабрично-заводского обучения и работал токарем на оборонном заводе, эвакуированном из западных областей страны. В августе 1944 года добровольно ушёл служить в армию. Служил корабельным электриком, командиром отделения пятой боевой части на броненосце береговой обороны Амура и прилегающих к нему морских берегов. За участие в заключительном этапе войны на Дальнем Востоке награждён медалью Нахимова.

Работал электриком, токарем в мастерских пункта технического осмотра вагонов станции «Мариинск», в городском Доме культуры имени Горького. И в то же время писал стихи и фельетоны в городскую газету «Заря», в газеты «Комсомолец Кузбасса», «Кузбасс», «Гудок», «Советская Россия», в альманах « Огни Кузбасса». В 1958 году его пригласили работать литсотрудником в газету «Заря». А в августе 1965 года стал собственным корреспондентом газеты «Кузбасс» по восточным (Мариинский, Чебулинский, Тяжинский, Тисульский) районам области. В главной газете области он работал заведующим отделами информации, сельского хозяйства, тяжёлой индустрии, разъездным корреспондентом и обозревателем. В газете вел знаменитую рубрику «Пятый угол» и его фельетоны (сатирический жанр в журналистике, высмеивающий недостатки) выходили отдельными книжечками.

Общий трудовой стаж 48 лет. Из них 25 лет – в газете «Кузбасс» - с 1965 по 1990 годы.

Автор книг «Дар Самотлора» - о строителях газопровода Нижневартовск-Парабель-Кузбасс, очерки о сибиряках в сборниках «Были земли Кузнецкой», «Вашим, товарищ, именем...», «Фронтовики, наденьте ордена», юмористические книги «Кирпич в сердце», «Тройная уха», «Утюг в апогее».

Член Союза журналистов, заслуженный работник культуры РСФСР, неоднократный лауреат премий «Журналист Кузбасса», Союза журналистов СССР.

Ушёл от нас в декабре 2014 года.