Евгения Райнеш: ныне – московский писатель

30 апреля 2018 

Вот что бывшая кузбасская журналистка, а ныне – московский писатель Евгения Райнеш рассказывает о себе:

- Родилась 19 сентября на Алтае. Первую книгу КАК УМЭТ ЛИТАТ («Как уметь летать») с большим количеством собственных иллюстраций написала в четыре года в школьной тетрадке в клеточку. Когда мама строго сказала: «Жень, можно учить только тому, что умеешь сам», ответила: «Я же умею летать».

После школы собиралась поступать в Литинститут, но умные родители уговорили сначала набраться опыта и сюжетов. Так я закончила УрГУ (Уральский государственный университет им. А.М. Горького) в Екатеринбурге, факультет журналистики.

Более 20 лет работала в средствах массовой информации (В том числе, работала обозревателем газеты «Кузбасс»). Член Союза журналистов России с 1997 года.

Жила в Сибири, Санкт-Петербурге, Хайфе (Израиль). Сейчас живу в Москве, у меня есть сын-студент. В сентябре прошлого года ушла из журналистики, начала серьезно и плотно заниматься литературой.

Мой сценарий короткометражного фильма «Седьмая жизнь» вошел в лонг-лист конкурса TAKE & SHOT. (Февраль 2016, конкурс сценариев короткометражных фильмов «STARS UP!»).

Получила первую премию в номинации «Дебют» национальной литературной премии «Писатель года – 2015» (Российский Союз писателей, март 2016). По условиям победы в конкурсе Российский союз писателей издает мой роман «Кто говорит со мной?»

Моя пьеса "Последний коммент" вошла в лонг-лист конкурса на лучшее драматическое произведение в жанре монопьесы. Организаторы: Российская государственная библиотека искусств (РГБИ), журнал «Современная драматургия» и радиостанция «Радио Культура».

Роман Евгении Райнеш «Кто говорит со мной?» - об обретении своего настоящего «я» и поиске ответа на вечный вопрос о том, что есть истина. Героиня отправляется в путешествие по своему подсознанию и попадает в необычные миры, в которых оживают её тревожные сны и предчувствия. Странное и страшное путешествие на грани нескольких реальностей, где всегда таится что-то неизведанное.

В 2015 году Евгения Райнеш стала лауреатом национальной литературной премии «Писатель года» в номинации «Дебют». Книга издана Оргкомитетом премии в соответствии с программой книгоиздания для лауреатов. 21 марта 2016 в Большом конференц-зале Правительства Москвы состоялась церемония вручения этой литературной премии.

 

Евгения Райнеш. «Возвращенцы» (публикация в газете «Кузбасс»)

Когда-то их бабушки-дедушки или родители уезжали в Казахстан, чтобы осваивать целинные земли и строить новые города. Они сами родились в Советском Союзе и всю жизнь считали себя русскими. Сегодня они возвращаются на историческую родину, чтобы стать россиянами. Уже несколько молодых семей приехали в Кузбасс из Экибастуза, чтобы работать, строиться, учить детей и просто жить в деревне Барановке. 

«Желание есть осесть именно здесь»

Владислав, Алена и маленькая Аленка приехали в наш регион, как и многие их знакомые, по программе оказания содействия добровольному переселению в РФ соотечественников, проживающих за рубежом.

Владислав как глава семьи приехал первым, осмотрелся, месяц назад получил гражданство и сейчас практически уже устроился на работу на «Черниговский». Он и дома, в Экибастузе, работал на разрезе (по специальности он – машинист локомотива). Алена тоже по профессии железнодорожник, и насчет работы договоренность уже есть, как только получит гражданство – должна устроиться на то же предприятие. Маленькой Аленке – пять лет, и с садиком вопрос решился быстро. Благо в деревне все-таки не такой дефицит мест в дошкольных учреждениях, как в городах. Здесь, в Барановке, им очень нравится, даже невзирая на то, что жители они, в общем, городские. Сняли дом, пусть и небольшой – кухня и комната, зато есть вода. Привезли титан, и теперь вода есть и горячая. Практически все удобства. Вот только печку Алена ещё только учится топить. До холодов, надеется, научится.

Во дворе стоит легковая машина отца семейства Владислава, на лобовом стекле реет российский флаг. Уже патриоты.

Мы приехали в семью Дидоненко как раз в тот момент, когда к ним пришли гости. Марина и Максим – тоже переселенцы, только приехали совсем недавно и пока ещё собирают документы для получения гражданства. Максим с Владиславом работали вместе на разрезе, понятно, почему семьи так сдружились здесь, на исторической родине. И за детьми взаимно присматривают (у Марины и Максима двое ребятишек, сыну – восемь, дочке – три с половиной), когда нужно выехать в город, да и вообще вместе легче… Хотела написать «вместе легче пережить переселение», но вот рука не поднимается. Ребята-то действительно наши, русские. Какие же они переселенцы? Скорее, возвращенцы…

- Здесь нам нравится, – говорит Марина. – Природа очень хорошая, люди хорошие, ещё ни одного плохого человека не встретили. Очень доброжелательно относятся. Подходят даже, спрашивают: «Может, картошки вам надо, ещё чего-нибудь?»

Впрочем, и в Казахстане, по их словам, их никто не притеснял, нормальное отношение было. Вот только – степи там (все в один голос говорят), а здесь – тайга, природа. Ради природы переехали. Генетический зов, он все-таки существует? Ну и ещё…

- В основном все-таки приехали из-за детей, – отвечает, подумав, Алена. – Все равно здесь для детей больше возможностей. И в творческом плане, и по учебе, и чтобы поступать куда-то. Там казахский язык нужно знать обязательно, а нашим детям тяжело это дается. Казахский сегодня в школах и в вузах преподается. Чтобы на работу устроиться, какой-то пост приличный занять, без знания языка – никуда.

Ярко выраженных каких-то национальных притеснений мы не чувствовали. Единственное, это языковая проблема. Кстати, я лично казахский даже в школе не учила.

- И все-таки, – добавляет Марина, – есть такое понятие – историческая родина. Если мы русские, то должны жить в России.

…Первое, что сразу же появляется в деревенском доме, – щенки и котята. Вот и у Дидоненко маленький собачий недотепыш уже весело мечется из сеней на двор, жизнерадостно высунув язык и держа хвост по ветру. Он-то точно уже адаптировался в новом доме.

- Зимовать тут точно будем, – говорят ребята, – и желание есть именно здесь осесть и вообще строиться. Ещё одни наши друзья позавчера въехали теперь уже в собственный дом. Они года три назад переехали к родственникам, квартиры в городе снимали, маялись-маялись, а потом здесь купили дом. Им тоже тут нравится – красота, природа, они на «Черниговском» работают, так туда всего 15 минут ехать. И тихо здесь, спокойно. Опять же с местами в садиках и школах проблем нет. Так что нас все больше и больше приезжает именно сюда.

Алена добавляет:

- Вот как я смогу на работу выйти, если дочку в садик не устрою? А здесь сказали: отказа не будет. Садик не переполненный, к школе готовят, школа здесь тоже есть. Что ещё нужно?

Проблемы и их решения

Даже по упрощенной программе получение гражданства – дело не одного дня. Сначала оформляется разрешение на временное проживание. Только с ним можно претендовать на получение гражданства, которое оформляется в течение двух месяцев. В принципе, разрешение на временное проживание можно оформить и в стране «исхода». Но не везде в консульстве это разъясняют. Владислав утверждает, что ему в Казахстане об этом так и не сказали.

Самым тяжелым в процессе переселения оказалось именно собирание бумажек на оформление документов. И в Казахстане, и здесь. И ещё ребята не очень рассчитали, что, пока получат гражданство (даже при упрощенной процедуре), на работу по специальности устроиться будет невозможно, нужно иметь какой-то «жировой запас». Ведь подъемные средства тоже выдают только после получения гражданства. Владиславу и Алене было легче, потому что Владислав приехал первым, Алена с дочкой «подпали» под пункт «воссоединения». Здесь сроки гораздо лояльнее. А вот у Марины, Максима и двух их детей ситуация посложнее:

- Мы приехали сразу всей семьей и сели, так сказать, в лужу. Пока Максим гражданство не получит, его никто на работу по специальности не возьмет. А нам всем нужно РВП (разрешение на временное проживание) оформлять, причем даже детям. Это все стоит уже немалых денег. Одна медкомиссия – около двух тысяч рублей на человека, включая детей. Те услуги, что россиянину стоят, скажем, 200 рублей, нам обходятся кратно дороже. Мы были удивлены, что детям, оказывается, надо тоже и на СПИД кровь сдавать, и флюорографию, как и нам, взрослым, проходить, и к наркологу ребенка надо вести. Очень много беготни с бумажками. Та же медкомиссия: один анализ сдаешь – ждешь результатов три дня, другой сдаешь – ждешь неделю. Потом всякие ещё бюрократические заморочки. Вот, скажем, переводы паспортов и детских свидетельств о рождении нужны. На данный момент у нас паспорт на двух языках – английском и казахском. И оказалось, что переводы, которые мы делали в Казахстане, не подходят. В одном управлении нам сказали, что все в порядке, а в другом: нет, не подойдет. В общем, пока это все соберешь в кучу… А время идет, на работу не устроишься, сбережения тают…

В общем, единственная проблема на сегодняшний день — много беготни, на которую жалко тратить столько полезного времени. В основном ребята надеются на свои силы. Хотя то, что Россия обещала им по программе, она выполняет. И все-таки…

- Работу лучше искать самим, – советуют те, кто уже обосновался здесь. – В департаменте труда и занятости населения не отказывают в помощи, но говорят, что и самим сидеть на месте не нужно.

Что было обещано

На сегодняшний день по программе оказания содействия добровольному переселению в РФ соотечественников, проживающих за рубежом, в Кемеровскую область прибыло 220 человек, из них уже 110 получили гражданство Российской Федерации.

На территории нашего региона эта федеральная программа действует с 2010 года и подразумевает много льгот для участников, людей, которые при распаде СССР автоматически утратили гражданство, плюс их потомков. Одна из главных льгот – упрощенный порядок получения гражданства. Если для иностранцев эта процедура занимает не менее пяти лет, то для участников государственной программы срок сокращен до двух месяцев. Участникам  также оказывается помощь в регистрации после прибытия на территорию вселения, помощь при трудоустройстве, выплата подъемных средств (участнику Госпрограммы – 40 тысяч рублей, каждому члену семьи – по 15 тысяч), компенсация транспортных расходов по провозу багажа в 5-тонном контейнере и ещё некоторые социальные льготы.

Региональная программа по оказанию помощи переселения в нашу область реализуется в данное время только на территории Кемеровского муниципального района. То есть проживать участники пока могут только в сельской местности. Если кто-то захочет выехать на другое место жительства раньше, чем через два года, он будет обязан вернуть всю выплаченную ему по программе сумму.

Впрочем, судя по всему, молодежь из Казахстана совсем не против обосноваться именно в Барановке. А для деревни приток такой «молодой крови» с подрастающими детишками – только плюс.

Газета «Кузбасс»,

Кемеровский район.

 

Евгения Райнеш. Точка невозвращения. Рассказ

Больше всего в жизни Корнелия не устраивал зад его подруги. Тата была хорошая девушка, большеглазая, веселая, добрая. У неё были длинные волосы до пояса, светлые и мягкие, как застиранные, но свежие простыни, и пахли так же – домашней, уютной свежестью. Талия была у Таты осиная, гибкая, просто мечта сексуального маньяка, а не талия. Но вот переходила эта талия в громадный оттопыренный зад. 

Когда Тата шла по улице, она напоминала изящный спортивный автомобиль, у которого вдруг внезапно открылся багажник. Мужчины расцветали улыбками, загорались огнем в глазах, когда шли Тате навстречу. Но стоило только оказаться за её за спиной, чертики в их глазах превращались в тусклые угли сожаления.

Только Татин зад портил жизнь Корнелию.

В остальном же у него было все просто замечательно. Квартира была маленькая, однокомнатная, но в ней было все, что Корнелий так любил. Скрипучий диванчик, полное собрание сочинений Агаты Кристи, мохнатый коврик на середине единственной комнаты, а главное – желто-коричневые шторы, не пропускающие едкого солнечного света.

У Корнелия очень болели глаза. Особенно под вечер, когда он приходил с работы. Работал же Корнелий на хлебобулочном комбинате, на конвейере с непрерывно прыгающими булочками, и под вечер от этих сдобных прыжков бледного немощного теста у Корнелия начинало рябить в глазах. От глаз начинало ломить виски. А потом тошнота сдавливала горло. Поэтому самое лучшее, что он мог придумать под вечер – это задернуть все шторы, завалиться на скрипучий диванчик, и наконец-то закрыть глаза.

А вот этого у него как раз и не получалось. Так как ещё у Корнелия в комнате стоял компьютер… 

Вполне возможно, что Корнелий мог бы стать известным артистом, сделать какое-либо открытие или, на худой конец прославиться в области литературы, а, может, даже остаться в памяти потомков как великий полководец. Всё это вполне могло случиться, если бы каждый вечер, вернувшись домой, он не глотал торопливо сосиски прямо из холодильника, и не щелкал заветной кнопкой, в благодарность загорающейся зеленым светом, словно говоря: «Путь свободен, Корнелий! Я вся в твоей власти».

Компьютер начинал урчать, как большая, рассерженная спросонья кошка, и Корнелий с ощущением, близким к оргазму, медленно и с наслаждением загружал очередную игрушку. Затем же начиналось другое, не менее прекрасное. Покачиваясь от волнения над клавиатурой, Корнелий становился все сильнее и ловчее по мере борьбы со всевозможными монстрами, ходил по заколдованным лесам с мечом наперевес, бегал с пистолетом от чудовищ и за ними по бесконечным пещерам, бродил по неведомым островам в поисках какого-нибудь очередного Ключа Огня. В общем, жил полной, интересной жизнью, забывая о таких мелких неприятностях, как неудачный зад подруги Таты. Впрочем, и о самой Тате Корнелий забывал напрочь.

Только под утро, заслышав пение птиц, Корнелий поднимал свои красные от булочек и светящегося экрана глаза, и с ужасом понимал, что пора идти на работу. Так повторялось практически каждый вечер, сколько бы Корнелий не обещал клятвенно сам себе, что поиграет только часик, а потом сядет за учебники. Или позвонит Тате, и они пойдут бродить по вечерним улицам, взявшись за руки, и Тата будет говорить какой-нибудь чудесный милый вздор. Или он ляжет наконец-то вовремя спать, а утром, свежий и отдохнувший начнет с зарядки.

Но напрасно Рыжий Эрик, начальник отдела сладких булочек с маком, боялся, что Корнелий вот-вот окончит институт пищевой промышленности и столкнет его с начальнического места. Все профессора и даже аспиранты института знали Корнелия, как вечного студента, и про его затянувшуюся учебу ходили уже легенды и анекдоты. 

До четвертого курса Корнелий добежал много лет назад, добежал весело, легко и успешно. А после летней сессии Корнелий зашел к другу Себастьяну. И приклеился на все каникулы к компьютеру, призывно урчащему на столике в углу себастьяновой комнаты.
Мама Себастьяна, Надежда Никифоровна, очень жалела приникшего к экрану Корнелия, приносила ему чаю с капустными пирожками, и даже несколько раз ставила Себастьяну в пример. Вот, мол, человек сидит себе спокойненько, по ночам неизвестно где не блукает, девиц, как перчатки, не меняет, в общем, ведет себя в высшей степени интеллигентно. Это, кстати, совсем не способствовало укреплению дружбы. Несколько раз другу удавалось выпроводить Корнелия к бабушке (не чертовой, а непосредственно – Корнелия, с которой вместе последний и жил), и в последний раз ссора между ними вспыхнула нешуточная. 

- С тобой же и поговорить нормально теперь нельзя! – кричал Себастьян. – У тебя на уме одни уровни, количество оставшихся жизней и оперативная память. Да ещё к моему же компьютеру меня не подпускаешь. Ты мужик, конечно, клёвый, только меня уже достало это всё.

Сгорбив и без того сутулую спину, Корнелий побрел к бабушке. Там он повалился ей в ноги, кажется, даже заплакал, и бабушка, собрав все свои сбережения на новенькую плазму, ворча и вздыхая, купила внуку вожделенный компьютер.

В скором времени, идя за её гробом в ненастный дождливый день, Корнелий очень упрекал себя в том, что лишил бабушку последней радости в жизни – насмотреться перед смертью сериалов на большом экране, но уже ничего изменить не мог. 

Сгоряча он собрался было разбить чертову машину, или хотя бы продать, но компьютерная болезнь захватила его окончательно и бесповоротно. Хуже всего было то, что по мере прогресса компьютерный монстр требовал все новых и новых жертв. Навороченные игры требовали более навороченной техники.
Нужно было расширять память, менять видеокарты и ещё кучу всяческих других премудростей. Корнелий взял академический отпуск по состоянию здоровья, и устроился на работу. Академический растянулся на многие годы. Несколько раз Корнелий пытался вернуться в институт, но как-то очень лениво, быстро остывал и опять возвращался к таинственным пещерам и виртуальным ощущениям.
«Ну, я поиграю только часик, всего один часик», - лгал он сам себе, и тянулся к заветной кнопке, которая так гладко и податливо продавливалась в лоно машины под его указательным пальцем. И опять пылились учебники, а зачетка оставалась лежать на комоде, как новенькая, не оскверненная руками профессоров и аспирантов.
Впрочем, выпадали в жизни Корнелия дни, когда он, словно очнувшись от долгой болезни (а вернее, войдя в светлый период ремиссии), вдруг оглядывался вокруг и с ужасом понимал, что жизнь на самом деле проходит. И все мимо него. Тогда он бежал из компьютерного рая, долго гулял вечерами, перечитывал Агату Кристи и в который раз собирался всерьез засесть за учебники. Иногда дело доходило до того, что он шел в свой родной институт и встречался со стареньким профессором Альфредом Николаевичем, клятвенно божился ему, что уж в этот-то раз он, Корнелий, уж точно засядет за диплом.

Альфред Николаевич слушал его внимательно, чуть покачивая торчащей вперед уже седой бороденкой, старательно делал вид, что верит Корнелию, обещал помочь, чем сможет. Затем долго смотрел вслед своему вечному ученику, все так же печально тряся головой. И было непонятно – то ли соглашается профессор с Корнелием, то ли просто старость уже дает о себе знать.

                                                                        ***
В один из редких моментов просветления Корнелий и встретил Тату. Конечно же, он шел ей навстречу, и первое, что бросилось ему в глаза – это её тонкий, светлый фасад и внимательное милое лицо. Казалось, эта девушка все время напряжена от страха причинить кому-нибудь неудобство. Словно выискивала в толпе человека, которому необходимы были её помощь, долготерпение и забота. Конечно, она сразу же нашла Корнелия в потоке людей, который тек ей навстречу. А в придачу к Корнелию и все неприятности.
Недельные ожидания телефонного звонка, пустые свидания, на которые он не приходил, а когда, вроде и был здесь физически, то на самом деле отсутствовал, витая в мыслях где-то среди нереальных улиц вымышленного города.

Наверное, Тата любила сложности, и не искала легких путей в жизни. Среди женщин часто встречается такой распространенный тип вечной жертвы.

Где-то глубоко в подсознании Корнелий понимал, что любит она его не за полностью отсутствующую красоту и частично присутствующую мужественность. Ну, не дурак же совсем он был. Но понимание этого было настолько глубоко в подсознании, что он старался не вдаваться в эти частности. Легче ему было думать, что Тата привязалась к нему из-за недостатка своей фигуры.

«Мол, - думал Корнелий, - никому она не нужна с таким задом. Вот и привязалась ко мне».

Сам Корнелий думал, что у него нет никаких проблем, и что жизнь его устроена полностью.

                                                                                        ***
Игрушка была старая, забытая, но от этого ещё более затягивающая. Князь, блуждая по долгому Черному Бору, напоролся на целое гнездо Мороков. Если бы это было не так неожиданно, можно было бы быстро сменить Гладий-меч на дальнобойный лук, и отравленными стрелами перебить их всех по одному. Но ситуация была пиковая, так как случилось это все внезапно, и тупомордые крылатые чудовища (своей белесостью и сбитостью напоминавшие куски недопеченного теста) уже обступили Князя настолько близко, что оставалось только одно – принять неравный бой. И либо выйти из него израненным, но непобежденным, либо с честью пасть на поле брани.
Так как у него оставалось ещё довольно много чудодейственного бальзама, который он предусмотрительно выменял на старую кольчугу у седого знахаря в близлежащем селении, он надеялся все-таки из этой схватки выйти победителем. Тогда он сможет пойти дальше в поисках сына Волхва Радомира, превращенного по злому навету в Лешего, и вынужденного поэтому бежать из отчего дома и скитаться по широким просторам безымянной сказочной страны. А волшебная вода – вот она, плещется у Князя в кувшинчике за поясом, и останется только – раз! – плеснуть на Лешего и превратить его в человека.

Это превращение обещало выход на новый уровень, что было весьма кстати, так как ходить по бесконечным лесам Корнелию уже порядком надоело.

И вот в тот момент, когда истекающий кровью, но уже замочивший почти всех Мороков Князь нацелил свой славный меч на последнего рыхлого гада, в комнате вдруг потемнело, помрачнело, а затем, мигнув последний раз тусклым светом во всех электроприборах, напрочь погасло. Комната погрузилась во мрак ночи, и непривычная тишина ударила по ушам Корнелия, ещё до конца не осознавшего всего ужаса происходящего. 

Он совершенно по-идиотски, по инерции ещё постучал вслепую напряженным пальцем по клавиатуре, затем осознал реальность трагедии. Тогда зло откинулся на спинку стула и сладко расправил онемевшую спину. Темнота, окружавшая его, ломилась так же и из окон. То есть, понял Корнелий, на улице фонари тоже не горели.
Полный бессильной злобы, он решил прогуляться. Наверное, было уже довольно поздно, так как на улице было тихо, в подъезде не хлопали входные двери, и соседи не перекликались встревоженными голосами: почему вдруг сразу и внезапно погас свет. Скорее всего, все уже крепко спали.

Корнелий спустился в кромешной тьме, как слепой, ощупывая стены. На улице было прохладно, темно, пустынно, а от этого – несколько жутковато. Бледно-зеленый диск рогатого месяца придавал ослепшей улице довольно странный и, на взгляд Корнелия, не очень симпатичный вид.

Повинуясь какому-то древнему, инстинктивному зову хромосом, которые вдруг потянулись к первопричинному океану, Корнелий отправился в сторону морской набережной. Море, залитое все той же ядовитой зеленкой, выпрыгнуло на Корнелия сразу же из-за угла. Пляж был пустынен, а ветер усиливался настолько, что полиэтиленовые мешки для мусора, защепленные за железные каркасы, вывернулись наизнанку и трепыхались на ветру, как обрывки напрасных надежд. 

Корнелий опустился на холодный песок. Так он неудобно сидел и впервые за много лет думал о своей жизни. Все, что казалось ему комфортным и правильным, вдруг в одночасье потеряло всякий смысл. Чем он может похвастаться перед лицом этой беспросветной, как вечность, ночи? Победами компьютерных героев? Совсем некстати к общему своему подавленному состоянию, Корнелий вспомнил: всегда ему казалось, что живет он не просто так, а что-то свыше предназначило ему путь особенный, не похожий на другие человеческие судьбы. И ведь ждал же, ждал, судьбы поворотного момента. И с горечью подумал Корнелий, что до сих пор так ни разу и не пришло к нему озарение. Так и не понял Корнелий, проживая чужие компьютерные подвиги, что именно он должен был совершить для поворота скучной своей судьбы к реальным подвигам и свершениям.
«Если можно было начать все сначала», - как-то очень банально подумал Корнелий. И, повинуясь неясному порыву, крикнул громко в темное море: «Хочу начать все сначала!». И стал ждать Золотую Рыбку.

Он сидел какое-то время, перебирая пальцами холодный песок, который, словно время, бесполезно и зря сыпался с его ладоней и опять ложился на свое место, но Золотая Рыбка так и не появилась. Тогда случайно, краем глаза, заметил он какое-то свечение на дальнем пирсе. Наполнило это каким-то теплом его страдающее сердце, подумалось, что вот ещё одна страждущая душа разожгла костер. Он вскочил и побежал к пирсу, полный желания дружеского участия случайного незнакомца, думая на бегу, что неплохо, если бы у него была с собой бутылочка чего-нибудь покрепче.


- К дружескому разговору двух затерянных в ночной тьме, конечно, не помешала бы бутылочка, да только, где её же взять сейчас, - думал на бегу Корнелий, периодически спотыкаясь и падая в равнодушный, как эта ночь, песок…

О том, что ни единой живой души нет на пирсе, он догадался, как только поднялся на него. Подойдя ближе к свету, который он так досадно принял за живое тепло костра, Корнелий увидел, что это торчит прямо из бетона металлический прут, отражающий свет ядовитого месяца. Почувствовав себя таким разочарованным, как никогда в жизни, Корнелий зачем-то вплотную подошел к нему, и в сердцах попробовал совсем уже по-дурацки пнуть прут. Тут он поскользнулся, и, громко ругаясь, схватился за эту железяку. Так железный прут, который Корнелий секунду назад собирался ударить, а, может, даже беспощадно избить, спас его от позорного падения.
И совершенно разбитый и опустошенный поплелся домой. Впрочем, когда он миновал пляж, в лицо ему ярким электрическим светом брызнул город. Авария была устранена. Успели заметить, что в городе не было света пожарные, врачи скорой помощи, несколько пьяных компаний, три писателя, дежурные милиционеры и два пекаря. Да ещё, конечно, Корнелий.

                                                                                      ***
Его утреннее пробуждение могло бы сравниться только со сценой из фильма ужасов. Всклокоченное, красноглазое, осыпающееся песком чудовище смотрело на Корнелия из зеркала. Мелкие песчинки застряли под ногтями, образуя траурную каемку, которую домашний человек Корнелий видел впервые со времен своего далекого уже детства. От бодрой пробежки по ночному пляжу его тело, непривычное к физическим упражнениям, ныло, словно накануне он совершил восхождение на самый высокий пик мира. Жизнь казалась Корнелию безвозвратно проигранной.

Он еле сдержался, чтобы не послать к черту Тату, позвонившую с утра пораньше. Но, как всегда, сдержался. Да, конечно, ужасно соскучился, - врал безбожно Корнелий в серую телефонную трубку. Ну, естественно, он горит желанием встретиться вечером, - это вранье уже настолько вошло у него в привычку, что иногда он сам начинал в него верить. Нет, что ты, с ним ни в коем случае ничего не случилось. Всю ночь он вовсе не сидел за компьютером, он лег спать пораньше, и сегодня в отличной форме.

От непонятной трусости признаться в том, что Тата и так знала, он врал голосом, исполненным притворного терпения и фальшивой нежности. За ложью этой невинной скрывалось нежелание делиться с кем-либо ещё своей жизнью, потому как если поделишься, то будешь привязан к человеку до конца дней своих, а именно этого Корнелий и не хотел. Иногда, правда, разбирало его любопытство, а что если судьбу свою повернуть по иному, что будет тогда? Но тут же бежал от этих размышлений, так как от добра добра не ищут – так думал Корнелий до сегодняшней ночи.

Он уже собрался было совсем, чудовище из красноглазого, небритого и взъерошенного превратилось в чудовище розовоглазое, порезанное при бритье и смутно причесанное. И уже на пороге обнаружил, что проездной билет, который всегда лежал в кармане брюк, там полностью отсутствует. Корнелий подумал с досадой, что мог потерять его только на  единственном месте – на пирсе этой ночью. Сгреб мелочь со всех карманов, с раздражением думал, что теперь придется идти искать проездной на пляж. Если только его уже не подобрал какой-нибудь любитель прогулок ранним утром.

                                                                                ***
Корнелий добежал до автобусной остановки на одном дыхании. Точнее сказать, он был почти бездыханным, когда все-таки добежал до автобусной остановки. И то, что в автобусе его сдавили со всех сторон, нормальной жизнедеятельности его организма вовсе не способствовало. Он уже совсем было собрался пихаться локтями, чтобы отвоевать свое место под солнцем, но тут раздался голос такой небесной глубины, что он поперхнулся на полутычке.

- Вы не могли бы убрать локоть, а то мне больно?

Сказать, что она была жгучая брюнетка – это, значит, не сказать абсолютно ничего. Девушка была просто феей ночи. Сказочность её и нереальность подчеркивали черные глаза, щедро обведенные черным же карандашом. Сверху всего этого мрачного великолепия мерцали серебряные тени. Помада сочилась сквозь ярко-коричневый рот, к которому прилипло несколько волос цвета вороного крыла, разметавшиеся в автобусной давке.

Корнелий опустил глаза, следуя течению черных волос, и увидел полный бюст, тесно прижавшийся к нему, выпуклый животик, затянутый в черные тесные брючки, и дальше Корнелий уже ничего не видел.

Он догадывался, что они все ещё продолжают ехать всё в том же автобусе, что звать его, кажется, как прежде, Корнелий, что он опаздывает куда-то – куда, понимал очень смутно.

Неизвестно какие бы кренделя выписывала бы в этот день Корнелия кривая, если бы Фея Ночи не вышла на той же остановке. Следуя основному инстинкту, Корнелий тупо вышел за ней, как удав за дудочкой факира, и обнаружил, что стоит перед до боли знакомым комбинатом. Это несколько вернуло его в реальность, он кинулся вслед за темной незнакомкой, и видно от отчаяния, за минуту успел познакомиться, взял её номер телефона и договорился о вечерней встрече.

                                                                                ***
Звали её Майя…. Сколько раз за последние часы он повторял это сладкое имя, чувствуя необыкновенный прилив энергии от одного только воспоминания о её сочных, лопающихся темно-вишневым соком губах. Он смотрел сквозь булочки и Рыжего Эрика, не реагируя на конвейер, не слыша плоских шуток девочек, заворачивающих маленькие куски шоколадок в липкое, холодное тесто. Он уронил два подноса с этими будущими шоколадными булочками, но даже не заметил этого. Майя, такое имя в индийской философии дано материальному миру. Майя – иллюзия…

Рыжий Эрик кричал не своим голосом на мечтательно поднявшего к потолку глаза Корнелия, а сам в душе ликовал – после такого урона производству начальство ещё призадумается, а может ли Корнелий возглавить столь ответственный цех.

Теперь он был почти спокоен.

С Корнелием же случилось нечто настолько необычное, что был удивлен даже он сам. Впервые за всю его жизнь среди бела дня, с самого утра, его преследовали эротические фантазии. Неизменно являлась в них незнакомка Майя, и начиналось такое, что, дико извиняясь, Корнелий покидал свой пост около конвейера и бежал в бело-серый туалет. Там он, тщательно заперев кабинку, без сил опускался рядом с воняющим унитазом, и прижимал руку к груди, желая успокоить сердце, которое, казалось, вот-вот вырвется из грудной клетки. Но Майя настигала его и здесь, и ничто не могло помешать их страстным объятиям – ни специфический запах уборной, единой для целого цеха огромного комбината, ни робость самого Корнелия, ни громкие крики под дверью рассерженного Рыжего Эрика.
В одну минуту перевернулся мир Корнелия, и забыл он обо всем. Две привязанности было у него в жизни, и обе в одну минуту предал и растоптал он.

Милая, домашняя, терпеливая Тата ещё маячила где-то на самой периферии его расслабленного мечтаниями мозга, но отходила все дальше и дальше, пока не стерлась совсем, оттесненная властно черноволосой, пышной и такой пропорциональной Майей. 
Её объятия сулили наслаждения, которые не мог дать Корнелию даже компьютер. Остался Князь один блуждать по бесконечной сказочной стране, и не открытые раны его ныли, а сердце покинутого в беде другом. Один только раз за весь день всплыл Князь из подсознания Корнелия и сразу же сгинул в черных глазах Феи Ночи.

Корнелий, как безумный, мчался домой, стоило только рабочему звонку заикнуться о конце рабочего дня. Две остановки он пробежал пешком, пока его не догнал чуть опоздавший автобус. В автобусной давке он искал её, черноокую незнакомку, но, конечно же, такие встречи бывают только раз в жизни. И Корнелий несколько разочаровался, несмотря на то, что номер телефона её уже намертво застрял у него в голове. А вместе с номером там же застряли и сомнения.

Верный ли телефон дала? Придет ли на встречу? Была ли она вообще, или просто пригрезилась? Он метался между этими сомнениями всю ставшую такой долгой дорогу домой. Взбежав по ступенькам, чуть не выбив дверь в нетерпении, даже не скинув ботинки, глянул на часы – звонить уже можно. Нервно набрал номер. И сладость её голоса опять затопила Корнелия, понесла теплыми волнами по всему телу, до дрожи, до исчезновения реального мира. 
Да, они встретятся сегодня. Он, закрыв глаза, слушал всякую дежурную чепуху, которую она несла набухшими спелыми вишнями губами. А потом, как зачарованный, тупо глядел на исходящий короткими гудками телефон. Он не верил в реальность происходящего. 

Кажется, ещё звонила Тата. Он высочил из ванной на телефонный звонок, долго и нудно что-то ей врал в телефонную трубку. Совершенно непонятно почему врал, а капли остывшей воды, застрявшие в волосатых ногах, при каждом новом вранье, чуть покачавшись, падали на пыльный пол, оставляя нечистые разводы. Он думал о Тате, как о своей Голгофе, не понимая уже, почему он должен ей что-то, почему обязан оправдываться и отчитываться перед ней. Злость на ни в чем не повинную Тату медленно, но верно поднималась к горлу, и уже совсем было начала душить Корнелия, когда Тата вдруг, словно догадавшись о чем-то, прервала разговор на полуслове и, секунду помолчав, положила трубку. Именно положила, а не бросила – это было совершенно в её характере.

Корнелий с непонятной печалью напополам с облегчением посмотрел на лужицы вокруг его желтоватых пяток и пошел домываться дальше. Его ждала совершенно сногсшибательная встреча.

                                                                        ***
Майя, как грациозная, чуть упитанная пантера, мягко скользнула с края дивана, пружинисто потянулась, и босые ступни её утонули в мехе пушистой белой шкуры. 

Корнелий смотрел на её контур в проеме окна с немым обожанием. Если бы Майя сказала бы сейчас «Умри», он бы, конечно, умер. Без всяких разговоров, как и положено мужчине.

В окно лезли лапы непонятного дерева. Оно было каким-то игольчатым, но не колючим. Каким-то пушистым было оно, это дерево. Впрочем, как все, что окружало их в этом загородном доме Майи. А самым мягким обстоятельством оставался все-таки диван. И мечта о самой Майе на этом диване пушистости и мягкости была необыкновенной.

Обернувшись, словно почувствовав на мягкой, гибкой спине его обожающий взгляд, Майя подмигнула Корнелию. От её опустившихся на щеку ресниц у Корнелия заныло где-то сбоку от сердца.
- Будем ужинать? – промурлыкала Ночная Фея. И опять только от звука её голоса голова Корнелия поплыла в неведомые дали, оставив бренное тело валяться на диване. Тело же валяться не захотело и рванулось к этому голосу с утроенной силой. Но так как голова в этот момент пребывала где-то в неведомых далях, Корнелий шмякнулся на пол, так и не поймав ускользающую мечту.

- Ну, не хочешь ужинать, как хочешь. В любом случае пришло время поговорить, - голос Феи приобрел какие-то незнакомые ему ранее железные нотки. 

«Уже?», - почему-то пронеслось печально в голове у Корнелия. Ощущение того, что праздник закончился, тревожно забилось у горла. «Вот так всегда, - подумал дальше Корнелий, - всё лучшее в этой жизни достается другим. Ну почему, Господи, у меня всегда всё ускользает из рук?». Глазами, полными собачьей преданности, он взглянул на ослепительную Фею.

- О нет, нет, дурачок… Ты можешь быть со мной, если захочешь. Но у меня есть условие…

Падение Корнелия в бездну отчаяния закончилось. Он провис в тяжелом воздухе безнадежности и так и остался в этом зависшем состоянии. Казалось ему даже, что он слышит, как распущенные над пропастью крылья трепещут где-то рядом с его лохматой головой. Крылья, конечно, так себе, дрянненькие, потасканные в жизненных неурядицах. Но крылья-таки, - с гордостью подумал Корнелий.

И тут она сказала такое, что у Корнелия перед глазами вдруг…

Когда и где это было? Собака с раздробленными лапами, волочащая заднюю часть, от которой нереально, неправдоподобно тащилось нечто, словно перепутанная тряпка, скрученная в нескольких местах, и только приглядевшись, начинаешь понимать, что это когда-то, совсем недавно, было задними лапами. Самое ужасное было в том, что собака пребывала в бурном веселье, словно имея на это прав: забыв обо всем, бежать куда-то за мячиком. Волоча и неестественно дергая заднюю часть тела, как бы даже виляла хвостом, выражая безграничную любовь к хозяйке – девушке в длинном белом платье, с белой же широкополой шляпой. Жуткий контраст – золотой песок пляжа, синее безмятежное море, тонкая изящная девушка в белом – и покалеченная собака, не думающая о том, что она уже никогда не будет прежней.

Потому что Фея Ночи, за один взгляд которой он был готов на что угодно, сказала:

- Если ты хочешь остаться со мной, ты должен… предать Тату.

Все ещё непонимающими глазами Корнелий посмотрел на неё, и, глупо спросил почему-то первое, что пришло в голову:

- А ты откуда знаешь Тату? - И не менее глупое, второе:

- За что? Зачем предать? Как предать? – и захохотал совершенно по-идиотски, отгоняя ненужную мысль, что он, собственно, уже предал.
Черноглазая иллюзия улыбнулась ему той знающей ухмылочкой, с которой смотрят на ребенка, впервые осознавшему, что курочка, забавно бегающая по двору, и курочка в супе – одни и те же ноги. В отличие от Корнелия, который метался от отчаяния до блаженства, ситуация эта Майю явно забавляла. Казалось, что Фея ночи наблюдает за происходящим, как за луком, который поджаривается на сковородке. Помешивает разговор, следит за тем, чтобы он достиг степени золотистости, не дает почернеть, обуглиться, сгореть.

- Как, как… Предают, как Иуда, поцелуем, - несколько даже издеваясь, продолжила она. – А зачем – дело совсем не твое. Пока. Но я могу, впрочем, объяснить.

Нелепость ситуации окончательно добила Корнелия. И ничему не удивляясь, он выжидательно посмотрел на Майю.

- Ты подойдешь к ней на улице и поцелуешь. Потом развернешься и уйдешь. Молча, не говоря ни слова. Дальше все сделают слуги Серого Князя. Старая, как мир, история. Девушка любила парня, а он её предал. – Необыкновенно серьезной стала Фея Ночи.

- Мы – слуги Серого Князя. – Продолжила она с чужим лицом, зло кривя губы. – Мы поддерживаем Абсолютную гармонию. Ты замечал когда-нибудь, что нет ничего нелепее, чем эта непонятно почему счастливая девушка? Всё скособочивается, когда смотришь на неё. Теряешь опору. Абсолютное уродство – завораживает. Абсолютная красота – совершенна. В мире нет места нелепостям. Они не имеют права на существование.

Корнелию страшно было подумать, что его мечта безумна. Но как прекрасна она была в своем безумии! Как абсолютно гармонична и совершенна! То чувство, которое охватило Корнелия при первом взгляде на неё тогда, ещё в автобусе, ни на секунду не отпускало. Больше всего на свете боялся Корнелий, что вот-вот его безумная иллюзия покинет его, забрав с собой и это невероятное чувство неомраченного счастья. Он уже не мог жить иначе.

- Но, Майя, почему именно Тата так мешает тебе? Я вот тоже ни красавец, ни урод – так, среднее нечто. И таких, как я, большинство…
Наверное, в глубине души Корнелий надеялся, что сейчас она скажет что-то о его значительности, о его красоте и выдающемся уме…

- Твоя гармония – в серости, - не дала-таки Фея ему шанса. – Серые люди – идеальный фон для абсолютных полюсов – красоты и уродства. Они как декорации в спектакле, где разыгрывается самый главный сюжет – борьба плюса и минуса, дня и ночи, полного счастья и беспросветного ужаса. Мир держится на этих полюсах, и Серый Князь – абсолютный господин полюсов. Серые люди – самые счастливые, особенно, когда разум их спит, убаюканный серой мягкой мглой. Тебя вдруг разбудили, но не печалься. Серость – счастье твоё. Это главный цвет, ибо если смешать белый и черный, в конечном счете, получишь серый. И главный князь наш – Князь серый, он возвышается над всем, растворяет в себе всё. Высшая его награда – серая середина, высшее испытание – уродство или красота…

Долго говорила Фея Ночи, маня и отталкивая Корнелия невозможно прекрасными глазами. Поздний день перевалил к раннему вечеру, заколыхались сумерки по серым стенам, а Корнелий все слушал и слушал её безумную веру. Невероятно жестокая вера эта, но что-то невозможно притягательное в жестокости этой. Тень Феи Ночи, наливаясь спелой чернотой в отсветах уличных фонарей, проникающих сквозь неплотную занавеску, качалась в такт её словам и пластике изящных рук. Тень росла, вбирая в себя все прочие мелкие тени – горшок с цветком на окне, острый край подушки, кралась к тени Корнелия, тянула к нему прекрасные ветви-руки. Он понимал весь абсурд ситуации, но с каждым её словом словно стиралось что-то в устойчивом мире Корнелия, заменялось на новые принципы, возникалось доселе непонятными желаниями. Одурманенный скорее присутствием Майи, её голосом, чем словами, Корнелий спросил наконец:

- А в чем смысл моего предательства? Что будет с Татой?
- Этого ты пока не поймешь. Да и не надо. Люди никогда не знают, зачем в мире происходит то или другое. Они даже не понимают, зачем то или другое происходит с ними. Особенно – серые. Не понимают, сидят себе тихо и ропщут на небеса.

- А если я не хочу быть серым?

- Ты можешь попросить у Князя его благости. Но что он тебе даст – искореженную невероятным злом душу или фанатизм праведника - этого ты знать не можешь. Ибо в его глазах это равно, и просить ты можешь только испытание, но никак не судьбу.

- А Тата? Ну что она такого сделала? Может, не надо трогать Тату? Если нужны жертвы, давай, я лучше компьютер разобью…

- Нет, этим ты можешь доказать только что-то сам себе. При чем здесь компьютер? Я – абсолютная гармония. Черная. А ты пока просто серый фон. Я не могу остаться с тобой таким. Иначе сама стану серым фоном. А мне пока нельзя. Не заслужила я серой дремы. Ты можешь принять абсолют, совершив что-то из ряда вон выходящее. Я хочу, чтобы ты убил единственного любящего тебя человека. Кроме того. Она передаст свой вывихнутый порок девочке, что носит в себе. Да, Корнелий, через восемь с половиной месяцев появится твоя дочь. Вылитая Тата.

Тень Феи Ночи, изогнувшись в последний раз, грациозно потянулась и поглотила тень Корнелия целиком. Мир поплыл….

                                                                     ***
Корнелий шагал по улицам невероятно большими шагами, впрочем, сам не замечал этого, и говорил от стыда сам с собой: «Ну, это просто наваждение какое-то было, гипноз,  - бормотал он под печально поникший нос, - но как же Майя, Майя… ох, Майя. Как без неё, я не могу, не понимаю, это лучшее, что когда-либо было у меня в жизни. Нужно сделать вид, что ничего она не говорила, это просто безумие какое-то, зачем мне Тата, зачем мне этот Серый Князь? Я не фанатик, конечно, но ведь богохульство, определенно, богохульство. Ох, Майя, изгиб бедра, кожа, и эти волосы, черные волосы, несколько прилипло к почти черным спелым губам. Ну, пусть безумна, пусть и безумна…. Ну, Майя, Майя…»

Он звал её неслышно, и почти материально ощущал, как натягивался его неслышный зов между ними, как она оборвала эту натянутую нить и покачала эфирной головой: «Дело, Корнелий, сначала – дело».
Вернувшись со свидания, он пребывал в каком-то тумане. Сначала пробовал забыться старым проверенным способом. Уткнуться в компьютер. Но после той ночи, когда резко отключился свет во всем городе, что-то было не так – и в самом Корнели, и в компьютере. И желания не было, и знакомая игра начала барахлить, постоянно зависая на самом интересном месте, вдруг меняла знакомый маршрут героя, Князь начинал делать какие-то глупости, совершенно не слушаясь Корнелия. Сам шел без оружия навстречу врагам с идиотской улыбкой, хотя Корнелий изо всех сил жал на «атаку», начинал рубить головы соратникам. Даже напал на волхва, который должен был открыть ему одну тайну. Волхва он убил, так и не узнав, куда должен идти дальше, игра потеряла всякий смысл, и, Корнелий, скорее для порядка, чем от всего сердца выругался и вышел из игры, даже не сохранившись…

Корнелий не заметил, как вышел на побережье, и тут только вспомнил, что именно в этом самом месте потерял проездной. Всего сутки прошли с этого момента, но как изменился мир за эти сутки! Впрочем, проездной Корнелию был ещё нужен, невзирая на обстоятельства, и он поплелся по пирсу в смутной надежде, что ещё возможно найти этот кусок картона в необъятной Вселенной, где правит миром какой-то Серый Князь, и сумасшедшая, но безумно желанная женщина предлагает ему убить опостылевшую, но не заслуживающую ничего плохого женщину, другую. Господи, да это просто бред какой-то. Просто бред. Ему все это приснилось. Но, Майя, ах, Майя…. Он дошел до этого самого железного штыря, что удержал его падение позапрошлой ночью, конечно же, проездной не нашел. Постоя немного, подумал свои горестные мысли. Потом решил облокотиться о штырь. И тут….

                                                                          ***
Тут разом стало темно, потому что свет погас во всем городе абсолютно. Корнелий, резко очутившись в темноте, словно ослеп – так резко навалилась она на него. И через несколько секунд опять брызнул, заливая черное пространство вокруг, яркий городской свет.

«Это уже было со мной, - подумал Корнелий, - это уже было. Вчера. Я такой серый, что один день у меня точно похож на другой. И если уйдет из моей жизни Майя, это будет всегда – одно и то же, каждый день, без изменений, и душа моя будет сера и пуста, как моя жизнь. Лучше впасть в безумие, убить, ограбить, предать, сделать что-нибудь из ряда вон выходящее, только не эта серость будних одинаковых дней. Как там Раскольников: тварь я дрожащая…. Как я его понимаю. Только сейчас понимаю!»

Корчась, словно от желудочных колик от непереносимых мыслей, он ещё не знал, что совершенно случайно получил невероятный подарок – шанс попробовать несколько вариантов своей жизни. Ибо с этого самого момента, как в первый раз случайно прикоснулся к штырю, он «записался» на этом уровне, и теперь может снова и снова начинать все сначала. С той самой зелено-чернильной ночи, когда во всем городе резко погас свет.

Он поймет это через несколько часов, когда Майя в автобусе посмотрит на него незнающими пока глазами и не произнесет все с той же интонацией: «Вы бы не могли убрать локоть, а то мне очень больно?»… Поймет, не поверит сначала, ужаснется, подумает, что заразился от Майи безумием, и снова не поверит. Но, зная заранее, какие невероятные вещи она скажет ему на первом свидании, он, внутренне готовый к ответу, прервет её на полуслове хриплым «Да», и, опрокинув на белую шкуру, начнет терзать поцелуями, как достигнутую награду. Вгрызаться в спелые налитые чернотой вишни губ, чувствуя уже искаженным восприятием соль крови, как сахар, возбуждаясь все больше, проваливаясь в разреженную густоту безумия, где возможно всё.

Тот, кто дал Корнелию этот шанс, ещё секунду посмотрел на корчащегося в страданиях на берегу человечка, прикрыл рукой воспаленные глаза и устало откинулся на спинку кресла-качалки. Палуба качалась сама по себе, но кресло стояло на одном месте, как влитое, только слегка поддаваясь тихим движениям того, кто негромко произнес, не открывая глаз:

- Всему есть предел, кроме глупости. Ты согласен, Флик?
И Флик, конечно же, согласился, как соглашался со всем, что думал, говорил или делал Хозяин. Огромными глазами, в которых умирали и рождались Вселенные, закручивались хвосты галактик, которые он сам же и гонял с высунутым языком, дымились бульоны первозданной материи, незрячими глазами он обожал того, кто устал навечно. И в порядке утешения Флик сделал единственное, что мог: лизнул упавшую с подоконника руку Хозяина, на которой вечно блестел серебряный перстень с невероятным серо-дымчатым камнем.

                                                                            ***
Корнелий, весь сотрясаясь внутренней дрожью, но абсолютно невозмутимый внешне, шагал по улицам, не разбирая дороги. Прохожие, которые всё реже и реже попадались на его пути, видели обыкновенного уставшего после рабочего дня мужчину, который просто вышел прогуляться перед сном. И только навязчивое движение – он все время подносил к глазам свои ладони, подносил близко и часто, исступленно рассматривал их – заставляло прохожих как-то сторониться его. Корнелий возвращался с похорон Таты.

«Я думал, будет кровь на руках, но её нет, где же кровь? – метались мысли Корнелия, - Я же предал её, убил их, двоих, но где же кровь? Почему нет крови?». Мысли колотились, запертые в голове, причиняя Корнелию невыносимую боль при каждом ударе. Когда же они вдруг внезапно успокоились, залегли на дно, пропали, он наконец-то остался в блаженной тишине и понял, что совершенно не знает, где находится в данный момент. Незнакомая аллея, какая-то куцая, запущенная, высохшая. Скамейки с проломленными темными досками, между двумя рядами корявых, невысоких деревьев, лишившихся в потоке жизни большей части своей кроны, потрескавшийся асфальт, из трещин тянутся сухие колоски проросшей в беспорядке травы. Ужасное место. Впрочем, подумал Корнелий, он лучшего и не заслуживает. Перед ним стояли глаза Таты, которые вдруг затопил безнадежно серый цвет. Даже выражение стало тоскливо серым.

- Как глупо, - думал он, - как глупо, что она повесилась. Никто не вешается от поцелуя. Я просто поцеловал её, и наблюдал со стороны, как глаза её заливает серая тоска. И ребенок, мой ребенок, который был ещё просто клеткой, клетки не чувствуют. И я не виноват, что Тата такая дура. Никто не вешается из-за поцелуя. 

Вспомнил, что в кармане пиджака ещё оставалась пачка сигарет. Наклонил голову, прикуривая, всё в том же блаженном безмыслии, а когда поднял глаза – оторопел.

Навстречу ему шла небольшая, но довольно грозная и удивительно ровная колонна беременных женщин. Все они, до единой, были одеты в красное. Красные брюки, алые платья, кровавые комбинезоны, пурпурные блузки – трикотажные и шелковые – натягивались на разной величины животах. Эти животы то грозно торчали последним месяцем бремени, то угрожающе выпирали на только начавших наливаться животиках. Но все эти ужасные женщины в красном – тяжелой поступью полноты, налитостью собственной правотой, сдвинув брови на расцвеченных пигментными пятнами лицах, надвигались на Корнелия.

Они шли молча, без единого слова, но цель их была настолько очевидна, что Корнелий не выдержал, развернулся и побежал прочь от этого неумолимого молчаливого строя. Вдоль по высохшей аллее, на которую он неизвестно как попал.

Показалось шоссе, и спасительный автобус тарахтел где-то чуть в стороне. «Успею», - с облегчением подумал Корнелий, и кинулся прямо на дорогу, наперерез старенькому дребезжащему автобусику, которому ничего больше и не оставалось делать, как притормозить. Корнелий впрыгнул из последних сил в салон, сквозь одышку невнятно, но горячо поблагодарил водителя – плечистого усатого мужчину средних лет, и плюхнулся на второе сидение, даже не спросив, какой это собственно маршрут. На спинке переднего сидения щерилась острыми краями загадочная надпись: «Ухой – дрв», и, глядя на неё, Корнелий понял, что он уже давно не спал, может, несколько суток, что он устал, что он не знает, куда он едет и что ему все равно…

- Ну, парень, выглядишь ты не очень, - улыбнулся ему усатый водитель через плечо.

- Сутки работал что ли? Или баба укатала? – взвизгнул похабным смешком.

- Да, сутки… Баба… - пробормотал уже сквозь полудрему Корнелий, и ещё несколько секунд посопротивлялся закрывающимся глазам, но вот уже мягко сдался и падал, медленно планировал в сладостное небытие…

Корнелия тряхнуло, одновременно со скрипом тормозов он въехал больно носом в непонятную надпись на спинке переднего сидения, и окончательно проснулся, цепенея от ужаса.

В салон, тяжело хватаясь за поручни, вваливались беременные женщины в красном. Полнокровный шофер, от возмущения наливаясь лицом под цвет нарядов тяжелых дам, кричал:

- Ну вы, бабы, ё…, совсем рехнулись?!!! Под колеса, на …., лезете, суки безмозглые!!! Я же, ё…, мог не успеть затормозить…
Корнелий, вжимаясь в кресло, за секунду до того, как краснолицый усатый здоровяк шофер, пронзительно взвизгнув, оборвался на полуфразе, понял, что сейчас случится что-то ужасное. Беременная в красной трикотажной футболке с багряными рюшами, торчащими на налитой скорым молоком груди, вытащила из клеенчатой красной сумки сложенный в несколько раз хлыст, и одним движением размотала его на перекошенный рот усатого шофера. Вторым ударом, сразу вздувшимся бордовым рубцом на тяжелых руках водилы, она заставила его замолчать. Только тогда тихо сказала: «Ну, поехали…». И, качнувшись от резкого движения тронувшегося с места автобуса, обернувшись к Корнелию, издевательски произнесла: «Прокачу с ветерком, мудила…».

После этого уже не смотрела на Корнелия и только нахлестывала бедного шофера, заставляя его прибавлять скорость, выжимая все, что было возможно из старенького автобуса. Водила со вспухшим, перекошенным ртом от ужаса даже не пытался возражать, а только как-то невероятно тоненько взвизгивал от каждого нового удара. Молчаливые красные беременные заполнили все сидячие места, а те, что были ещё не совсем на сносях, стояли в проходе, нежно хватаясь при тряске за животики.

Потянуло влагой и водорослями. Автобус выехал на набережную. Корнелий отрешенно смотрел в окно на проносящийся мимо однотипный морской пейзаж. Он старался думать о том, что ничего странного не произошло, он просто едет по делам, устал идти пешком, сел в автобус. Вот и все. Просто едет себе и едет. Обыкновенный, уставший Корнелий, обыкновенный вечерний автобус. И только когда обезумевший водитель, все-таки повинуясь вдолбленному инстинкту, невзирая на хлыст, притормозил на красный свет светофора, Корнелий рванулся, сминая ряды беременных женщин, одним рывков раздвинул плотно сомкнутые двери автобуса, вывалился на прохладную мостовую и побежал – прямо и прямо…

И уже на бегу он осознал, что свободен, свободен, и мчался вдоль моря, не понимая – куда, но внутренне уверенный, что именно к спасительному штырю бежит он. Так оно и было. Уже на пирсе он вдруг подумал, что уже несколько дней не вспоминал о Майе, вообще ни разу, ни секундочки, что-то вроде сожаления промелькнуло у него в голове и быстро ушло.

«К черту Майю, к черту Фею Ночи, пусть катится к своему Серому Князю, это же надо – заразиться её безумием, это хуже, чем триппер, это как вирус в компьютере – разъедает душу, уничтожает программу за программой….»

У Корнелия мелькнула догадка, что она вообще, наверное, не обыкновенная, и не женщина вовсе… И правда, словно вирус она ворвалась в его запрограммированную жизнь и смяла все файлы одним мощным ударом. Не может, просто не может простая женщина вот так, ни с того, ни с сего убедить его на очевидную глупость. Но разве есть логика в вирусе? Просто задача по уничтожению программы. А программа-то – ни много и ни мало – жизнь Корнелия. Знать бы, знать заранее…

Но можно же исправить. Корнелий приближался к точке, откуда началось всё, и свято верил, что все было на самом деле…. Он схватился рукой за холодное, чуть тронутое ржавчиной железо… И город погрузился во тьму. А затем вспыхнул ярким электрическим светом. Сначала, сначала, пусть все будет сначала. И Тата, и девочка, мы будем вместе. Исчезнут из памяти глаза Таты, залитые серой беспросветной тоской, исчезнут, так как этого никогда не было, все будут счастливы, и будет белая жизнь, белая одежда, белые дома…

Встревоженный Флик поднял голову и принюхался, обращая мокрый блестящий нос невидящие глаза, отражающие как темное матовое зеркало незнакомые никому из живущих неведомые миры. Тот, кто сидел, устало откинувшись на спинку кресла-качалки, положил на голову Флика прозрачно-серую руку и произнес успокаивающе:
- Ну, Флик, спокойно. Это всё одно и то же, неужели ты ещё не привык? Всё повторяется и повторяется который раз. Он молил, я дал ему то, о чем он молил. Что теперь он с этим будет делать?

- А-ха-ах, - проухал Флик и, уронив голову на лапы, снова задремал. Редкие солнечные блики, пробившись сквозь едкий туман, заскользили по водной глади, доставляя режущую боль в глазах тому, кто сидел, устало откинувшись на спинку кресла-качалки.

                                                                           ***
Корнелий проснулся от внимательного взгляда. Кто-то буравил его глазами в упор, словно расстреливая невидимыми пулями беспокойства. Отрывая себя от сна, Корнелий ещё помнил что-то тягуче сладко-страстное, где он пребывал секунду назад, но, открыв глаза, уже сразу забыл. Лохматое существо с молчаливым укором взирало на него, плотно усевшись на живот. 

- Майечка. – виновато протянул он, - ты иди, поиграй, или телевизор посмотри, - снова пытаясь нырнуть вглубь сна.

- Я голодная, папа. Дай мне есть. – Дочка в вопросах еды была безмерно аккуратна.

- Ты возьми на столе печенюшки, они вкусные, возьми, - Корнелий предпринял последнюю попытку.

- Если бы я хотела твои дрянские печенюшки, я бы сама взяла. Я хочу котлету. Я хочу пирог с изюмом. И лапшу я хочу. – Видимо, содержимое холодильника было уже исследовано досконально.
Вставать Корнелию не хотелось. Поэтому он грозно сдвинул брови и прорычал:

- Ты уже такая большая девочка, а поесть сама не можешь. Неужели так трудно открыть холодильник и достать то, что ты хочешь?

- Я не хочу холодное, - басом завыла Майечка. – Там куски жира. Ты должен меня покорми-и-ть… Все маме скажу-у-у…

Корнелий сдался. Вскочил в сердцах, прошлепал босыми ногами на кухню, стал швырять на плиту кастрюли и сковородки:

- Единственный выходной в неделю, поспать никогда не даст. Все жрать ей, жрать… Вкалываю, как проклятый, для того, чтобы тебя прокормить, а где благодарность, где? Принцесса какая, холодное она не хочет…

Потом вдруг разом осекся, проснувшись окончательно, посмотрел на маленькое, сжавшееся в углу корявое существо: «Нет, ну надо же, все недостатки наши взяла…», ещё раз поразился некрасивости девочки, в сердце противной горячей струей хлынула жалость. Сколько ни цепляла ей Тата ей разноцветные ленточки в бесцветные редкие волосенки, сколько ни нашивала яркие рюши на платьица – все торчало кривобоко на ней, неуклюже, не к месту…

- Ладно, доченька, сейчас будем кушать. Ты извини, просто папа устал, выспаться хотел, а ты пристала…

Всхлипывая, девочка протянула уже более миролюбиво:

- Я тихо сидела, как мышка. Ты сам проснулся...

- Да, тяжелое у тебя детство, - попробовал неуклюже пошутить Корнелий, и самому стало стыдно.

Денег вечно не хватает на эти постоянно появляющиеся детские развлечения - мультики, домики Барби, жвачки с покемонами. Физически невозможно купить ей все для полного счастья. Дети в садике дразнят Майечку "жиртрест", она бросается на них с кулаками - характер вспыльчивый, в него, Корнелия, дома компенсирует все неудачи постоянным жеванием. И словно требуя с родителей компенсацию за то, что такая уродилась, постоянно канючит то одно, то другое.

И, несмотря на то, что Корнелий понял уже - этот мир любит авантюристов, а тяжелая честная работа на износ позволяет только тянуть время от зарплаты до зарплаты, но что-то внутреннее, из глубины его "я" не давало пускаться в авантюрные приключения. То ли принципы мешали, то ли смелости не хватало. Поэтому тянул семейный воз от зарплаты до зарплаты и не вякал. Давнюю страсть к компьютерным играм он забыл - не до того было. Компьютер теперь, полностью перешедший в распоряжение Майи, выдавал на заляпанном экране домики Барби, приключения Пятачка и прочий милый детский вздор. Кроме того, часто ломался и требовал денег на достройку памяти и прочих ремонтов.

Тате тоже приходилось работать даже по выходным, но капиталов не прибавлялось. Верхом их семейного торжества был обмен однокомнатной квартиры Корнелия и комнатушки Таты на двухкомнатную, с низкими потолками, в неудобном никому из них районе, но зато с большой кухней. Собственно в ней, в этой кухне, и компенсировали по вечерам беспросветную жизнь - как могли. Ели в три рта - много, жирно, нездорово. Тата, раздавшаяся после родов, на блинах и пирогах поползла ещё больше, да и Корнелию уже дважды приходилось полностью менять гардероб - каждый раз на два размера больше.

Когда ждали появления Майечки, казалось, что с её рождением всё изменится, они станут лучше, жизнь начнется совсем другая, но все произошло с точностью до наоборот. Жизнь осталась та же, прибавилось только необоснованная постоянная тревога за дочку - за её настоящее и будущее, разбросанные  по всей квартире игрушки и размазанные по креслам пироги. И чем дальше, тем яснее становилось, что Майя, конечно, девочка здоровая и смышленая, но совершенно некрасивая. И судя по начавшимся отношениям её с окружающим миром - несчастливая тоже. 

Несчастливое создание, догадавшись, что буря миновала, выползло из своего угла и блестящими от волнения перед ожидающейся трапезой глазами взирало на миски, тарелки и плошки, которые Корнелий метал на стол. Он, окончательно проснувшийся, тоже был не против "слегка перекусить" - так это у них сейчас называлось.

Надо бы Тате на кухню телевизор поставить, - подумал он мимоходом, - полжизни здесь, бедная, проводит. Все варит, печет, жарит". Мысль, наткнувшись на финансовую невозможность купить второй телевизор, развернулась и канула в небытие.

Подросшей и ввысь и вширь Майе нужны были новые ботинки, теплая куртка и витамины. Так же на холодильнике лежала ещё с прошлого месяца, распространяя угрожающие волны, пачка неоплаченных счетов. Корнелий мечтал в одно прекрасное утро проснуться богатым, но не представлял, что для этого нужно сделать.

Наевшись, решили прогуляться. На детской площадке, как всегда, Майя играла одна, замахиваясь наполовину лысой куклой, когда кто-то из детей к ней приближался. Боялась, что заставят бегать наперегонки или вовлекут в одну из этих ужасных игр, где нужно будет толкаться, пихаться и все будут громко орать. Корнелий читал газету, щурясь на предзимнем солнце, ждал вечер, как вечером ждал утра. Корявые облака лениво плыли по выцветшему небу. Хотелось быть где-то, не здесь, где - непонятно.

Вечером пришла Тата, принесла селедки, сварила картошки, много и с удовольствием поели, к селедке достали ещё колбаски, соленых помидорчиков, потом, подумав немного, разогрели ещё и вчерашние котлеты. Пили чай - с вареньем и булкой, завалялось в углу шкафа несколько конфет - съели и конфеты. По очереди сидели в туалете, Корнелий - с газеткой для полного кайфа, потом завалились под теплые одеяла. Задышала спокойным сном, раскинув руки, плотная тата, засопела, прижимая к себе мягкого белого медвежонка, дочка. Корнелий, поворочался, поворочался и тоже заснул.

Ночью к Корнелию пришла Майя. Нет, не толстенькая дочка, другая Майя - роскошная, черная, жгучая. Сладостный сон, в который Корнелий уходил каждую ночь. Приближалась к нему, только тень колыхалась на стене, тянула руки, насмехалась сочными губами: "Ну, как тебе, Корнелий, жизнь в белости?"

- Да какая белость, Майя, одно и тоже каждый день, дни тянутся, годы бегут. Белость - это жертвовать собой во имя цели, идти вперед ради людей, открыть что-то великое. А тут... Что дальше - не знаю, душа застыла...."

- Нет, Корнелий, это белость твоя. Людей на благое дело вести - обман, Корнелий, море крови, открыть что-то неизведанное - дьявольское наваждение, море крови опять... Ты жизнью жертвуешь ради жены и дочки - ведь не любишь их, не убил, не украл, не возжелал, кумира не сотворил... Белость это, Корнелий, белость...
Засмеялась безумным смехом, потянулась к нему всем телом - движением черной пантеры, и пропала, как всегда. Душа Корнелия рванулась за ней и остановилась смехом: "Все покроет Серый Князь, мой дорогой, все спишет..."

Корнелий мутно открыл глаза - в предрассветном окне под крики ворон все так же лениво корячились обрывки белых облаков. Как ошметки ваты, случайно попавшие на светло-серую, выцветшую временем юбку Таты.

                                                                         ***
Корнелий, конечно, помнил о том, что всё может изменить, начать сначала, неизвестно кем и за что дарованный ему подарок. Но не знал, сколько раз его персональное чудо, экономил возможность на самый крайний случай, в этом плане - проявлял редкую экономию. Не раз хотел испытать судьбу, прикоснуться к холодному металлу, очутиться в этой абсолютной ночной темноте, когда - ещё мгновение - и вспыхнет город ярким светом, начнется что-то неизведанное. Но чем дальше, тем больше повзрослевший Корнелий понимал, что одно останется неизменным во всех вариантах - он сам, Корнелий, его выбор. А выбирать придется опять, и мучительно сосало у него под ложечкой, страшно становилось от этого выбора. А вдруг опять не то, опять не то...

Подсознательно гнал от себя эти мысли, что не прославится, не разбогатеет, людей за собой не поведет, открытия не сделает, удовольствия от жизни не получит, детей в достатке и любви не воспитает. Если бы мог - давно это сделал. А так прикасаться опять и опять к глупому железному штырю, начинать все сначала, и возвращаться каждый раз к нему же, чем это отличается от его повторяющихся дней с обильными завтраками, обедами и ужинами и работой до седьмого пота ради этих трапез?

Ну, не женился бы? Сидел ночами за компьютером, днем гонял все те же булочки по конвейеру, только жрал бы, что попало из полуфабрикатов, да периодически ловил случайные связи ради удовлетворения своего основного инстинкта. Счастливым Корнелий никогда не умел быть, только спокойным, да забрала это спокойствие Иллюзиями речами своими. Серый Князь, кто он, где он, на что ему он, Корнелий, - ни рыба, ни мясо, ни белый, ни черный? Ныло у Корнелия в груди от смутного чувства, что его крупно обманули. Показали конфетку, поманили, а в руке - только фантики. Фантики, фантики... Пустышки.

Так и жил, томимый невнятными желаниями. И все ждал, ждал чего-то. Годы проносились одним нескончаемым длинным днем. Только фрагментами фотографий - взрослеющая Майечка с портфелем, хнычущая от страха перед первым школьным днем, старательно высунувшая язык над прописями, и через минуту - в истерике от того, что размазала буквы. Плачущая у зеркала перед первой дискотекой. Закрывающая рукой записи, застигнутая врасплох, с пламенеющими щеками и слезным, просящим выти взглядом. На сцене в школьном хоре, задвинутая на задний план, кособокая, растрепанная, старательно и беззвучно открывающая рот. Сидящая с батоном в руке, невидящими глазами впертая в телевизор, переживающая, что не пригласили на какую-то глупую школьную вечеринку. Стареющая резко Тата утешает её, всегда утешает её. И когда на выпускном балу простояла одна у стены, и когда не поступила в институт, и когда тихо плакала, и когда громко рыдала. Вся жизнь Корнелия прошла под водопадом дочкиных слез.

А потом слезы прекратились. Майя расцвела, похорошела, стала убегать куда-то вечерами, намекать, краснея, что скоро жизнь её переменится. Потом вдруг притихла, молча, без слез, и повесилась однажды в 11 часов утра на бельевой веревке, не оставив даже записки. Такая вот трагедия вдруг произошла в семье Корнелия.

"Я был хорошим мужем, - думал он, торжественно шествуя за гробом в полном одиночестве, Тату увезла скорая. - Я был хорошим отцом. Я свято соблюдал заповеди. Я просто жил. И кто стал счастливым от этого?"

Вернувшись в опустевший, никому не нужный дом, Корнелий стал тщательно собираться. Он побрился и надел чистую рубаху, морщась от банальности своих сборов. Зарядил ещё дедовское охотничье ружье, много лет пролежавшее на антресолях, закутанное в старый Татин халат. Проверил, плотно ли закрыты водопроводные краны и газовые конфорки. И пошел стреляться на пирс.

Там, облокотившись на железный штырь, равнодушными руками направил дуло себе в грудь. "Жаль, что не проверил, вдруг застарело, не сработает", - вяло пронеслось в мозгу. И нажал на курок. Город, на секунду обратившись во мрак, тут же вспыхнул электрическими огнями. Корнелий скользил по штырю, падая в бесконечность, и беззвучно хохотал, раздирая рот в последнем крике: "Просил не о том, не о том...". Кровь его, заливавшая штырь, была серой. Угасая, сознание смешало все краски уходящей жизни, и Корнелий провалился в серую бесконечность.

Соленые брызги долетели до того, кто сидел, устало откинувшись на спинку кресла-качалки. Он поморщился недовольно и чуть наклонился к лежащему рядом Флику.

- Ещё один... Опять ничего не получилось. 

Флик ничего, конечно, не сказал, но подумал: "Тот, кто может - не просит, а берет сам. Тот, кто просит, - не может. Вечный жизненный парадокс". Как всегда он не осуждал Хозяина за заведомо провальную идею. Он понимал, что всегда есть надежда - а вдруг, а вдруг... Всегда есть надежда сделать кого-то абсолютно счастливым. А Хозяин - он добрый, он пытается вновь и вновь. Флик лизнул свесившуюся с кресла руку, на которой матово отсвечивал серебряный перстень с дымчато-серым камнем.

Источник: http://www.proza.ru/2015/10/24/1275

Фото из личного архива Евгении Райнеш.

Архив новостей