Геннадий Арсентьевич Емельянов - прозаик, очеркист

18 декабря 2017 

Член Союза писателей СССР Геннадий Арсентьевич Емельянов родился 11 мая 1931 года в селе Курагино Красноярского края. В 13 лет с родителями переехал в город Сталинск (ныне – Новокузнецк).

В 1955 году окончил факультет журналистики Московского государственного университета по специальности «Редактирование политической и художественной литературы» и вернулся в Кузбасс.

Сначала работал ответственным секретарем и заместителем главного редактора газеты «Колхозник Кузбасса» («Сельские вести»). В 1959 году был направлен на строительство Запсиба редактором многотиражной газеты «Металлургстрой». С этого времени творчество Геннадия Емельянова связано со стройкой Запсиба, с Кузнецким металлургическим комбинатом. И главными героями его произведений становятся рабочие люди КМК и Запсиба.

С 1963 года Геннадий Арсентьевич работал собственным корреспондентом газет «Комсомолец Кузбасса» и «Кузбасс». Участвовал в семинаре молодых писателей Западной Сибири и Урала, состоявшемся в 1966 году.

Первая публикация его рассказа была в газете «Московский комсомолец» в 1952 году. Первая книга – сборник рассказов «Когда друзья рядом» - издана Кемеровским книжным издательством в 1961 году. Написана в соавторстве с писателем Гарием Немченко.

В 1968 году Геннадий Арсентьевич был принят в члены Союза писателей СССР, третьим из новокузнецких писателей.

Геннадий Емельянов - автор более 20-ти сборников рассказов. Им написаны романы и повести: «Берег правый» (1967 г.), «Хочу удивляться» (1966 г.), «Далекие города» (1972 г.), «Бабьим летом» (1979 г.), «Медный таз из сундука» (1976 г.), «В огороде баня» (1978 г.), «Истины на камне» (1980 г.), «Арабская стенка» (1983 г.), «Проснитесь, пришельцы» (1989 г.); книги очерков: «Глубокая борозда» (1965 г.), «Капля из моря» (1975 г.), «Запсиб - железная держава» (1979 г.), «Мой Новокузнецк», «Горячий стаж» (1989 г).

Произведения Геннадия Емельянова печатались в журналах «Сибирские огни», «Наш современник», в альманахе «Огни Кузбасса», в областных и городских газетах. Литературное наследие Геннадия Емельянова разнообразно в жанровом отношении: роман, лирические и сатирические повести, юмористические рассказы, фантастика, публицистика.

«Если говорить о традициях и учителях, то, вне всякого сомнения, надо назвать Гоголя Н.В. и Булгакова М.А. Однако традиции эти освоены сибирским прозаиком без следов какого-либо подражания и зависимости. Трудно перечислить круг тем, волнующих автора. Так, фантастика у него не больше, чем прием, дающий возможность показать катастрофические последствия экологической безответственности, Сатира же помогает рассказать о грустной и веселой жизни обывателей советской эпохи. Гибкий язык, удачные и полнокровные характеристики персонажей, важность и жизненность проблем, хорошее и своеобразное чувство юмора выдвинули писателя в число лучших прозаиков Кузбасса», - писала о его творчестве критик В.Е. Григорьева (Писатели Новокузнецка. Новокузнецк, 2004г.).

Геннадий Емельянов является лауреатом премии Кузбасса. В 1989 году ему было присвоено звание «Заслуженный работник культуры РСФСР».

Умер Геннадий Арсентьевич в Новокузнецке 14 апреля 2000 года. 6 июля 2003 года на могиле писателя открыт памятник. В 2006 году в честь 75-летия Емельянова на фасаде здания, на улице Кирова, 10, где жил писатель, установлена мемориальная доска.

Источник: http://www.kemrsl.ru/cultural/178/

 

Литература против «бабла» (о творчестве Геннадия Емельянова)

«11 мая 2011 года известному сибирскому писателю Геннадию Арсентьевичу Емельянову исполнилось бы 80 лет. Он родился в 1931 году в селе Курагино Красноярского края. В Новокузнецке Г.А. Емельянов окончил школу, затем – факультет журналистики МГУ»... Такая лаконичная биография предваряла главы из его последнего, неоконченного романа «Двое из-за бугра» в литературно-художественном и историко-краеведческом альманахе управления культуры администрации г. Новокузнецка «Кузнецкая крепость» (№ 1 (16) 2011 год).

Вот с факультета журналистики МГУ, как от фольклорной печки, от которой, якобы, все пляшут, я и начну статью о Геннадии Емельянове. Дело в том, что редактор популярной многотиражки Запсиба, окончил факультет журналистики в 1955 году. Ответственным секретарем газеты в 60-е годы был Гарий Немченко, он окончил журфак МГУ на пять лет позднее, то есть в 1959 году.

Мне посчастливилось учиться там же во второй половине 60-х и оставить наш любимый факультет в 1969 году. Получается, через 10 лет после Г. Немченко и через 15 лет после Г. Емельянова? Да-да, конечно. Так я, выходит, – литературная внучка Геннадия Арсентьевича, ну, точнее, журналистская внучка. Этот аргумент подстегнул взяться за статью, хотя я припозднилась. Ведь юбилей прошел, и на марше истории был 2012-й год. Ничего-ничего, успокаивает нерасторопного автора пословица, лучше поздно, чем никогда.

...Со стройки уезжала молодежь. Задним числом понимаю, что иначе и быть не могло: не все ведь герои... Уехала как-то вроде бы на побывку в Москву славная девчушка Светлана Горовая. Уехала и не вернулась.

Мы с Гариком Немченко, составляющие весь штат многотиражки с длинным, как оглобля, названием «Металлургстрой» (не мы его выдумали!), написали в «Комсомольскую правду» статью, полную тихого лиризма, письмо-обращение к москвичке Светлане Горовой... Если ты надумаешь вернуться, мы простим твое предательство и встретим тебя с открытым сердцем, если же останешься дома при маме, мы вышлем по адресу твои брезентовые верхонки, которые ты позабыла на подоконнике в общежитии. Горловая не вернулась, зато вместо нее на стройку хлынули потоком комсомолки-доброволки со всего Союза, готовые восполнить потерю и взять с подоконника в общежитии брезентовые верхонки.

Ехали повара, портнихи, мороженицы, обувщицы... Звонил мне управляющий трестом на Антоновской площадке, светлая ему память, Николай Трифонович Казарцев. У него был мощный бас, и трубка буквально готова была разорваться. Николай Трифонович только выглядел грозным, человек он, в сущности, был добрый и не помнил обид, однако и в ухо мог дать по горячке.

– Редактор! – гремел управляющий. – Я тебя заставлю выдрать, ты мне эти дни на глаза не попадайся.

...Вызывал, скажем, начальника управления и приказывал генеральским тоном:

– Десять себе возьмешь, много не даю – жалею тебя, ты у нас мужик хороший.

– А что я с ними буду делать?

– Этого я, дорогой-хороший, хоть убей, не знаю. Учи.

Мы с Гариком Немченко чувствовали себя в те роковые дни очень неуютно».

Читать этот эпизод без улыбки я не могла. Я приехала на Запсиб точно таким же образом: увидела фотографию в «Комсомолке» и покатила на Антоновскую площадку.

Но в отличие от большинства из них я не имела вообще никакой профессии, потому что закончила школу, мечтала о Московском университете (факультет журналистики, конечно!) и приехала на Запсиб, чтобы заработать трудовой стаж, без коего к журналистике в те годы близко не подпускали. Спасло меня в этой, прямо скажем, нестандартной ситуации наличие двух первых спортивных разрядов (велосипед и лыжи) и физическая закалка, позволявшая работать весь день без устали.

На сотрудников «Металлургстроя» я смотрела почти как на богов, хотя была атеисткой. Еще бы! Они же – выпускники факультета журналистики МГУ, куда я одержимо мечтала поступить. Когда в «Металлургстрое» печатали мои рассказы, стихи или небольшие заметочки, я от счастья была на седьмом небе, а может и выше.

Вообще-то «Металлургстрой» на Запсибе был вроде филиала московского ЦДЛ, сколько же там побывало и поработало писателей из Москвы и других городов нашей необъятной Родины. Мы – рабселькоры – внимали им с почтением и восхищением на вечерах «малого Запсиба», как называлось литературное объединение, куда их непременно зазывал наш руководитель, поэт Владимир Леонович.

Николай Некрасов когда-то обронил афоризм: «Года минули, страсти улеглись». Да, как сказать, прогноз не совпадает с реальностью. Минули не года, а десятилетия, но «страсти» – общественные, конечно! – только накалились. Прозаик и публицист Николай Ничик прислал мне из Новокузнецка роман Геннадия Емельянова «Берег правый» (Кемерово, 1967), который я упустила из виду в то время. Я взглянула на оформление обложки: лирическая графика – и словно окунулась в прекрасные 60-е! Как, оказывается, книжная графика, художественный стиль оформления запечатлевает эпоху!

Так вот, десятилетия, значит, минули. Три запсибовских богатыря, как я называю редактора Геннадия Емельянова, ответственного секретаря многотиражки Гария Немченко и корреспондента Анатолия Яброва (светлая память Емельянову и Яброву), остаются для меня, как и правде, богами. Три замечательных прозаика! Не каждая многотиражка может похвалиться!

 

Непревзойденный портной на своей улице 

Перечитывая роман Геннадия Емельянова «Берег правый» (Кемерово, 1967), я припомнила старый, еще советских времен анекдот: «Вася спросил, куда делись пыжиковые шапки? Мы не спрашиваем, куда делись шапки, но куда делся Вася?». Роман-то был прекрасный, но 67-го года издания, а нынче таких днем с огнем не сыщешь. Вот и напрашивалось перефразировать прежнюю байку, дескать, мы не спрашиваем, куда делся производственный роман, но куда делось производство?

Однако, концовка очерка «Мой знакомый Эдисон» (книга «Горячий стаж». М., 1985) о старшем электрике доменного цеха КМК Василии Гурьянове навела меня на мысль, что не надо мелочиться (исчезло производство или происходит модернизация), а надо брать быка за рога, то есть оценивать не железяки, но человека – какой был, каков есть, каким будет? Вот бы остался в настоящем и будущем таким, как Гурьянов!

Когда главный энергетик комбината Дульнев пустился уговаривать его завязать с рационализаторскими затеями после какой-то неудачи, то услышал в ответ: «Что же о нас люди подумают, Федор Семенович! Просвистели, мол, на всю степь, а пригнали драную козу только. Не отступлю! Отступать поздно».

И механик Амелин при встречах с Гурьяновым машет руками: «С тебя ить полагается, Васька! Я ведь из-за тебя надорвался при авариях, до сих пор колотье в боку, разъязви его!». Автор очерка комментирует упрек: «Он веселый мужик, Амелин. Но не один он надорвался тогда. По ходу работ была внедрена без малого сотня изобретений, больших и малых, спроектированы десятки принципиально новых устройств и приспособлений. Спали мало. Смуглое лицо Гурьянова словно закоптилось, он издергался и однажды бегал с молотком за товарищем весьма высокого ранга. Товарищ тот – к директору: «Он или я!» А директор: «И он, и ты. Он же тебя молотком-то не успел стукнуть. Опять убежишь, чуть чего».

Покидая навсегда доменный цех, Василий Григорьевич унес из конторки два мешка писем – это были все больше просьбы прислать чертежи последнего изобретенья. Письма потом расхватали журналисты и музейщики.

В финале очерка как бы на посошок «знакомый Эдисон» рассказывает автору еще более старый анекдот, чем пришедший мне на ум. Анекдот Гурьянова: «Приехал портной в чужой город и загорюнился: кругом вывески висят: «Лучший дамский портной», «Лучший мужской портной», «Лучший французский портной» – ну, и так далее. Тогда новичок осенился и прибил свою вывеску – «Лучший портной на этой улице». Я хочу, чтобы все мои ребята (коллеги по работе – Р.Л.) имели право на такую вывеску. Нет ничего ценнее на белом свете, чем дело по сердцу, это ведь и есть счастье».

Очеркист назвал своего героя и «хороший человек», и «настоящий человек» и даже «Человек – эталон», но самое удачное обобщение характера содержалось в комментарии к анекдоту о портном: «Что ж, он прав, Василий Григорьевич Гурьянов, непревзойденный портной на своей улице».

Остается только воскликнуть: скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты! В самом деле, этот и другие очерки книги «Горячий стаж» так талантливо и убедительно воссоздают атмосферу становления и совершенствования металлургического производства на знаменитом КМК – Кузнецком металлургическом комбинате, помните, город-сад у Владимира Маяковского.

Без кузнецкой брони, убеждены многие персонажи этой документальной книги, мы бы не достигли Победы в Великой Отечественной войне. И доказывают это. Замечательная книга. Она вся пронизана созидательным духом и наполняет читателя – даже через четверть вела после появления в печати! – оптимизмом и стремлением к активной деятельности. Все-таки жаль, что нет уже КМК, от него остался только рельсо-балочный цех, где готовятся прокатывать 100-метровые рельсы. Это теперь цех – Запсиба. Как поется в популярной песне, мол, ты как хочешь это называй: модернизация или реформация! От 42 тысяч работавших на КМК осталось 6 тысяч. И на самом-то Запсибе от 37 тысяч осталось 12,5 тысяч человек. Всего – 18,5 тысяч. Галерея портретов металлургов –это уже история; так сказать, стенд музея.

 

Слово – надежное оружие 

Мой стих

                  трудом

                                  громаду лет прорвет

и явится

                  весомо,

                                   грубо,

                                                    зримо,

как в наши дни

                           вошел водопровод,

сработанный

                          еще рабами Рима.

В курганах книг,

                        похоронивших стих,

железки строк случайно обнаруживая,

вы

   с уважением

               ощупывайте их,

                                    как старое,

                                                но грозное оружие.

Эти строки Владимира Маяковского из поэмы «Во весь голос» не только о борьбе за мировую революцию и счастье «планеты пролетария», подтекст как всегда в литераторе не ограничивается конкретикой факта или события, но подобно стихии выплескивается за их края и соединяется с океаном мысли человечества. Как в наши дни безотказно действует изобретение, «сработанное еще рабами Рима, – водопровод, так и энергия души поэта, одухотворившая поэтическое слово, пройдет через «хребты веков» и поможет потомкам в борьбе за счастье человека.

На протяжении веков и тысячелетий меняются формы борьбы – то отмена рабства, то антифеодальная или пролетарская революция, то столкновение цивилизаций, как нынче, например, (западная демократия или русское народовластие?), но суть борьбы та же самая – сохранение человека или даже целого народа. Ведь после уничтожения цивилизации народ, ее создавший, рассеивается.

Так что Маяковский не устарел, в решении русского вопроса он – наш современник. Ничего удивительного: столетие, отделяющее нас от «агитатора, горлана-главаря», для истории подобно мгновению, ну, или там минуте. Так что «слушайте, товарищи потомки» и мотайте на ус драгоценные наставления.

Сам того не ведая, Маяковский сформулировал законы поэтики – в их практическом воплощении – не хуже, чем в «Поэтике» Аристотеля.

Революционному «трибуну-главарю» откликается современный поэт, так оказать, нашей контрреволюционной эпохи Юрий Щербаков в книге публицистики «Тем и живу» (Астрахань, 2011): «Настоящая литература – редкая энергия, делающая человека добрее, милосерднее, чище. Она зиждется на устоях традиционной морали и нравственности. А питают ее вековые национальные корни. Самобытные и самодостаточные. Переплетаясь, они дают начало той великой патриотической литературы России, которая необходима сегодня, как хлеб и воздух. И которая мешает поработить, закабалить, обезличить человеческий дух, сделать людей бездумными винтиками безжалостной машины глобализации. Наших сограждан давно и целенаправленно отучают от чтения, как от формы работы души, подсовывая взамен развлекательное чтиво, как средство убивающее время».

То, что в эпоху Маяковского окликнулось как «ваше слово, товарищ маузер», ныне аукнулось пустым «развлекательным чтивом». Да-а, разбрасывать камни сподручнее, нежели через столетие их собирать. И только наша святая русская литература при любых исторических катавасиях остается на посту и начеку, спасая общество от крайностей и человека от гибели.

Развиваясь под сенью русской классики, советская литература высоко держала нравственную планку миросозерцания, что стало особенно заметно теперь на фоне чертополохов попсовой «литературы», иными словами «чтива».

Самый момент вернуться к разговору о романе Геннадия Емельянова «Берег правый». Если в очерках («Горячий стаж») писатель показал знаменитых металлургов, опытных профессионалов, то в романе о строительстве Запсиба предстала молодежная «вольница», характеры участников которой прихотливо сочетают народные гены (простодушное благородство) с импульсивной стихийностью поступков, будь то самовольство или геройство.

Кстати, Юрий Щербаков в дельной книге «Тем и живу» наставляет не только государство – равно как федерального, так и регионального уровня – но и самих писателей сохранять традиции, связи и крепкую спайку. Ведь за единством региональных и национальных литератур стоит дружба народов России. Символично, что зачищенный в середине мая ОМОНом лагерь оппозиции располагался на Чистых прудах возле памятника казахскому поэту и назывался «Окупай Абай» (по американской моде: оккупируй Уолл-стрит). Кроме ОМОНа, как оказалось, либеральной оппозиции противопоставить нечего. Надо-надо возрождать братство литератур, оно надежнее ОМОНа и ретивых «оппозиционеров.

Очень бурная весна 2012 года похожа на события 1991 и 1993 годов, невольно вспоминаешь пословицу, если слепые ведут слепых, то угодят в яму. Из двадцатилетней «ямы» не выбрались, а те же зазывалы тянут к новой. Спасибо!

Вот настоящая литература и открывает глаза «слепым»; разуй, мол, зенки, приятель! Астрахань, откуда поэт Юрий Щербаков так своевременно подал голос, – это южный форпост России. Владивосток – ее, естественно, восточный Форпост. Книга публицистики дальневосточника Владимира Тыцких, офицера-подводника в запасе, «От всего сердца» (Арсеньев, 2011) – с выходом тоже в самый раз подоспела. В ней рассказано о дружбе и братстве моряков, как Леонид Климченко, поэтов, как Виктор Верстаков, писателей, объединяющих молодых маринистов всех четырех флотов, как Никита Суслович. Здесь не отринуты традиции классики и просто настоящей современной литературы. Недаром, император Александр Третий говорил, что у России только два союзника – армия и флот. Реальная жизнь не устает подтверждать знаменитый афоризм.

Литератора соединяет народ не только по горизонтали, то есть через меридианы разных регионов, например «Литературный меридиан» из города Арсеньева приходит в Кемерово, а туда взамен присылают журнал «Огни Кузбасса» и т.д. Особенно хорошо обмен налажен между литературными редакциями городов Сибири, отдаленность от Москвы подталкивает, похоже, к сплочению писательских рядов.

Историческую вертикаль в литературе обеспечивают предшественники современных писателей, потому что их Слово сохраняет душу народа: «Есенин – культурный код России», Василий Тредиаковский, уроженец Астрахани, – «зачинатель всей российской поэзии», как размышляет Ю. Щербаков, а «именем Бунина (и Бунинской премией) отмечены те, кто хочет, как и Иван Алексеевич, видеть Отечество сильным, могучим, независимым. С одной только, но принципиальной добавкой: и социально справедливым!»

Возвращаемся к роману Г. Емельянова «Берег правый» после этих важных лирико-публицистических отступлений. Немало лет уже прошло, как ушел Геннадий Арсентьевич – один из наиболее талантливых прозаиков Кузбасса, светлая ему память. Роман «Берег правый», посвященный строительству металлургического гиганта Запсиб, пора вроде бы перевести в жанр исторических произведений, но рука не поднимается отпечатать на пишущей машинке такую очевидную истину.

Книга, изданная в 1967 году, сейчас стала еще актуальнее. Нынешнему афоризму «Закон что дышло, куда «бабло», туда и вышло» в романе противостоят строители – бескорыстные, простодушно-благородные, патриоты России до мозга костей. Они – без сучка и задоринки лицемерия или фальши комсомольцы-добровольцы.

Не все, правда, комсомольцы, Бригадир каменщиков Петр Быков не отдал знамя «победителям», сами, мол, «завоюем», но признался, что не комсомолец. Хулиганистый одессит Валька Храмов – отменный крановщик, но хвастунишка, драчун, завсегдатай пьяных посиделок. Москвичка Наташа Голубь, безнадежно влюбленная в женатого мастера, сочувствует «страданиям» влюбленного в нее Вальки. Все сюжетно переплетено, увязано одно с другим и третьим, читается как популярный нынче детектив, только без порнухи и чернухи, а, так сказать, с благородной начинкой в содержании.

Растет поселок строителей, затем стройка шагнет на промышленную базу; создав ее, двинется на заводскую площадку вдоль по правому берегу Томи, чтобы возводить домны, прокатные цеха и все остальное и прочее. Только клуба нет и его финансирование не предусмотрено, а молодежи все больше и больше, куда же ей по вечерам деваться? Вся интрига вокруг клуба и закручена. Построили, самовольно! Прекрасный, кстати, клуб – «Комсомолец»; я, работая на Запсибе, бегала в да спортзал на тренировки.

Это не столько производственный роман, сколько легенда и грёза о первой любви Вальки Храмова к Наташке Голубь. Такие книги надо сейчас переиздавать, ничего в них не меняя.

 

Многогранный талант Емельянова 

В 1985 году мы с Геннадием Арсентьевичем столкнулись в редакции прозы «Советского писателя», которой заведовал Гарий Леонтьевич Немченко, по случаю выхода книжек – его «Горячего стажа» и моего первого сборника повестей и рассказов «Звонок». Встреча запомнилась благодаря шутке.

Мы спускаемся со второго этажа, где располагалась редакция, на первый. На лестнице Емельянов, глянув под ноги, многозначительно роняет: «Стружка!». Действительно, столярная стружка, как дорожка, тянется со ступеньки на ступеньку. Немченко мгновенно подхватывает с той же многозначительностью: «Когда с нас снимают стрижку, ее тут бывает значительно больше». Все трое смеемся! Подначки, шутки, прикол и стёб, по нынешней лексике, – в отношениях запсибовцев были делом обычным.

Таков был не только стиль поведения, но и стиль творчества и вообще мироощущения. Не ныть, не скулить, ни жаловаться. С шуткой преодолевать трудности и одолевать препятствия... Эти же качества я встретила в сборнике юмористических рассказов Геннадия Емельянова «Выручайте, мужики!» (Новокузнецк, 1994).

Иная, нежели в очерках или романе, грань таланта Емельянова блеснула в маленькой книжечке: легкий, разговорный, непринужденный юмор. От Бога, как говорится, юморист. Вот первый рассказ «Кто пойдет в разведку?», по сюжету он замысловат – швейцар в кафе загадал технологу швейной фабрики Доде Силкину загадку, обещая пропустить в буфет за шампанским без очереди, если разгадает. Мужик, дескать, в ранешные времена на десять копеек купил десяток яиц. «Гусиные стоили три копейки штука, утиные это две, куриные – по копейке». Додик не разгадал, и швейцар бросил ему уничижительно: «Я бы тебя в разведку не взял: на вид ты представительный, но глупый». После этого случая покатилась жизнь технолога кривым колесом под горку; закончилось профсоюзным собранием, на котором никто загадки швейцара не решил. Отправили к швейцару двух активистов разузнать суть дела. Тот огорошил новой загадкой.

«Ты одну жизнь загубил, считай, и наши загубить хочешь! – взъерепенился активист Соколов и ушел домой. Воронов остался и разузнал ответ.

«Летела это стая гусей, а навстречь ей одинокий гусь летит и спрашивает: сколько же вас, миряне?». Швейцар сжалился и подсказал ответ: «А столько, да полстолько, да четверть столько...»

«Ты не части, папаша, я запишу для верности. Диктуй». Швейцар обещал взять Воронова в разведку хоть сегодня».

По легкости владения народным говором видно, что прозаик родился в деревне – сибирская глубинка, Красноярский край. Речь у швейцара очень колоритная, а по уму он на сажень выше афоризма эпохи зрелого либерализма: «Народ схавает». Нет, напрашивается разгадка либерального цинизма, «схавала» образованщина вроде технолога Додика и его незадачливых гостей и родственников. А народ, подводит Емельянов читателя к обобщению, то есть тот же швейцар был и остался при своем уме. Много прозаик может сказать в коротеньком рассказе, написанном от души и талантливо.

Как можно судить по сборничку юмористических рассказов, по роману «Берег правый» и даже по очеркам, Г. Емельянов не подлаживался под особенности того или иного жанра, а подстраивал жанр под свой замысел. Главы из романа «Двое из-за бугра», к сожалению не оконченного, вывели фантазию прозаика на детективный простор: твори, выдумывай, пробуй! Сюжет очень этому содействовал – два американских шпиона Бык (якобы, Петя Веревкин) и Пантера (якобы, Вася Селиверстов) плывут в Рим, чтобы сухопутным транспортом отправиться затем в Россию, где им предстоит выполнить спецоперацию.

В Риме они «оторвались» по полной программе, и автор щегольнул знанием Рима (не исключено, что по справочнику для туристов) и юмористическим описанием проделок загулявших шпионов. Но итальянская глава – вроде веселой увертюры в начале произведения, а дальше пошла первосортная сатира: «эрэфия» глазами иностранцев.

Салтыков-Щедрин, пробежав глазами страницы путешествия загадочной парочки в пассажирском поезде со всеми диалогами многочисленных соседей по купе, не отказался бы пропустить рюмочку другую за успешное окончание удачно стартовавшего политического детектива. Но жизнь автора оказалась короче романа «Двое из-за бугра». Талант Емелъянова не реализовался в полную силу.

Руслана ЛЯШЕВА.

Источник: http://moloko.ruspole.info/node/2943

 

Николай Ничик. След в жизни. К 80-летию со дня рождения Геннадия Емельянова

Однажды, когда я гостил у Геннадия Емельянова, он, в поисках того, что обычно впохыхах кладут в привычное место, приподнял на постели подушку, и я увидел под ней истрёпанную книжечку в мягкой обложке. Было в ней что-то знакомое, и я невольно протянул руку:

– Можно, Геннадий Арсентьич, глянуть?

Особенным, чисто «емельяновским» жестом он почесал в затылке, словно принимал важное решение, и сказал с еле заметным вздохом:

– Тебе, старичок, пока можно...

– Почему – пока? -невольно спросил.

Он только махнул ладошкой и протянул мне книжечку... вот оно!

Изданная ещё в 1961 году в Кемерове его первая, общая с Гарием Немченко, – «Когда друзья рядом...»

Иногда и сам сознаю, что любопытство прямо-таки мой бич. Но всё-таки спросил:

– А почему – под подушкой?

Лицо у него сделалось виноватое, а в глазах вдруг мелькнула такая горечь! Тоже на своей, «емельяновской» ноте грустно сказал:

– Так ить «уведуть», старичок!

Помню, как громко, как искренне воскликнул:

– Кто?!

Я тогда только-только начинал пробовать себя в рассказах, чуть подлинней и посерьезней тех крошечных зарисовок, которые печатались в шахтерских многотиражках, только-только познакомился с «настоящими» писателями. Авторитет их самих и всех, кто давно знаком с ними, кто их окружал, был для меня непререкаем. Я окружал их ореолом чистоты, порядочности, высокой духовности – всем тем, о чем – посреди мата и тяжелой грязной работы – только мечтаешь...

Ну, бывает, конечно, и на старуху проруха, как часто говаривал и сам Геннадий Арсентьевич. От творческих перегрузок и пьют писатели, как шахтеры, и так же ругаются.

Как-то он взялся надо мной подтрунивать: а ты знаешь статистику? Знаешь, что по расходу нервной энергии труд журналиста и писателя стоит в одном ряду с работой лётчика-испытателя и шахтёра? Выходит старичок, попал ты из «огня да в полымя» – и чего тебя сюда занесло? Тихонечко, как крот, рылся бы себе под землей!

С тех пор, как в квартире у Емельянова держал я в руках истрепанную книжечку с немудреным названием прошло довольно много лет. Но вот в последнее время почему-то все чаще и чаще вспоминается и этот день, и непонятная тогда недосказанность в речи Геннадия Арсентьевича, и боль в глазах, и горечь с оттенком какой-то незащищенности в голосе и даже как будто личной вины. Тогда до меня не доходило, как такое может быть: человек столько сделал и делает, но вот как будто смущается, что сделал меньше, чем мог... Или стесняется чего-то другого?

Не исключено, что я воображаю это, как и бывает, задним числом. Как мы с печалью говорим: в пустой след.

 Познакомились мы в тот год, когда вслед за спецвыпуском роман-газеты «Кузнецкая крепость» Немченко, работавший тогда на Запсибе инженером лаборатории социологии, стал собирать «шахтерский» номер издания: «Лава». Призвал к участию в этом деле и меня, я, конечно, запереживал-заволновался и обратился к первому выпуску – посмотреть, кто и как в нём участвовал. Тут, вслед за глубокой и емкой статьей «Доменщики», и попалась мне на глаза небольшая, но очень эмоциональная другая статья Геннадия Арсентьевича: «Слово о Родине». С подзаголовком: «К 400-летию присоединения Сибири к России». Честно говоря, не хочется обозначать это небольшое произведение скучным словом «статья», но просто не знаю, что это – лирический этюд или, может быть, стихотворение в прозе?

 Хорошо помню, как «Словом...» восхитился, как ощутил и собственную беспомощность, и «белую» зависть!

 Уже сейчас, когда снова перечитал его, как будто нашел ответы на многие вопросы, которые с годами, я убежден, все больше волнуют искренних, а не показушных почитателей таланта этого сибирского самородка, так до конца всеми нами неоцененного и непонятого.

Читаешь строку за строкой, и понимаешь, что это просто нельзя не цитировать:

«Я родился в Сибири и стареть буду здесь, на своей Родине. Как и всякий коренной сибиряк, скажу вслед за другими, что в последние годы стало у нас много теплее, чем раньше. Когда же я был мальчишкой (родился я на юге Красноярского края), у нас, бывало, стояли такие морозы, что в снег с лёта падали растопыренные воробьи, падали и замирали, дожидаясь предрешенного конца своего. Я собирал невесомых птиц за пазуху и бежал домой, к печке поближе, стараясь спасти немудрую живность от беды, однако воробьи мои почему-то обязательно помирали, глаза их при этом задергивались мучной поволокой. Это было печально. Позже я где-то вычитал, что подопечные мои гибли от резкого перепада температур: нельзя было ни в коем случае с мороза тащить птиц к шибкому теплу. Никто почему-то не подсказал мне тогда, как спасать обмороженных, и маленький тот грех до сих пор числится за мной, лежит на душе, никуда его не денешь и никому не передашь».

Под «Словом о Родине» стоит дата: 1981 год. С тех пор прошло тридцать лет, и теперь с болью думается, что эту душевную, ничем не замутненную чистоту Емельянов, несмотря ни на что, сумел сохранить до последних своих дней.

 Вот ещё один отрывок из «Слова...», которое – вы только прочитайте его! – можно назвать сокровенным словом: «В детстве мы наслушались историй о приискателях, которые возвращались из тайги в полном одичании, но и с фартом, то есть с золотишком. Выходили и впадали в разгул – кидали в грязь штуки материи и от дома до питейного заведения расстилали ковровые дорожки, но после черного такого праздника возворачивались на промысел, имея в холщовой котомке соль да ржавые сухари. И все начиналось сначала. Я еще застал кое-кого из тех сотрясателей, поражавших глубинку своим полным пренебрежением к благополучию сугубо обывательского толка. Но то были уже старики, потрепанные судьбой и смирные, то были герои другого мира, они не принимали перемен, но уходили с достоинством, верные своей доле. Той Сибири давно нет, она канула в Лету».

Невольно теперь одно с другим складываешь: может быть, и этот отрывочек о характере коренного, «кондового», как сам Геннадий Арсентьевич любил говаривать, сибиряка – тоже и о себе самом в том числе?

В сборнике «Лава» труды Геннадия Арсентьевича представлены куда шире, он и открывается заглавным очерком Емельянова «Начало начал»: какое в нем знание истории горняцкого дела и металлургии, какая снова любовь к нашим краям, ставшим ему родными, какое уважение к землякам-кузнечанам!

За этим очерком следует неравнодушный, полный боли и горечи рассказ «Мятежник»: о легендарном Александре Никитиче Волошине с его «Землёй Кузнецкой». Перед нами проходит трагическая судьба неординарного, очень одаренного человека, и теперь, уже при новом прочтении, думаешь: может быть, и это -не только о Волошине, но и о своей судьбе тоже. Её грустное предчувствие.

«Многие сходятся на том, – читаем в «Мятежнике», – что Александра Никитича Волошина, почитаемого нами глубоко и искренне, погубила слава, потому что, можно утверждать, он не был к ней готов, она свалилась на него обвально, враз. Его погубила еще и плебейская зависть тех, кто после ошеломляющего успеха смотрел на него, задрав голову, как на Эйфелеву башню. Потом, когда фанфарный шум вокруг имени этого человека притух, от него отвернулись многие по старому закону подлости: «Деньги есть – Иван Петрович, денег нет – горбата сволочь».

 Слава самого Геннадия Арсентьевича не была «обвальной», зарабатывал её долгим и тяжким трудом, но последние два абзаца так и хочется напечатать вразбивку, потому что тут многое с его судьбой – один к одному.

Как оно всё для Емельянова сложилось: с одной стороны, настало время самого зрелого, самого одухотворенного творчества, а с другой – то самое, о котором наши восточные соседи-китайцы говорят: «Не дай вам Бог жить в эпоху перемен».

Говорят, что талантливый человек во всем талантлив, но это, скорее всего, не касается быта, потому что тут Емельянов часто выглядел попросту беспомощным. А жизнь пошла очень трудная. Издательства на государственной основе почти совсем прекратили выпуск художественной литературы. В «своих» периодических изданиях произведения писателя – появлялись крайне редко. А если какие-то газеты либо журналы и публиковали Емельянова, то гонорар почти никто не выплачивал.

Если на гонорар все-таки «расщедривались», он был до того мизерным, что неизвестно, какую материальную дыру можно залатать. Случалось так, что перепечатка текста стоила куда дороже вознаграждения.

Месяцами не получали и пенсии, которую до того у нас обычно называли «заслуженной». А ведь на жалкое пособие ему приходилось содержать не только себя, но и жену... из песни слова не выкинешь: третий брак был для писателя самым неудачным и самым горестным.

Плохо, когда пьёт мужчина. Но уж когда за гибельное дело берется женщина... Из-за пристрастия к «зеленому змию» «боевая подруга» доброго и всепрощающего, но совсем непрактичного человека оставила работу, потом надолго уехала на Украину, да ещё и просила оттуда денег – и на житьё и на дорогу обратно. Неловко об этом писать, но ведь – было!

Именно в это время сомнительные «друзья-товарищи» прямо-таки «прописались» в квартире у Емельянова: самый центр, до любой «точки» отсюда рукой подать... И начинались долгие сабантуи, на которые становилось страшно смотреть: разгар двух-трех из них мне приходилось заставать, когда по каким-либо делам заглядывал к Емельянову.

А что после «сабантуев»?

Как-то перед новым годом, когда уже вернулась с Украины жена, я, обрадованный этим, простодушно спросил:

– Хотите, Арсентьевич, я елку вам принесу?

И он опять виновато почесал в затылке:

– А может, ты бы лучше хлеба нам купил, старичок?

– И, если можно, – начала жена торопливо, – будь такой добренький...

С каким осуждением, с каким внезапно проснувшимся достоинством он на неё глянул!

На книжных полках у него в кабинете оставалось все меньше ценных изданий. Пустели день ото дня. Одни сборники кто-то из знакомых «на вечер» брал почитать и «забывал» возвратить, другие книги писатель сам предлагал купить за малые деньги.

А на столе у него между тем всегда лежали и чужие рукописи, которые правил, лежали и тоненькие, и потолще, книжки, которые вышли не без его совета и правки.

Вспоминаешь всё это и думаешь: как же так? Неужели печальные последствия такой жизни так-таки и нельзя было предотвратить?

Многое с тех пор осознав, твердо настаиваю: можно!

Ведь до сих пор в Новокузнецке существует та писательская организация, где он состоял не только полноправным членом, но и, по сути, считался её вдохновителем и создателем. Разве нельзя было привлечь Геннадия Арсентьевича и к полнокровной общественной работе в ней, и к худо-бедно оплачиваемому консультированию не только молодых-начинающих, но и всех остальных, кто прямо-таки осаждал его дома, и к редакторской деятельности в местном издательстве?!

Учебу он начинал в Москве в знаменитом Полиграфическом институте, потом учился в ещё более престижном Московском Университете. От сотрудничества со специалистом высокой квалификации, с человеком не только искренне заинтересованным – прямо-таки озабоченным состоянием духовной жизни в Новокузнецке и качеством выпускаемых книг, все бы мы только выиграли.

Или в том-то и дело: все, да –не все!

 Иногда Емельянов только ворчал, глядя на «бездарную полиграфию» и на «грамотёшку» выходивших в издательстве «Кузнецкая крепость» книжек, а иногда начинал кричать и хватался за телефон: «Ну, что творят, что творят?!»

Определенным силам хотелось видеть писателя в нерабочем состоянии, и они это очень умело делали.

Авторитет его ещё в так называемые теперь «советские времена» был высок. С ним считались не только городские власти. Когда приспособленцы нуждались в авторитетном голосе Емельянова, они начинали наведываться к нему в гости... с сигаретами «Прима» и спиртным сомнительного качества. И как же они боялись, что писатель, протрезвев, выкрикнет о них то, что они сами о себе хорошо знали: «Король-то – голый!»

Как тут не «отдать должное» коммерсанту-руководителю «Кузнецкой крепости» Борису Рахманову, которому как раз Геннадий Арсентьевич помог стать на ноги!

За все годы бескорыстной, в надежде на отдачу для всей писательской организации, помощи этот издатель «отблагодарил» не только своего покровителя, но покровителя многих и многих... изданным аж в 1994 году тонюсеньким – как будто Емельянов начинающий прозаик – сборником юмористических рассказов «Выручайте, мужики!»

И снова теперь приходится кусать локоти: а может, это обращенный ко всем нам, кого он «держал» за мужиков, крик боли, вырвавшаяся из глубины души просьба о помощи?!

Но тогда мы ничего не расслышали, а, если и расслышали – не уловили в символическом названии знак для нас! Что надо выручать его, надо буквально освобождать из цепких лап «деятелей», которых писатель Гарий Немченко в одной из своих книжек назвал: присосанцы.

Но тогда мы только смутно догадывались о том, что происходит. И человека, который сам стольких выручил, уберечь не смогли.

Разве мы не помним тот душевный свет, который, что называется, изливался на окружающих, когда Геннадий Арсентьевич подолгу бывал в хорошей форме?..

Да ведь мы его теперь больше таким и помним, и как хочется, чтобы идущие за нами только таким его и знали!

Маленькая вроде, бытовая подробность: когда на Запсибе отмечали 60-летие Немченко, один из приглашенных, Альберт Ленский, заявил, что «он туда – ни ногой». Потом выяснилось: обиделся , что в «Роман-газете», которую он искренне помогал выпустить, его назвали «толстым Ленским». Но выяснилось потом, когда все мелочи нашей жизни забылись, а тогда юбиляр не знал, как быть, и за дружеской помощью обратился к Емельянову: выручай, Гена! Пишу вот и представляю чисто емельяновскую улыбку:

– Партийное поручение? – спросил у Немченко.

В той же манере Гарий ответил:

– Ну, а кто же такого пламенного большевика, как Альберт, уговорит?

И если Ленский на торжестве поначалу оставался грозен, зато рядом с ним светился радостью и детским лукавством Геннадий Арсентьевич!

– За выполнение такого «партийного поручения» раньше бы с меня сняли два-три строгача, ты не считаешь? – шепнул юбиляру. И до конца вечера он оставался трезв как стеклышко, и без конца к нему подходили старые товарищи, те самые, которые, когда начинался Запсиб, «были рядом» и книжечкой о которых он дорожил – потому-то и боялся, что «уведут» единственный оставшийся экземпляр.

Он ведь прямо-таки преображался, когда чувствовал, что нужен, что его душевная щедрость востребована не поддельно, а искренне...

 Как хорошо, что в конце жизни он все-таки успел закончить рукопись под условным названием «Пророки в своем отечестве» – очерки о тех, кто оставил и заметный след на Кузнецкой земле, и добрую о себе память. Полные уважительного тепла рассказы об Александре Волошине, о Евгении Буравлеве, Викторе Чугунове... А сколько ещё творческих планов он вынашивал!

Мечтал издать серию небольших очерковых книжек для школьных библиотек – литературные портреты писателей-земляков, тех, с кем дружил и чьё творчество достойно, чтобы о нем знало будущее поколение.

На осиротевшем письменном столе Геннадия Арсентьевича осталась рукопись незавершенного романа «Украденные души», над которым он работал долго и упорно, но с большими, как случается, перерывами, вызванными не только личными, внутренними, как говорится, причинами, но и внешними: – стремительными переменами времени, без осмысления которых трудно работать дальше.

Главный герой романа – потерявший жену и ставший совсем одиноким шахтер-ветеран – постоянно с горечью размышляющий о своей долгой жизни, о сегодняшнем нашем малопонятном дне, о завтрашнем – от которого неизвестно чего ждать. Реалистические, хорошо узнаваемые подробности нашей жизни перемежаются сценами фантастическими.

Главный герой находит в лесу полуживого человека, выхаживает его и настолько привыкает к нему, что почитает за сына, но тут вдруг выясняется, что спасенный им человек – посланец иных миров. Своими добрыми поступками и активными действиями, направленными на утверждение всеобщего добра, он постепенно побуждает шахтёра, своего спасителя, по-иному смотреть на мир, но вдруг исчезает, оставив старому шахтеру и тоску по названному сыну, и размышления о его чистом, незамутненном бытовыми мелочами сознании, которое он начинает воспринимать, как завещанное ему духовное наследие.

Все как бы наоборот: не прошлое оставляет завет будущему, а будущее пытается вытащить тяжелое прошлое из мрака... как страстно желал Геннадий Арсентьевич и сам вырваться из него, и вытянуть своих читателей, своих страдающих земляков.

Оглядываешься назад, оцениваешь пройденный Емельяновым непростой путь и поражаешься: сколькое во имя этой высокой цели сделал! Начиная книжечки в мягкой обложке, название которой оказалось пророческим. Когда настоящие друзья действительно были рядом, жизнь имела особый смысл. Когда же кто-то из них оказался вдалеке, а кто-то – там откуда не возвращаются, их место заняли прилипалы, использовавшие доброту писателя в шкурных интересах. Как он страдал, как мучился!

«Мне нравятся сибиряки, – писал Емельянов в «Слове о Родине», – и предпочтение я до сих пор отдаю старикам – тем, кто начинал, тем, у кого билось и бьется в груди неравнодушное сердце, кого вел вперед могучий дух первооткрывателей.

Уходят мои старики. Уносят ненаписанные страницы истории, где подвиг был массовым и порыв – неповторимым. Дела, которые вершили они, никому уж больше не свершить...

Нельзя без боли и досады думать о том, сколько духовного наследия уже потеряно нами, наследия отцов, сколько выдающихся событий из биографии страны, Сибири канули в небытие, сколько взлетов человеческого духа забыто, сколько славных побед не попало в нашу летопись! Не попало и уже не попадет. Громкие призывы никогда не делали погоды и никого не воспитывали. Воспитывает, повторяю, пример. Кузбассу за добрыми примерами далеко не ходить, наша биография особая – боевая и нескучная. И вспомним ещё раз, когда она начиналась: четыре века назад».

Он гордился вышедшей в Москве, в издательстве «Советский писатель», документальной книжкой «Горячий стаж»: она об этих самых «емельяновских» стариках – о горновых и сталеварах с вечным, от дышащих огнем печек, загаром на лицах, о «думных мужичках», как он любил называть «хитрованов-изобретателей», о «кротах»-горняках и странниках-геологах. О всех тех, кого он хорошо знал и любил, потому что и сам – из этих стариков, из их ушедшего в бессмертие племени.

Таким он будет жить в памяти тех, кому дорога история Новокузнецка, история Кузбасса, история Родины: с молодыми, чуть виноватыми, все понимающими глазами, с доброй, вечно юной душой, с непрактичным характером доверчивого мальчишки, собирающего замерзших в студеные холода птах и старающегося их у своего огня отогреть...

Николай Ничик,

г.Новокузнецк

Источник: http://ognikuzbassa.ru

Архив новостей