Людмила Александровна Танкова – писатель, журналист, педагог

Людмила Александровна родилась 20 апреля 1950 года в селе Сохорево Алтайского края. Её семья в 1952 году переехала в город Сталинск (ныне Новокузнецк), где прошли её детские, школьные и студенческие годы. Окончила естественно-географический факультет Новокузнецкого педагогического института (1974). Четверть века трудилась в системе образования. Литературным творчеством начала заниматься ещё в детстве.

После окончания вуза была распределена в город Междуреченск, в школу №7. 25 лет работала учителем географии. В Кузнецком Доме творчества детей и молодёжи создала детскую газету «Школьный автобус», обучала ребят видеть прекрасное в окружающем мире. Выпускники студии «Сверстники» сегодня трудятся в газетах области, на радио и телевидении Новокузнецка, Санкт-Петербурга.

Сотрудничала с газетами «Кузнецкий рабочий», «Сельская правда», «Губернские ведомости» (Новокузнецк). Сотрудничала с изданиями «Первое сентября» (Москва), «Сельская жизнь» (Алтайский край), изданиями из Хакасии, журналами «Огни Кузбасса» (Кемерово), «Уголь» (Москва).

В 2000 году Л.А. Танкова пришла в новокузнецкую газету «Горняцкая солидарность» компании «Южкузбассуголь». Сначала была собственным корреспондентом по Междуреченску – освещала работу предприятий и первичных профсоюзных организаций, входящих в состав компании «Южкузбассуголь» и новокузнецкой территориальной организации Росуглепрофа. С 2003 по 2010 годы работала заместителем редактора этой газеты. А в 2010 году её назначили редактором «Горняцкой солидарности». В общей сложности в этом издании она трудилась около 15 лет.

По её инициативе и при активном участии были изданы книги «Рифмуем уголь и любовь», «Южкузбассуголь – в тылу и на фронте», «Династии», в которые вошли и её статьи, стихи и проза. Её поэтические и прозаические произведения включены в литературные сборники «Волшебные пёрышки», «Время светлых ветров».

Книга «Кипение крови» (2009) стала первым прозаическим сборником автора. Её рассказы о Великой Отечественной войне и повесть «Назови имя и путь свой» опубликованы в журнале «Огни Кузбасса». Кроме того она пишет сказки и стихи для детей, выпустила несколько детских книг - «Снежные лебеди», «Обиженный гребешок», «Солнечная девочка».

На слова её стихи «Поседевший парад» композитор Сергей Толстокулаков написал песню, которая стала дипломантом областного фестиваля-конкурса имени И. Дунаевского. А композитор, преподаватель музыки Владимир Игнатков также написал песни на стихи Танковой, адресованные детям, а также песни на её лирические стихотворения.

Член Союза журналистов России Л.А. Танкова – победитель конкурса на лучший журналистский материал выставочной компании «Кузбасская ярмарка» (2013-2014). Удостоена диплома областного журналистского конкурса «День шахтёра-2007» в номинации «Шахтёрские байки», диплома победителя литературного конкурса «Энергия творчества-2013» за публикацию повести «Назови имя и путь свой» в журнале «Огни Кузбасса», почётной грамоты Росуглепрофа за победу в конкурсе «Шахтёрская профессия – труд, семья, жизнь» (2014) и других творческих наград.

За добросовестный труд Людмила Александровна награждена благодарностью Министерства энергетики Российской Федерации «За заслуги в развитии топливно-энергетического комплекса» (2008), юбилейными медалями «60 лет объединению профсоюзов Кузбасса» (2008), «65 лет объединению профсоюзов Кузбасса» (2013), почетными знаками «За вклад в развитие профсоюзного движения Кузбасса» (2011 и 2015), «За вклад в развитие профсоюзного движения Российской Федерации» (2012).

По материалам Internet

 

Людмила Танкова. Стихи

Время светлых ветров

Треплет ветер листок,

Сиротливо повисший на иве.

Наступает пора,

Где печаль пополам с торжеством.

Бродит ветер надежд

По не стриженной реденькой ниве,

Стынет желтый закат

Над поникшим от сроков быльем.

Торжеством облачён,

Полыхающий жаром осинник.

Небеса пролились

Лазуритом на косы реки.

И хмельную лозу

Закрутил, обольстил паутинник,

В изумруд нарядив

Обожженные жизнью сучки.

Тихо кружит листок

Над уснувшей таежной тропинкой

И вздыхает, шуршит,

Засыпая у нас под ногой.

Осень, тронув струну

Ослепительной белой снежинкой,

Зазвенела в ветрах,

Заискрилась на солнце росой.

Бродит тишь по лугам,

Усыпляя последние звуки,

Раздавая дары,

Словно щедрый богатый купец.

Осень – время надежд,

Ожиданий, тревоги и муки.

Время светлых ветров

И разбитых обманом сердец.

* * *

Говорила мне судьба: «Загадай желанье

Босиком и по росе соловьиной ранью,

Чтоб вокруг тебя молчал люд лесной болтливый,

Только чтобы соловей песни пел над ивой».

 

…Я проснулась до зори, в поле убежала,

Где кузнечики в траве сладко так зевали.

Обнявшись, дремали там соловьи на ветке,

И запутался рассвет в паутинной сетке.

 

Ах! Нырнула я в траву, росы расплескала.

Краснощекая луна с капелькой упала.

Задрожала без причин горькая осина,

И заплакали, вздохнув, васильки сонливо.

 

«Будет так, - вскричала я и на миг застыла,

- пусть останется, как есть или так как было».

 

Мокрые стихи

Осень дорожки метелит забвеньями.

Время стихи заливает дождём.

Строфы, озябшие между деревьями,

Вдруг увидали костёр над быльём.

 

Мокрые строфы порхнули к калиннику,

Руки к костру протянули погреть,

Рифмы развесили по паутиннику,

Чтобы, просохнув, им снова звенеть.

 

Жарко горят на калине листочки,

Лето сжигают в багряных кострах

И раздувают в ветрах уголёчки,

И, отражаясь, плывут в небесах,

 

Высохли строчки от жара калины,

Кружатся радугой в вихрях златых,

К ночи садятся туманом в долины

Высверком первых стихов ледяных.

 

Червонный король

Червонный король и трефовый валет

Любовь обещают и злато.

Но крепко сжимает король свой стилет,

Припрятавши в мантию латы.

 

Валет обещает участье, покой,

Свиданье, улыбки и счастье.

Тебя обнимает лукавый герой,

Надеясь на таинство власти.

 

Надежда на счастье – не счастье само,

Надежда на радость – химера.

И плещется в рюмке хмельное вино,

И плачет южанка монстера.

 

Слеза королю и слезинка тебе.

Печальные розы увяли.

И бродят прощанья слова по избе,

Остатки тепла и печали.

 

Безумный валет и двуликий король

Опять обещают удачу,

Но сыплется на пол разлучница соль

И бубны, и крести в придачу.

 

Дождь Победы над братской могилой

Золотой день Победы,

Голубая весна,

Поседевшая рать ветеранов.

И гранита плита

Не от крови красна -

От весенних и нежных тюльпанов.

Скорбь доживших солдат,

Слезы вдов и сирот

Над плитою могильной скопились

И весенним дождем

На скорбящий народ,

На спасенную землю пролились.

Плачет старый солдат

О погибших друзьях,

О годах той войной опаленных.

Вперемешку текут

Слезы, дождь по щекам

Стариков сединой убеленных.

Плачет небо и день

О мальчишках Земли,

Что геройски погибли в окопах.

Плачет ивовый куст

О сиротах войны,

О солдатах умерших до срока.

Не вините дожди,

Что на праздник пришли,

Промочили зонты и рубашки.

В день Победы святой

Души павших сошли,

Опустились на ваши ладошки.

По медалям прошлись,

По морщинам, рукам,

Обнимают друзей постаревших.

Как хотелось бы им

Прикоснуться к сердцам,

В топке страшной войны обгоревших.

Просят души солдат,

Чтобы внуки росли,

Чтобы люди друг друга любили …

И дождями они

К нам сегодня пришли,

За ошибки они нас простили.

* * *

Занесена нога в изодранном ботинке,

Чтоб на пороге будущего встать.

Глядь, ты опять на нынешней тропинке,

Заветного порожка не видать.

 

Шипы Сегодня рвут твои одежды,

Когда бредешь сквозь заросли к мечте.

Но освещает путь фонарь Надежды

На нынешней ухабистой версте.

 

Рукой озябшей средь ночи усталой

Стараешься мгновенья подобрать.

Вчера ушло. Сгорело искрой малой.

Вчера ушло, а завтра не видать.

 

Людмила Танкова. Матюха и генералы. Рассказ

На краю деревни стоял старый-расстарый домишко. Скособочился он за долгую и нелегкую жизнь, уже коснулся окнами матушки-Земли. Крыша, крытая тёсом, почернела, расщелялась, кое-где покрылась мхом. А в прошлом году стала протекать, из-за этого у хозяина в углу стояла деревянная лохань. Дед Матвей, а в народе просто Матюха, смотрел на промокшую от таявшего снега и весенних дождей стену, качал головой, пододвигал лохань поближе.

- Сгниёть, - бормотал он себе под нос, - как есть сгниёть.

- Эх, Матюха, - выговаривал ему, зашедший покурить, седоватый, еще не старый мужик в засаленной фуфайке без единой пуговицы - сосед Александрыч, - дождёшься, чё тибя придавит собственной крышей. Чё ж тибя сын-то к сибе не возмет? У его в городе трехкомнатная квартера, а ты в такой хибаре живёшь.

- Чё ты в етом, Ляксандрыч, понимаешь, - сердился дед Матвей, - чёб миня, моя же крыша придавила… Да ни в жисть!

- Сына выгораживаешь, - потягивая дешевые сигареты, ухмылялся Александрыч. – Конечно, где нам до Пашки твово дотронуться? И не моги… А ты вот как-нибудь не проснешься, крыша тибя и снесет.

- Мой Пашка не чета многим, и неча его трогать. Он миня уж какой год к сибе зовет. А не могу я в городе жить. Пока с их этажа до земли доберешься, так душа замрет. А тута, я и ночью на землю ступить могу легко. И дышать хорошо, и Фросюшка рядом. Я вот захочу с ней помолчать, так вон и сбегал.

- Матюха, ты и есть Матюха-тюха, - махнул в отчаянии рукой Александрыч, Всю жизнь добро из-под себя гребешь. Миня бы пацаны позвали, так я вперёд автобуса бы побежал. А ты миня лет на тридцать постарше, а всё своё гнёшь. Не могу я тибя больше терпеть.

- А и не терпи, мине етого и не надо, - в спину уходящему соседу сказал дед и прикрыл веки, разморившись от весеннего солнца. – На войне-то мы не такое видали, а ничё - живы.

В конце апреля приехавший из города, сын долго лазил по чердаку, спустился и, отряхнув колени, сел напротив отца.

- Всё, батя, собирайся ко мне. Больше здесь жить нельзя. Завалится хата и тебя задавит.

- Не-е-е, сынок, - куды я от мамки твоей кинуся. Тута её могилка, и миня тута похоронишь.

- Батя, ты же всё понимаешь. Ещё одна весна и крыша рухнет. Вся стена иструхла, на чём держится, не знаю. Не уроси, соглашайся ехать со мной.

- Не-е-е, сынок, - замотал головой Матвей, - в этой хате мы с твоёй мамкой жисть начинали. Тута она миня с войны дожидалась. Грамотёшки-то у ей и никакой не было, так она к преседательской жинке бегала, чёбы мине отписать про тибя.

На работе в войну она и надсадилася, чёбы у миня в окопе хлебушко был. Потому и рано ушла моя голуба, оставила миня одного на свете куковать. Потому ты у нас один и есть. Нету у тибя ни братика, ни сестрёнки.

А ты хошь, чёбы я её бросил, когда она миня пораненого с войны не бросила. Чё хошь, сына, а я доживать здеся буду.

… Сын в отчаянии покачал головой, вскочил с лавки, на которой сиживал в детстве за уроками, подошёл к мокнущему углу.

- Посмотри, угол то совсем разрушен…

- А ты его подлатай.

- Что толку, если крыша течет?

- Так ты и крышу подлатай маненько.

- Её перекрывать надо.

Дед блаженно закрыл глаза, заулыбался беззубым ртом.

- Ети тесины для крыши мы с твоей мамкой вдвоём пилили. Тока поженилися, ищё не расписалися в сельсавете. Она уже тибя почуяла, а всё за пилу хваталася. Нам батя помогал. Привёз лесины с бору в три обхвату. Ох, хороши. Оне ищё сто лет простоят.

- Не простоят. Батя, давай я хоть крышу перекрою.

Хозяин хаты встал, подошел к аварийному углу, осмотрел его, тихонько потрогал. Повернулся к сыну, заулыбался.

- Сто лет простоит. Так чё на мой век хватит.

В это время за его спиной раздался шорох. Отмокшая штукатурка мирно сползла на пол, небрежно подвинув обвалившейся массой лохань.

Расстроенный дед слезливо смотрел на рушившуюся его память о прежней, хоть и трудной, но счастливой жизни.

- Твоя взяла, сынок, - вздохнул дед Матвей, - перекрой уж крышу-то, тока толью. А уж тесины не трогай, пускай со мной помрут.

- Батя, а может куплю я тебе здесь хату, вон Чепраковы уезжают, свою продают.

- Не-е-е, сынок. Та хата проклятая, в ей никода миру не было. А у нас всегда радость и песни. Достаток небольшой, но всем - довольно. Мамка твоя сильно хату нашу любила. Щас бы напекла пирогов, полы бы намыла, скатерку на стол кинула: садитеся за стол... Ты уж крышу-то перекрой.

Многолетняя тяжба отца и сына вновь закончилась победой отца. Было решено, что дед пока поживет во времянке, а сын подлатает домишко.

В субботу к дому деда Матвея подошел грузовик. Рабочие в синей спецовке принялись выгружать бревна, рулоны с рубероидом, мешки и ящики, кирпичи и прочие строительные принадлежности.

У покосившегося забора появился Александрыч. Поправил на голове, видавшую еще эпоху перестройки вязанную шапку с надписью «Addidaz», заглянул через ограду во двор.

- Эй, Матюха… - позвал он хозяина.

- И чё ты, Ляксандрыч, базлаешь тут? - вышел из времянки дед. – Чё потерял?

- Так спросить хочу, чёйт у тибя тута за революция?

- Никакой революции нет. Пашка с городу строителев прислал. Крышу поправить хочет. Эт же его наследство.

- Да какое же тут наследство, - хохотнул Александрыч. – Одни гнилушки.

- От ты, поганый человек, - взерошился дед Матвей. – Токо гнилушки и видишь. А того не понимаешь, чё тут родная земля, родовая хата.

Ро-о-ди-и-на!

Тибе, Ляксандрыч, этого и не понять. Ты ж третю хату поменял. Где-то по свету носился, а лутьше Чульчанки и не нашел. Без корней в душе ты.

- Так уж и без корня? – обиделся Александрыч. – У миня здесь мать с отцом жили…

- Жили-были, да все сплыли. Таки же, как и ты. Скоко жили, стоко и ругали землю свою.

Александрыч и Матюха сели на лавочку возле калитки, закурили и молча наблюдали за строителями. К полудню около дома деда побывало полдеревни и на вопросы любопытных по очереди отвечали то Александрыч, то дед Матвей.

В течение недели работа кипела. Городские мужики работали, как проклятые. Днем устраивали передышку, только, чтобы покушать, а поздним вечером – умыться, поесть и лечь спать. Раза два приезжал сын Павел, чтобы за работой приглядеть, да отца успокоить.

В пятницу дед Матвей встал очень рано, умылся, побрился, причесался обломком женского гнутого гребня. Осмотрев себя в глазок старого мутного зеркала, довольно хмыкнул: «Бравый парняга ищё», - сказал он. Из перенесенного из дома во времянку обитого кованым железом сундука достал коричневый костюм. Пиджак был сильно помят временем, поэтому дед попытался разгладить складки руками.

- Э-э-х, годы! Вот и тибя всего помяло. А были то мы… Да-а-а…

Надел на себя мятый, побитый молью пиджак и пошел к калитке. На улице никого. От весеннего тепла земля вся изнежилась. Первая зеленая травка изумрудом горела по выгону. Вот уж и май на пороге, скоро затарахтят трактора, начнется пахота. «Слава Богу, - подумал старик, - нашелся умный человек, хочет хлеб сеять. Не пропадет Земля-матушка».

Сел на лавку, сложил руки на животе и замер в неподвижности.

Из подъехавшей машины выскочил сын.

- Бать, ты что? Тебе плохо? Совсем раздетый, простынешь.

- Сядь, сынок, рядом, Я тибе чё расскажу.

Павел присел на лавку, с тревогой вглядываясь в доброе лицо девяностолетнего отца. Мягкие морщинки сетью запеленали кожу, смяв брови в неровную седую линию. Изрытый морщинами нос слегка горбатился посередине от старого шрама. Это след осколка мины на излете зацепившего солдата Матвея Буланина еще в 43 году. Отец смеялся, когда его спрашивали об этом ранении, и говорил: «Фросюшка миня спасла от верной смёртушки. Я в тот день письмецо от её получил. Иду, читаю… Как-то руки затреслися и письмо выпало на землю, я трепенулся за им… Тут мина-то и прочертила миня по носу. Так-то бы прямо в сердце прилетела».

Во время войны отец был ранен трижды, так что метины у него были не только на носу, но и на ноге и на груди. О фронтовых буднях отец рассказывать не любил, осекал всякого, кто домогался: «Грязь да кровушка людская – чё об их говорить».

Не согнула война Матюху Буланина. Вон уж разменял сотенную десятку лет, а сидит – спина прямая, голову высоко держит, как заправский военный. Только чуб стал пореже, да кудри распрямились.

- Так, что случилось, батя? – снова переспросил сын.

- К мине сёдня мамка твоя приходила, говорит: «Матюша, сёдни тибя вспомнят, одень пинжак, что мы в городе брали и жди».

- Ну, напугал, - передохнул Павел, - я уж думал, заболел ты.

- Чё мине сделается, я, как береза сухостойна, - высохну и буду дольше скрыпеть. Миня мамка твоя заговорила от смерти перед самой войной. Так что пока она не захочет миня забрать, тибе от миня не отвертеться.

- Ты, батя, не переживай. Ребята уже почти все сделали, осталось немного и будет твоя хата, как новая. Мы с тобой еще в ней спляшем.

- А ты, сынок, не спеши с ремонтом. Мине мамка твоя сказала, чё хату мине новую государство поставит.

- Ну, ты даешь? – Павел испуганно посмотрел на отца. – Бать, ты правда себя хорошо чувствуешь?

- Как все дни, так и сёдни. Тока внутрях – торжество! Ты, сынок, иди по делам, а я тута посижу маненько, подожду.

Оглядываясь, Павел отправился к строителям, а дед остался на лавочке.

Пришло время обеда. Дед сидел не шелохнувшись.

- Батя, - позвал его сын, - иди, пообедаем. Всё на столе.

- Обедай один, я потом. А то приедут, а миня нет.

- Да никто мимо не проедет, если кому приехать, мы же увидим.

Сын попытался поднять отца с лавки.

- Я чё немошный, ты миня подымаешь? Сам пойду.

Дед подхватился с места и легко пошел во времянку, где уже обедали строители. Павел только усмехнулся: «Вот угонись за ним. Любого молодого обгонит. Старая закалка».

…У ворот притормозил чёрный джип. Мужики переглянулись. Такую машину в этих краях увидеть диковинно, не потому что дороги плохие, а потому что деревня вымирающая, неперспективная.

Из джипа вышли трое. Двое гражданских и военный.

У Павла в груди захолонуло: что же это могло означать? Двинулся им навстречу…

- Здравствуйте, - улыбнулся гражданский тот, что помоложе, - Буланин Матвей Алексеевич здесь проживает?

- А в чем, собственно, дело? – загородил дорогу незнакомцам Павел.

Из времянки вышли строители и встали рядом.

- В связи с юбилеем Великой Победы, мы разыскиваем ветеранов войны. И выяснилось, что Буланин Матвей Алексеевич является кавалером ордена Славы.

- Наш Матюха и кавалер?.. Он же мухи не обидит. А если какую пришибет, так потом два дня горевать будет, - раздалось со спины приезжих.

Это Александрыч увидел незнакомую машину и поспешил узнать – в чем тут дело.

- Да, кавалер ордена Славы всех трех степеней, - утвердительно сказал военный, - у нас, в России их сейчас по пальцам пересчитать.

- Чё ж вы так долго пальцы-то загибали, чё стоко лет до миня добраться не могли? – спросил, подошедший дед Матвей.

Невысокий, худой дедок стоял напротив приезжих и, прищурившись, разглядывал их.

- Так получилось, вы уж простите. Случайно ваше дело обнаружили. А что же вы сами-то не приехали ни разу? – спросил военный.

- А чё пороги-то обивать? У миня чё других делов не было?

- Простите, - сделал шаг вперед молодой, - но закон нас обязывает проверить, вы ли это? У вас документы на награды имеются?

- Ишь, сын, мамка-то была правая: вспомнили про миня. Иди: на дне, в сундуке в тряпице завернутые документы, а рядом – коробушечка, принеси-ка ее. А вас в дом не зову, сгнил совсем, может вас, гости дорогие, придавить. Зачем грех на душу брать.

Павел вернулся быстро, в руках нес небольшую металлическую коробочку из-под монпансье. Бока ее облупились, и рисунок давно стерся, только кое-где виднелись кусочки краски.

Дед Матвей принял коробочку, узловатыми пальцами погладил крышку, будто хотел приласкать, с торжественным видом открыл.

- Вот медалька, это мне ее первую дали. Мы отступали тогда еще, осерчали на немца и отбили высотку. Командиру нашему «Звезду» дали – посмертно, а нам вот по медальке.

На дедовой ладони лежала потускневшая и почерневшая от времени медаль «За отвагу». Пролежавшая в сундуке вместе с другими наградами шесть десятилетий, она могла бы много рассказать о своем хозяине, но не хотела. Медаль молчала.

А старый солдат вынимал из коробочки свои награды и рассказывал, какую и за какой бой получил. Поднял вверх орден Славы III степени, ухмыльнулся: «А вот его я получил, чё генералов в плен не сдал».

- Эт как? – удивленно вскинул брови Александрыч.

- Как-нибудь расскажу, - отмахнулся от соседа дед.

С самого дна коробочки достал тоненькие книжечки, подал приезжим.

- Моя Фрося хранила всякую дрянь, и это сохранила тоже. Вам это надо, чёбы миня удостоверить?

…Вечером, сидя за столом под березой, Александрыч всё ахал: «Эт, как же ты утаился ото всех. Жизнь прожил с нами, а слова про геройство и не сказал. Мы ба тибя чествали, уважали, Матвеем Алексеичем звали. А то всю жизнь – Матюха, да Матюха. Конюх! А так бы тибя преседателем бы выбрали».

- Эт тибе громкость надо, чёбы кланялись с пояс, – смеялся довольный дед Матвей. - А я конюхом Матюхой всю жизнь прожил. Уважение всех было, никто не посмел дурного слова говорить. Фрося Матюшей звала, генералы за руку здоровались, в деревне к мине по всякому делу шли. Чё плохого? Сына вон какого вырастили. Не бросает миня капрызного.

- Зачем же ты, батя, от властей потребовал себе новую хату? – недовольно проворчал Павел. – Я, что не могу построить?

- Эх, сынок, при чем тута ты? – дед Матвей потянулся за бутылкой, налил всем и поднял чарку, - Я за свою страну кровь проливал, скока раз мог погибнуть, оставить тибя сиротой. Выжил. Вернулся, работал. Типеря моя страна должна для миня чё-то сделать. Пусть мине хау построят, вот я и поживу в ей.

Выпил водку, смакуя каждый глоток, понюхал кусок черного хлеба.

- Да-а-а, не то! И водка искусственна, и хлеб хлебным духом не пахнет. Моя Фрося, бывало, спечет хлеба, так их с полей слыхать. Едешь, и уже укусить хочется. А положит с собой краюху, так ее можно без всего съесть, и сыт весь день. Пашка, помнишь, как мы с тобой на покос ходили?

- Что ж не помнить, бать? Как сегодня,.. - отзвался сын. – Мама в полотенце завернет хлеб, огурцы, в корчагу нальет молоко. И сытые были, даже сил прибавлялось. А сейчас кушаешь, вроде бы всё полезное, а толку-то…

- Ты ж на пензии давно, приезжай семьей сюда, да и живите. Глядишь, новую хату и обновите.

- Не могу, батя, работу не бросишь, внуки учатся. А за учебу знаешь, сколько платим? Кто им поможет?

- Э-э-х, канитель, - опустил голову дед Матвей. - Воевали войну, думали: врага побьем – счастье наступит. Не наступило. Всё как-то боком…

Наступило молчание… Строители тихонько курили. Павел разливал остатки водки, дед смотрел на звезды.

- Ишь как горят, - произнес дед, - совсем как на войне. После боя лежишь, смотришь на небо и кажется, чё ты дом свой видишь. Там такие же звезды… Легше становится.

- Эт, ты вот заикнулся, чё генералов в плен не отдал, - встряхнул тишину и раздумья Александрыч, - эт ты правду сказал, или соврал для словца?

- Чё эт соврал? – обиженно надул губы дед. - «Славу» мне те генералы дали и жеребцу моему три мешка овса прислали.

- Во, во, ты и на войне конюхом был, - подпрыгнул на месте Александрыч. – И какие же награды у конюха? Коням хвосты крутить, не велика слава.

- Дурак ты, Ляксандрыч, а ты попробуй коня удержать при артобстреле, да чёбы он ищё вез пушку. А мои лошадки миня слушались и верили мине. Скока они вывозили. Эт сейчас говорят, чё техники было много. Ага - вся техника на четырех копытах. Особенно в начале войны.

- И как же ты с жеребцом своим на генералов нарвался? – не унимался Александрыч.

- Не я на их, а они на миня, - хмыкнул дед Матвей.

Он пальцами, как гребнем, прочесал волосы назад, хитро поглядел на компаньонов и махнул рукой:

- Ладно, уж, расскажу. Только Фрося одна знала про эт дело.

На войну я пришел, и определили миня к коням, они миня слушались хорошо. Вот отступаем мы, отступаем… Никто не знает чё впереди, чё сзади.

Вызывает миня командир и говорит: «Сичас приедут два генерала, отвезешь их до штаба».

- Слушаюсь, - отвечаю, а сам думаю, чё генералы-то должны на машинах раскатываться, а не на лошадях ездить.

Приказы не обсуждаются, и я пошел запрягать телегу, брички-то в части не было. Взял жеребца Буяна, он вмиг до штаба домчит, на телегу положил сена свежего, всё ж генералов везти, не простого солдата.

А погода сырая, я на себя прихватил плащ-палатку. Чё ж мокнуть то.

Ждал долго,.. нет генералов... Вот я и пошел к полевой кухне. Кашу взял, хлеба, лежу под телегой, ложку работать заставляю. Дорога неблизкая, чё голодом ехать.

Слышу шум какой-то, бегают, кричат. Думаю: «Чё-то верно случилось, чё так кричат».

Тут над самым ухом крик: «Матюха, твою такую, растакую, где ты шляешься?»

Оказывается, генералы прибыли, и им срочно ехать надо. А где, спрашивается, шлялись стоко время?

Ну, сели генералы, в количестве двух штук, на телегу, и мы с Буяном их повезли. Поля широкие, березовые лесочки, дороги через пень - колода - как у нас в Сибири. Едем тихонько. А куда торопиться? Немец затих и не напирает на нас. Да и мы окопались, остановились. Кому ж отступать нравится? Стыдоба сплошная. Глаза поднять на людей невозможно.

А генералы мои постелили карту и по ей смотрят: туда ли я еду? А сами надо мной посмеиваются.

Один спрашивает: «Что, Матюха, лошадь-то твоя не сдохнет в дороге? Больно уж тоща. Чем ты ее кормишь, уж не «таком» ли, а овес поди себе на кашу варишь?»

Другой ему помогает: «На всем фронте возницы другого не нашлось, как только Матюха. Матюха, он и есть Матюха. Тюха-Матюха».

А мине чё – пусть развлекаются. Они ж генералы, а мы простой народ - всё понимаем.

Тут первый говорит: «А чё, Матюха, ты поворот проехал и направо не повернул? По карте надо повернуть». Я, вроде, рот разинул, но второй так грозно на миня рявкнул, что я повернул на их поворот. Думаю, что может я чё не помню.

Едем дальше, они мне говорят по карте, куда повернуть. Едем, а штабу всё нет и нет.

Тут въезжаем в лесок. Большой такой лес, густой, и смеркаться уж начинает. Я ж деревенский, слышу хорошо даже шепот. Вот и слышу, кто-то говорит в лесочке. Прислушался – не наш говор, немецкий. Два мужика про чё-то говорят.

У генералов лица повытянулись, тож, видно, услыхали, чей говорок за кустами раздается. Повернулся я к им, кнутом погрозил, чёбы не орали, развернул потихоньку Буяна и тихо поехал обратно, а как подальше-то отъехал, стеганул жеребца. Кричу: «Вывози, родимый…»

Уж летел Буян над земелькой, тож, поди, в плен не хотелось. Генералы в телегу упали и молчат, прижались, токо сапоги подпрыгивают на кочках. Вывез коняга нас. Тута уж я по своим приметам доставил их по ночи в штаб.

Сгрузились они. Я коня поворачиваю, в часть ехать хочу. Тут первый генерал остановил миня и спрашивает:

- И чё ет ты, Матюха, генералам кнутом грозить вздумал?

- Ничё не грозил, - отвечаю, а самого зло берет: я их вывез, а они миня трясти, - ет я место для разворота жеребца приглядывал. Он у миня сильно буйный, а потому кнут и показал, чёбы немцы не увидали.

- А чёбы ты стал делать, если бы немцы увидали?

- Ничё, - отвечаю, - я же солдат. Чё с миня спросу? Сдал бы вас, медальку бы от их получил.

- Остался бы у немцев? – вскинул брови генерал и за возжу хватается.

- Зачем? Сдал бы вас, медальку бы получил, да и поехал в часть.

- Так бы тибя и отпустили, - надвигается генерал, а у самого уже из глотки рычание.

- Отпустили бы, - говорю я и возжу у него из руки забираю, - я же им сказал бы: «Вот вам два генерала, какие карту не знают. Будут ищё - привезу». Тут я Буяна легонько поддернул, он и взвился. Прилетели мы в часть. Я молчу в тряпицу и думаю: «Каюк тибе, Матюха, не видать больше дорогой Фросюшки и сыночка».

Вскоре мы в наступление пошли, и вроде бы все забылось. Радуюсь, чё обошлось.

Вдруг, вызывают миня с Буяном в штаб. Еду, трясуся, с миром прощаюся. Всю жизнь молчал, а тута, как нелегкая вынесла – разговорился. За ето и расплата будет. По дороге остановился, письмо своим написал – попрощался. Думаю: «Сначала письмо почте отдам, потом уж на расправу пойду».

Ну, так и сделал. Вхожу в штаб, докладываюсь.

Из-за стола встает один из моих генералов, улыбается во весь рот, руку мине тянет. Поручковались мы, он обнимает миня, да и говорит:

- Вот герой, так герой. Он не только генералов спас, но и врагов обнаружил, етим наступлению помог. Вот тибе, Матвей Алексеевич, орден. Не простой ето орден, а «Слава». А второму спасителю, жеребцу твому, выделяем три мешка овса лучшего.

Налил мине целый стакан водки, поставил закуски – полку не съесть.

Только мине же обратно ехать в часть. «Спасибо, - говорю, - но вы мине всё ето богатство разрешите с собой взять, а то по пьяни могу в гости к фрицам угодить».

Уж мы и попировали с мужиками, кормёжка на войне-то никакая.

…Дед Матвей закончил говорить, распечатал ещё одну бутылку.

- Давайте, выпьем за тех, кому уже выпить нет возможности. Мало осталось, кто войну прошёл. Тех генералов уж поди нет. А видишь, находят нашего брата, а многих и не нашли… или не хотели искать…

Источник: http://sjnkz.ru/history/veteran/lyudmila_aleksandrovna_tankova_pisatel_zhurnalist_pedagog/