Надежда Елисеевна Журавлева написала на Рейхстаге: «Кемерово – Берлин»

(К 70-летию Победы в Великой Отечественной войне)

На снимке журналисты-фронтовики, собравшиеся вокруг Амана Гумировича Тулеева в день 50-летия Победы. Май 1995 года. Среди них – единственная женщина. Это Надежда Елисеевна Журавлева – многолетний корректор редакции газеты «Кузбасс», где проработала, вернувшись с фронта, ровно 38 лет.

Справа от нее – известный журналист Валентин Алексеевич Калачинский, слева – ответственный секретарь газеты «Кузбасс» Александр Пантелеевич Морозов. «Нас оставалось только трое», могут сказать они сегодня о себе словами фронтовой песни, вспоминая «друзей хороших»: Павла Ивановича Антипова, Евгения Сергеевича Смирнова, Максима Гавриловича Щербакова, Петра Семеновича Ворошилова, Юрия Дмитриевича Баландина – всех тех, кто есть на этом снимке, и кого на нем нет.

Когда мне поручили в свое время на- писать о журналистах-фронтовиках, я назвала очерк «Одиннадцать». Начинался он так: «Их только одиннадцать. А могло быть вдвое и втрое больше. Много фамилий журналистов навсегда перешло с живых газетных страниц на печальный мрамор». И вот только трое…

Надежде Елисеевне в том очерке уделено всего несколько строк: «Я вижу укоризненный взгляд Надежды Елисеевны, слышу ее мягкое уточнение: «Я не журналист, я – корректор». Но какой корректор! Нет, только вровень с этими молодыми, красивыми мужчинами, которым без нее, скромнейшего и тишайшего человека, ни на фронте, ни в газете не обойтись…»

Прошли годы. Я просто обязана восполнить упущенное. И вот иду в знакомую маленькую квартирку на первом этаже. Милая Надежда Елисеевна, все такая же худенькая, глянула, как мне показалось, строго. При ее мягкости и доброте журналисты, особенно молодые, всегда побаивались ее взгляда, безошибочно уличающего в безграмотности, недоработанности, поспешности текста. Врожденная интеллигентность, приобретенная с годами образованность, доброе сердце – школа Надежды Елисеевны.

Только сегодня узнаю, что образование- то у нее среднее. Как так? Очень просто. Любила русский язык. По этому предмету у нее всегда были «пятерки». И еще одно сегодняшнее открытие. Надежда Елисеевна из семьи потомственных священнослужителей Журавлевых, довольно известных в Омске, Томске и Кемерове, и всю жизнь глубоко верующий человек.

На фронт она уходила с Кемеровского азотно-тукового завода, где работала медсестрой, окончив ускоренные курсы. Как теперь выясняется, ее несколько раз «забраковывали»: уж больно маленькая и худенькая была (рост 152 сантиметра, вес – 48 килограммов).

– Я преклоняюсь перед теми, кто воевал с самого начала – с 1941 года, – говорит сейчас Надежда Елисеевна. – А что я? Только в     1944-м попала на фронт. В этом она вся, озабоченная, как бы не преувеличить свою роль. Делаю выписки из ее военных документов, вслух уточняю:

– Так вы старший сержант медицинской службы?

– Нет, просто сержант.

– Но вот же в «Книжке фронтовика» записано.

– Может, ошиблись. Случалось, и госпиталь называли «эвако», а он – полевой…

Ехали девчонки-медсестры из Кемерова на фронт, переживали, как они, немытые, в помятой одежде, явятся после такой дальней дороги в чистые, белоснежные палаты. А полевой госпиталь оказался в шалашах, где раненые лежали на соломе. Линия фронта передвигалась быстро, и полевой госпиталь № 2408 – вместе с нею то на волах, то на лошадях, то на машинах.

Запомнилось, как дурачились по молодости. Залезла как-то Надежда на лошадь, а слезть не может. «Сережка!» – кричит солдату-молдаванину, которого перед тем «бендеровцем» обозвала. Крепко обиделся тогда парень, но все же снял девчонку с лошади.

Однажды привезли группу раненых армянских партизан. Тот, что старше других, оказался «тяжелым». Когда его эвакуировали, плакал: не хотел расставаться с друзьями. Другой, имя и фамилию которого запомнила, – Азат Мкртчян хорошо знал немецкий язык и во всем помогал сестричкам, даже посуду мыл.

Сибирячка Надя – так звали ее в госпитале – никак не могла привыкнуть к тому, что раненые умирали. Ох и жалко ей было каждого! Один (опять запомнила имя и фамилию – Вася Заика) сразу сказал: «Я в вашем госпитале дам дуба». Так и случилось. А раненых все везли и везли…

И медперсонал крутился. Больше всего на свете хотелось тогда Наде спать. «Сказали бы: уснешь и не проснешься, все равно согласилась бы уснуть», – вспоминает Надежда Елисеевна. Доктор Барабадзе, красавец-грузин, бывало, глянет устало: «Скажи, чтоб не умирали». И уйдет хоть немного отдохнуть.

Могли сами медики в условиях полевого госпиталя пострадать? Задумывается, вспоминая: – Как самолеты налетят, сразу зенитки заговорят. И сейчас слышу: «У-у-у!» и «Та-та-та!» Конечно, могли…

В сапогах не по размеру (хорошо, что нашелся среди раненых мастер Сережа Мазуров, сумел подогнать обувь к ее маленькой ножке) прошла сибирячка Надя Польшу и Германию.

Трофейными медицинскими ножничками выцарапала на Рейхстаге: «Кемерово – Берлин». И все. Ни числа. Ни фамилии. Не успела.

Машина сигналила – пришлось бежать. «Но главное-то – Кемерово! – это же для земляков», – говорит сегодня.

В ее военном билете записано: «Основная гражданская специальность – медицинская сестра».

А в трудовой книжке: «Общий стаж работы до поступления в редакцию газеты «Кузбасс» – четыре года, два месяца. 1946 год – принята на должность корректора. 1984 год – уволена».

– Я бы еще поработала, да родился внук Павлуша, – признается. Вот ведь молодость среди мужчин прошла, а жизненное кредо «Без любви не выйду замуж» сохранила на всю жизнь. Как и скромность.

На снимке, где она с фронтовыми подругами Аней Телегиной и Соней Костылевой, та самая сибирячка Надя, которой сказал грузин Шалико: «Смотри, одна останешься…» А до чего уважительно относился к ней татарин Сергей Хабиров, как долго и какие хорошие письма писал!..

Единственного сына родила в мирное время, пережив большую, единственную любовь. Во внуке Павлуше души не чаяла. Да потеряла обоих – такой страшный удар судьбы. Не потому ли сердце не дает покоя? Все еще моложавая на лицо («Такая порода у нас!»), она порой ночи просиживает в подушках – лежать не может. Да еще глаза (наследие напряженной газетной работы) совсем плохо видят.

От операции отказывается: «Зачем, когда уже за восемьдесят?..» Все трое детей кемеровчан Журавлевых – Александр, Василий и Надежда – ушли на фронт, еще и другие родственники – Мария, Петр, Виктор – тоже Журавлевы – стали защитниками Отечества. Никто из них героем себя не считал. Просто не уклонились, не увильнули.

Среди наград и деловых бумаг Надежды Елисеевны я увидела почетную грамоту, подписанную хорошо знакомым размашистым почерком редактора газеты «Кузбасс» Николая Яковлевича Троицкого: «За безупречную работу в связи с Международным женским днем 8 Марта 1966 года». Вот именно – за безупречную! Такой же была ее служба на фронте.

«Великая Победа ковалась и Вашими руками», – написали ей коллеги-журналисты.

– Хорошо сказано, – замечаю.

– Но моими-то руками маленечко, совсем маленечко, – отзывается Надежда Елисеевна.

Для нее самая большая награда – детский рисунок над столом – «С Днем Победы!» Это подарок внучки Леночки Журавлевой, ради которой и живет Надежда Елисеевна.

На редакционной планерке газеты «Земляки» решили в честь 60-летия Победы зачислить на месяц в штат редакции преданных газетному делу коллег-фронтовиков. Первой назвали Надежду Елисеевну Журавлеву. Ей журналисты отчислили от своих заработков необходимую для зарплаты ревизионного корректора сумму, которую вручили Надежде Елисеевне ко Дню Победы.

Таисия Шатская.

Из книги «Овеянные славой дороги в сорок пятый».