Наша экспедиция: с «Кузбассом» по Кузбассу. Красавица Томь

(Со времени этой экспедиции – июль 2012 года – журналистов областной газеты «Кузбасс» по главной водной артерии Кемеровской области минуло ровно десять лет. С тех пор утекло много воды – в прямом и переносном смыслах. «Иных уж нет, а те далече»…

Отстоявшие было в 1990-х судьбу Томи, журналисты, учёные и общественники, на этот раз уступили необычайно скоростному напору новых экспертов, родивших прямо противоположное экологическое мнение о предстоящем перекрытии реки.

И всё же, ничего в жизни не проходит бесследно. Именно этому нас учит история, в том числе и историй кузбасской журналистики).

Река и жизнь

У каждого человека в жизни должна быть РЕКА. Не важно, большая или малая. Главное, чтобы иметь возможность сверять по ней, по ходу её течения, ход и течение собственной жизни.

От ледохода до ледостава. И до нового ледохода. Не зря ж предки остроги с лиственничными заплотами да и просто мирные посёлки с поскотинами ставили по берегам, на мысах, откуда широко и далеко видно, чтоб знать, друг или враг течёт по речным струям.

Замечу: у аборигенных народов Сибири соединения рек, стыки-стрелки-встречи струй считались СИЛЬНЫМ местом. Там проводились религиозные обряды и советы вождей и старейшин, принимались решения о войнах и заключались перемирия.

Река – навсегда. Люди это сознавали очень хорошо: народы приходят и уходят, а реки остаются тысячелетия.

Зимой река парИт полыньями и промоинами. Это если быстрая и порожистая. Весной приветствует пароходными гудками – если большая, ближе к лету – самозабвенным звоном прибрежной птичьей мелочи, творящей в тальниковых зарослях свою не понятную людям, но такую слышную жизнь, – если любая.

Летом и осенью над ней утрами стоят туманы. И сквозь них поднимается оранжевое солнце – вон из-за той скальной гребёнки, ощетинившейся строем тёмнохвойных пихт или распушившейся купами златобоких сосен – это кому как повезёт.

Река всегда рядом с тобой. Идёшь на работу или учёбу – она там, за этим городским кварталом, под тем мостом, у того берега. Сидишь в гостях, зная, что спустишься к ней дребезжащим трамваем. Выходишь или выезжаешь на отдых, на прогулку, на рыбалку – куда ж ещё, только к ней.

Река, как ангел-хранитель, всегда за плечом. И мне жаль людей, у которых никогда не было своей РЕКИ.

У кемеровского поэта и публициста Геннадия Юрова была и есть такая река – Томь. Была и есть Красная горка и Ключик под горой с водой, которой не напиться. Была, наконец, книга – «Труженица Томь». О реке и о себе.

Книга возникла из очерков сорокалетней давности, появлявшихся друг за другом, как телевизионный сериал, в газете «Кузбасс».

Ещё не знали, что это начало общесоюзной экологической публицистики. Впрочем, дело не в этом. Вернее, не только в этом. А в мечте, потому что книга началась именно с детской мечты дойти до речного истока, до родника, чтобы зачерпнуть ладошкой со дна, кипящего серо-зелёным мелафировым песком, и узнать настоящий вкус РЕКИ.

Он дошёл до истока. Правда, исток оказался другим, не родниковым. Но не менее красивым.

И написал книгу. С того дня прошло сорок лет. Два поколения народились и повзрослели. Река между тем изменилась. Она теперь другая. Без пароходов и выше бортов нагруженных барж. Без запаней, ловящих брёвна молевого сплава. Зато с заматеревшими городами на берегах и поодаль от них. Но всё в тех же берегах – где-то дыбящихся каменными утёсами, где-то уходящими в курьи и старицы галечными и песчаными отмелями. Река другая, но она та же, только статус сменила – была ТРУЖЕНИЦА, осталась – КРАСАВИЦА.

И вот мы идём по Томи как бы вслед за Юровым.

За его записками.

В честь юбилея юровских очерков.

Из любви и уважения к писателю, недавно отметившему 75-летие.

Начало

В прошлом (2011) году, таким же жарким июнем нас вывез на Томь друг всех туристов Михаил Шевалье: прислал машину, дал катамаран, вёсла и раму к нему, а палатки, спальные мешки и даже газовая плита, чтоб не заморачиваться кострами для каждого чая, у нас имелись свои.

Нас тогда выехало четверо – двое новокузнечан, известный фотограф Николай Бахарев и поэт Виктор Бокин, и двое кемеровчан, журналист Сергей Лепихин и автор этих строк.

Из Междуреченска мы домчались «рабочим» поездом до станции Балыкса, купили хлеба и консервов в магазинчике на берегу (хлеб, отмечу – отличный, из деревенской пекарни, сотворённый по старой неторопливой рецептуре – на городских хлебозаводах такого уже давно не делают), потом выдвинулись за посёлок и обосновались у Томи.

Смотреть и размышлять.

Главный итог наблюдений: река стала чистой, с берега на близкой глубине виден каждый камушек. Во времена, когда состоялся бросок Геннадия Юрова и его спутников фотографа Юрия Сергеева и проводника Кирилла Аекова на массив Карлыган, откуда начинается РЕКА, по томским притокам шустрили золотоискатели и хулиганили лесорубы и цвет реки был устойчиво жёлтым из-за глинистой мути, которую давали «промприборы», отмывавшие золото от глины, и лесовозы, таскавшие хлысты прямо по руслам ручьёв и малых речушек.

Да, они ушли, и река стала чистой.

Чистой, но безжизненной.

Обычно, когда плывёшь на тихом надувном плавсредстве по таёжной реке, из-под него убегает рыбья мелочь, воображающая, что сверху наезжает какой-то особо крупный коршун-рыбоед скопа. А тут плывём (по-водницки – «едем») и никаких признаков жизни. Всё вычерпано-выловлено-вытащено множественностью рыбаков. Выражаясь специфическим языком экологов, антропогенная нагрузка на Томь в этом месте высока, ведь по её берегам проходит железная дорога, удобный способ заброситься хоть до самого Карлыгана. Нерестилища, уничтоженные во времена хищнической добычи россыпного золота и бездумного сведения прибрежных лесов, так, похоже, толком и не восстановились.

Рыбачат, берут ягоду, дерут золотой корень, браконьерят теперь высоко в горах, куда забраться не всякому под силу, но куда упорно лезут и стар, и млад – на Поднебесные Зубья, вон они мелькнули в лесном прогале, ежегодно устремляются многие тысячи человек.

То путешествие было, скажем так, ультракоротким: полтора дня – и мы у Михаила Шевалье на приюте «Кузбасском», ещё пара дней гостевания – и бешеной электричкой в Междуреченск, а дальше на машине, ведомой милейшим Борей Химичем, до дому.

На этом, пожалуй, всё о прошлом годе и первом этапе путешествия по следам «Труженицы Томи».

Шестеро и парус

Река не успевает охладиться за ночь и утром парИт, как открытая на печке кастрюля. Пар дымит и стелется по-над рекой.

Выше уже настоящий туман. Он держится на уровне вершин прибрежных берёз и тихо-тихонько, практически незаметно ползёт вверх, в горы, которых отсюда, с береговой галечной косы, где мы сегодня ночевали, не видно.

Кстати сказать, берёзы уже в июне тронуты желтизной – так почти от самого Новокузнецка (точнее, от его дачного пригорода, деревни Славино, откуда мы стартовали) и вдоль всей реки. И это нами воспринято как сигнал явного природного неблагополучия в Кузнецкой котловине, на самом низу которой мы находимся.

Немудрено: Новокузнецк, закрытый со всех сторон предгорьями, живёт, как в котле, с его металлургией, коксохимическими производствами, большой энергетикой и многочисленностью частных автомобилей. Так что большой город Новокузнецк – главный поставщик производственных и бытовых миазмов на кузбасском юге. Им из этого котла деваться некуда – только вниз или вверх по течению Томи. От этого в воздухе самым ясным днём висит неизменная дымка, какой никогда нет, например, на Алтае.

Про воду вообще молчу. Юг Кузбасса делает её чёрно-серой. Кондома, принявшая в себя стоки рудничных посёлков, от Таштагола до Каза, входит в Томь мутной струёй. Мрассу после Мысков уже не такая светлая, как где-нибудь на Хомутовском пороге. Да и Томь, слившаяся с Усой, густеет цветом и консистенцией, подходя к дачным пригородам Новокузнецка.

А уж Новокузнецк довершает дело. После него томскую воду пить нельзя даже прокипячённой. Может быть, прокипячённой даже опаснее – в этой воде, убитой стоками, масса органических и неорганических соединений и производных от них, не известных науке – просто потому не известных, что не существует способов и методов их определения.

Поэтому Кемерово с осторожностью относится к своей водопроводной воде, уже однажды прошедшей через кишечники новокузнечан, предпочитая природную бутилированную вне города, а Томск вообще отказался от речной воды и пьёт её, беря из артезианских скважин.

А мы ищем береговые родники и наполняем все наличные ёмкости.

Наша экспедиция

…Туман поднимается, – значит, день будет ясным и жарким. Это, впрочем, было ясно с вечера, своим багровым закатом обещавшего грядущее пекло.

Нас только однажды крепко побило мощным дождём – в Славине, мы ещё даже не надули, не накачали наш рафт, то есть плот, вернее – большую оранжевую лодку, «пэддл» по-английски, а в водницком просторечии «падлу».

Дождь был с грозой, и это так впечатлило команду, что ей добрых двое суток (тут, прошу читателей прогнать от газеты детей и женщин) пришлось отпаиваться различными спиртосодержащими жидкостями, дабы привести нервы в порядок.

Привели. Успешно. Но не рекомендую этот способ никому.

Да, опять жара будет, а я, как назло, забыл кепку с длинным козырьком, «сплавную», и уже после первого дня под солнцем лысина прокалилась, будто сковородка.

Спросите, кстати, почему в тексте и в голове разные кулинарные ассоциации: «кастрюля», «сковородка»? А потому, что я исполняю поварские обязанности. Вчера, к примеру, сварил щи со свежей капустой и очень угодил команде.

Других обязанностей по судовой роли у меня нет. Мы с Юрием Дьяконовым – созерцатели, смотрим и впитываем впечатления. Дьяконов, кроме того, ещё и фотокамерой постоянно целится и очередями стреляет в разные стороны, а я просто глазею или развлекаю команду шансоном. Ну, иногда ругаю матросов, которых трое, а почему ругаю, а потому что – это моё давнее и глубокое убеждение – нижних чинов надо держать в чёрном теле, чтоб не расслаблялись. Ведь это про них мудрая водницкая пословица: матроса куда ни поцелуй, везде, э-э-э, задница.

Четвёртый с веслом – капитан, Заслуженный путешественник России и полный кавалер «Шахтёрской славы» Виктор Зайцев, который, впрочем, охотно откликается на обращение «Егор». Такова его старая кличка, полученная в многочисленных и чрезвычайно сложных походах по всяческим рекам бывшей большой страны, от Тянь-Шаня до Камчатки и от Кавказа до Алтайских гор.

«Егор» мой учитель в водницком ремесле. Под его руководством я совершил свой первый поход (река Кия, Кузнецкий Алатау), и потом мы довольно часто бывали вместе: на Алтае (реки Чуя и Катунь), на Западном Саяне (река Абакан). А также, само собой, в Горной Шории (Мрассу).

Капитан бородат, сед и одноглаз. Ну, не буквально одноглаз, его лицо не пересечено чёрной повязкой, как пиратская рожа Сильвера из «Острова сокровищ» (тот, впрочем, был, кажется, одноног, но пусть будет – одноглаз, неохота вычёркивать, хорошо легло в строку), он одноглаз, потому что одно (или один?) из его очей из-за былой травмы почти ничего не видит и сушествует на голове бесполезным украшением.

Зато остальным глазом (оком?) он примечает всё и помогает мне воспитывать матросов неласковым словом.

Ох, уж эти водницкие слова. Ревнители чистоты русского языка мигом загнулись бы на борту нашего судёнышка – мгновенно и бесповоротно, как зловредные инсекты под ударами отравляющей пшикалки «Дэта», услышав капитанские вариации на темы «великого и могучего». Но как иначе добиться результата от этих, э-э-э, дятлов, опять развернувших судно носом на Новокузнецк, а что нам в этом городе-отравителе, окрасившем РЕКУ в тёмно-серый цвет, делать?

При этом они вообще-то славные мужики. На левом борту Владимир Михеев, я его знаю с 1970-х годов, с районной газеты «Заря», а потом мы вместе работали ещё и в «Кузнецком крае» и однажды сплавились по Тайдону, зайдя на него с восточной стороны Алатау, из посёлка Центрального. Патриот Кемерова, родился и вырос на Заречных улицах, там и посейчас живёт, только не в ветхозаветной дедовской избе с «удобствами» во дворе, а в благоустроенной «хрущёвке», как белый человек.

Рядом – Сергей Лепихин, тоже журналист и, между прочим, мастер спорта по плаванию, многократный чемпион Кузбасса, наш официальный спасатель, поэтому мы даже не надеваем спасжилеты – они валяются на дне рафта пустым грузом, ну, чтобы было что предъявить инспекции, коли, э-э-э, доколупается.

Кстати, вот она, инспекция, мчит мимо на катере с каким-то диковинным движителем на корме, и ей мы пофигу, нам только ручками помахали приветственно. И тут должен заметить, что к нам и нашему нестандартному судну все встречные-поперечные относились с уважением и приветствовали искренне и доброжелательно. Я это понимаю так, что человеку естественно и со стороны завидно плыть, слушая птиц, влекомым течением, а не напрягать РЕКУ многосильным насильником мотором, который слушает только сам себя.

В заключение о последнем по счёту, но не по значению матросе.

На капитанском правом борту Владимир Доценко, бывший химик, ныне рекламщик. Волонтёр. Присоединился к экспедиции в последний момент. Очень всех удивил: мужик объездил все самые злачные отдыхательные места – был в Египте, Израиле, Турции, Таиланде, но как только подвернулась возможность пройти по комариной Томи, тут же бегом присоединился к команде.

Хорошие люди. Заслуженные и изрядно пожилые – средний возраст команды далеко за шестьдесят.

Но всё равно их положено подвергать воспитательной словесной порке. Иначе это получается никакое не экспедиционное судно, а так, беспризорная лохань какая-то из сказки о рыбаке и рыбке.

Однако, пора ставить парус…

Парус сшит из двух кусков крепкой советской мешковины. «Егор», подрабатывающий к пенсии охранником (вообще-то сторожем, но «охранник» лучше звучит), сшил его на ночном дежурстве – стежок столь же крив, как сам капитан, но и столь же надёжен.

Он же вырезал в правобережном бору трёхметровую черёмуховую жердь. К ней прикрепил скобами и болтами две реи – бывшие некогда оконными гардинами. В реях имеются дырки, э-э-э, отверстия, в коих болтаются альпинистские карабины, а через те карабины пропущены верёвки, пардон, шкоты. Мачта закреплена хитрым образом в деревянной палубе (фактически это просто доски, наброшенные в качестве настила) и придерживается вдобавок снастями, растянутыми в нос и корму рафта.

Ох, не знаю, что бы мы делали без «Егора»…

У нас два экспедиционных флага. Главный – государственный «триколор» с логотипами газет «Кузбасс» и «Земляки», снарядившими нас в поход. И ещё есть лично мой – сибирский бело-зелёный, потому что только я на этом судне по национальности «сибиряк» (так в последнюю перепись обозначился), а остальные – «русские», если не вообще, прости, Господи, «московиты», то есть проклятые колонизаторы, на которых мы, «сибиряки», горбатимся ни за понюх махры.

(Хорошо, что я раньше команде этого не сказал, а то б за «московитов» был бы наверняка подвергнут обструкции или чему хуже вроде непочтительного избиения вёслами за «колонизаторов»).

Флаги, однако, рассеянный матрос Лепихин затырил куда-то в рюкзачные недра и мы их не увидели до конца путешествия. Как и фирменные чёрные майки с теми ж «кузбасско-земляческими» логотипами, исчезнувшие черте куда, я свою так и не нашёл (она потом обнаружилась в продуктовом мешке у капитана рядом с зубной щёткой).

Короче, идём без флагов, однако это – решили мы – нас нисколько не портит.

Добавлю, что по-моему нисколь не вдохновенному и, скажу больше, бездарному описанию конструкция мачты и паруса некрасива, но это обманчивое впечатление. Если сойти на берег и посмотреть на наш фрегат, это же просто-таки картина художника Айвазовского «Корабли штурмуют бастионы». Глядите: вот рафт, он же «пэддл», идущий крутым бакштагом правого галса под восемь румбов, рассекает форштевнем струю и едва ли не глиссирует (я понимаю, что вы ничего в этой терминологической галиматье не просекли, но согласитесь – красиво сказано), – это конец, это всё, заткнись и умри, не сходя с места, это ж лепота неземная.

Жалко, Юров не видит.

Про экологию реки

Мы идём-плывём-едем по старой речной лоции. Год её рождения, по-видимому, 1918-й – в это время начались гидрологические наблюдения за рекой. Работа над лоцией (промеры глубин, замеры течения, нанесение на карту очертаний берегов и островов с подробным их описанием, обозначение притоков и даже родников) – прошу отметить, несмотря на гражданскую войну, колчаковский террор и последующую экономическую разруху, усугубленную политическим разбродом, – продолжалась в течение трёх с лишним, почти четырёх лет и была завершена вполне успешно.

Снимем шляпу перед учёными людьми университетского города Томска.

Там, кстати сказать, учился сам Геннадий Юров, первым воспевший эту реку в книге «Труженица Томь», – на историко-филологическом факультете. А также наш капитан Егор (на радиофизическом) и я (филфак). Остальные получали образование в разных далёких от Томска вузах типа МГУ, УрГУ и КемГУ.

Но к делу. То есть к лоции.

В неё постоянно вносились поправки и изменения – река менялась отчасти естественным путём, отчасти из-за привнесённых извне причин, например, из-за интенсивной добычи гравия, приведшей к её резкому, почти катастрофическому обмелению. Ну, и открытая добыча угля сказалась – всякая карьерная (да и шахтовая тоже) выработка перерезает водоносные слои и работает как декомпрессионная воронка, впитывая в себя содержимое окрестных (сразу же становящихся бывшими) водоёмов: тут и исчезнувшие малые реки, и ручьи, и болота с озёрами, и родники, которые раньше питали Томь.

Счёт исчезнувшим малым, конечно, ведётся, только лучше б не вёлся, это ж одно расстройство – в пассиве их уж несколько сотен.

Добавим сюда вырубленный лес, сохранявший дождевую и снежную влагу. Сегодня на площади томского водосбора практически нет лесозаготовки – всё давно попилено и ушло на стройки и в шахты – крепью, однорезкой, плахой, затяжкой. И томская вода вследствие всех изложенных здесь причин почти мгновенно, в пару недель, убегает половодьем в Обь.

Это серьёзный минус по сравнению с временами «Труженицы Томи», когда ледоход, по словам Юрова, неспешно продолжался полмесяца, а вода была высокой даже в августовскую межень и по ней ходили грузовые пароходы и сновали пассажирские теплоходики на всём протяжении – от Томска до Новокузнецка. Нынче ж в маловодье можно запросто выскочить на мель, идя по фарватеру на моторной лодке. И даже на таком судне с мизерной осадкой, как наш рафт, мы, вообще-то в максимальную июньскую воду, придерживаясь судового хода, то и дело наезжаем на мели и судно тоскливо ноет, скребясь о галечное дно.

Лоция, даже с поправками, устарела и не используется для навигации, потому что и навигации-то никакой нет.

Но устарела не только поэтому. Вот мы устремляемся по обозначенному в лоции судовому ходу левой протокой напротив бывшего села Богданова. Но протока стала мелким перекатом.

И так постоянно. Томь там и сям намывает новые отмели, а старые растаскивает по островам. Некоторые протоки практически закрыты и превратились в курьюшки – лишь тонкая ниточка осторожного водотока ещё соединяет их с основным руслом. А иные острова, наоборот, разбило свежими протоками.

Однако это вполне нормально и даже радостно. Река – древний, но притом постоянно растущий и меняющийся организм, он живёт своей жизнью, приспосабливаясь к новым условиям и новые условия приспосабливая-перерабатывая-переиначивая под себя.

Стройку прикрыли и, наверное, сделали правильно

Новые условия, повторяю, как правило, создаются искусственно. Вот мы проходим мимо деревни Ерунаково. Где-то за близким лесом гудит тяжкой техникой угольный карьер и в реку втекает грязный ручей, явно берущий начало в испохабленном технологической дорогой роднике. А ниже по течению начинаются бывшие вырубки – здесь предполагалось ложе Крапивинского водохранилища и всё убиралось заподлицо вплоть до кустов смородины.

Я помню, как мы проходили Нижнюю Терсь в 1989 году – её дельта была выкошена ровным-ровно, словно английский газон. Второй раз по той же реке мы прошли в 1998 году – на устье выросли тальники, в них поселились зимородки и другой птичий народ и стало почти хорошо. Только болотина дельты, которую раньше держал лес, въехала в реку на добрую сотню метров.

Ниже по берегам новая древесная поросль, появившаяся на местах вырубки, даже цветом отличается от темнохвойной тайги, которая выше по горе: берег когда-то будто подстригли «под бокс», а теперь он безобразно зарос – где тальником, где густой осиной, где берёзой.

Берёзой, желтеющей уже в июне. А черноствольных осокорей вообще нет. Уничтожены. Последние мы видели в Славине.

Крапивинский гидроузел – позднесоветская, гигантская, по масштабам Кузбасса, стройка. Вокруг неё было множество споров. В них принимал непосредственное участие и Геннадий Юров.

Неохота повторяться, углубляясь в былые дебаты. Стройку прикрыли и, наверное, сделали правильно, потому что она уничтожила бы реку. Ту самую, по которой мы где с песнями, где в спорах, где в рассказах Егора о водницких приключениях подходим к устью рыбнейшей реки Бунгарап, здесь водится даже «золотая рыбка» Сибири – линь, фиолетовопёрый любитель чистой воды.

Топоним Бунгарап, как считает автор словаря «Тайны имён земли Кузнецкой» Владимир Шабалин, восходит к кетскому «бунгур», что значит «мутный». Только речная муть бывает разной. В Бунгарапе муть – естественная, это, собственно говоря, и не муть вовсе, а цвет воды, окрашенной грунтом, в котором она проложила себе русло. Этот грунт – лёссовидные суглинки, придающие воде приятный рыжеватый цвет. Я бы его назвал буланым – по лошадиной масти, люблю лошадей.

У Бунгарапа, закрытого (как, впрочем, все устья томских притоков) островной системой, мы становимся на ночь.

Спим под щёлканье соловьёв и возню неведомого зверюги, ломающего сучья в береговой чаще, – может, это лось пробирался на водопой или росомаха шарила по птичьим кладкам, а то молодой медвежонок вышел полюбопытствовать, что делают незнакомцы на его земле…

На теплой земле

По карте на берегах среднего течения Томи чередой бывшие деревни. Их земли ещё не заросли быстрым березняком и шустрым осинником и тут охотно селятся новокузнецкие дачники. Осваиваются и такие берега, где не вырастишь ни капусту, ни морковку.

У Ярыгина камня, что рядом со Светлой курьёй (когда-то, было дело, мы тут поймали судака эдак под три кило), подрастает небольшой посёлок. Старожилом тут Матвеич – бывший шахтёр, оттрубивший на шахте «Октябрьской» сорок с лишним лет. У него дом из калиброванного лафета на берегу, баня, летняя кухня, небольшая пасека, моторка, собаки и ручной вороненок Каркуша. А ещё родничок, бьющий холодной струёй прямо из скального разлома, прибрежный лес водорослей, откуда он удит «вот таких» сорожек, и нечастая возможность поговорить с проезжающими, такими, как мы, подгрёбшими запастись водичкой.

Матвеич даже в воду забредает, провожая нечаянных гостей…

А вода в эту жару так и манит. И никакая органическая-неорганическая зараза не страшна. Поэтому команда купается.

Сергей, понятное дело, демонстрирует класс, э-э-э, выдрючиваясь то стилем «дельфин», то взбивая реку «кролем», а то и вовсе переходя на «брасс». Володя Доценко ныряет и вдохновенно орёт. Владимир Иваныч степенно омывает тело. Капитан Егор надевает спасательный жилет и валяется на воде, как на домашнем диване. Юрий забредает по колено и высматривает кадры. А я, сознающий проблемы своих сердечных клапанов и желудочков, ограничиваюсь умыванием и надеванием на голову намоченной шерстяной шапки – голова охлаждается и отчасти тело, потому что прохладные ручейки с той шапки приятно ползут по спине.

Вечером опять горячий закат. А утром встречный ветер.

Между тем мы входим в Бычье горло. По правому берегу вырастает Салтымаковский хребет, а по левому – Ажендаровский. Это часть кузбасской Мелафировой подковы – невысоких, не выше 700 метров гор, простирающихся дугою стокилометрового радиуса с севера на юг и доходящих до Новокузнецка.

Мелафир – горная порода, род базальта, того же исторического возраста, что и угольные пласты, образовавшиеся близ неё. Буквальный перевод – «черный порфир», хотя какой же он чёрный: мелафировая подкова Кузбасса состоит из бурых, зеленоватых и красноватых пород. Обочь неё находятся наши основные угольные месторождения, как разрабатывающиеся, так пока и лежащие втуне.

А мы, говорю, входим в Бычье горло. А оно нас не пускает. Северный ветер гонит судно назад. В Новокузнецк, куда неохота.

Команда лопатит воду уж несколько часов, но до островной системы, знаменующей конец тому горлу, мы шибко не продвинулись. Капитан рождает отчаянную идею – бурлачить.

Разматываем чалку, и главный бурлак бредёт вдоль берега, по камням и осоке, путаясь в водорослях и спотыкаясь об коряги, тащит рафт. Вспомогательный бурлак отталкивает жердью судно от берега и бредёт вслед. Созерцатели сидят на носу рафта и сочувствуют бурлакам, а двое свободных членов команды тащутся вслед, потея и отмахиваясь от гнуса, который тут, в прибрежье, особенно густ и многоголосен.

Вспоминаю бодрую песенку Визбора:

Отправляем телеграмму,

Ни одной в ней запятой,

В ней всего четыре слова:

«Мама я хочу домой!»

Команда даже не улыбнётся. Устали.

Наконец, Ажендарово. Тут биостанция Кемеровского университета. Поднимаюсь на берег. Встречают не слишком приветливо. Дескать, много вас таких ездит мимо и выдаёт себя за журналистов, а потом бельё с верёвок пропадает.

Мне, собственно, только выяснить надо, есть ли связь. Проводная, само собой: мобильники давно уж, с Осинового Плёса, ни на что не реагируют.

Связи нет. Вроде есть в Салтымакове.

И опять гребля.

Наконец, по курсу из-за островов появляется рыжая, ах, нет – буланая полоска Салтымаковского яра. И течение на перекате помогает нам.

Вечереет. Заходящее солнце ранит глаза.

Чалимся. Тут, в начале деревни, помнится, когда-то была пристань, отсюда уходил в Кемерово рейсовый теплоход «Заря» и берег гудел разговорами пассажиров. Нынче пусто. Само село тоже пустое. Нынче здесь постоянно живёт меньше полусотни человек – было же в период расцвета около двух тысяч, школа, сельсовет, отделение совхоза, леспромхоз и лесхоз.

Строительство Крапивинского гидроузла разогнало-расселило-разбрело народ. Хорошо ещё, что не успели сжечь дома, как сожгли их в Ажендарове.

Посланцы, однако, нашли на берегу магазинчик. И при нём телефонную антенну и поговорили с редакцией – вы ведь уже поняли, что мы, устав и вымотавшись, решили завершить путешествие.

Договорились о рандеву ниже по течению, за паромной переправой, до которой ещё километра четыре.

А пока ставим палатки. Прямо тут, на этих заиленных камнях.

Ужинаем, чем Бог послал. А послал он нынче три баллона «жигулёвского» и свежий – о, счастье! – хлеб.

Послевкусие

Утром доцарапываемся (встречный ветер задул с новой силой) до бурой скальной стенки, обозначающей с левого берега Томи устье Лачиновской курьи (самое рыбное место на свете, но там сейчас заказник или даже заповедник), а чуть ниже – паром.

Выгружаемся. Сушим и сворачиваем рафт. Выпиваем по прощальной «грамульке».

Программа похода почти выполнена. Говорю «почти», потому что планировали финишировать у Зеленогорска, но туда ещё минимум полтора дня ходу.

– А может, на будущий год продолжим? – спрашиваю команду.

– Это можно! – откликается матросня с вялым энтиузиазмом.

Можно. За зиму соскучатся по реке, и снова потянет ловить солнечных зайчиков в перекатах, следить за вспухающими из глубины омутов «грибами», наблюдать, как играют в небе коршунята, слушать ночного соловья и дневную славку, просыпаться до света, удить окуней и сорожек, палить костры и вообще жить вольной волей – и наплевать, что из всех «коммунальных удобств» у тебя только спички.

Неделю мы провели, говоря пышнословно, вдали от домашнего очага. Немного. Но за эти немногие дни мы вернули себе ОЩУЩЕНИЕ РЕКИ. Мы вновь почувствовали своё кровное с ней родство.

И она, которая пребудет вовеки веков, была добра и благосклонна к нам…

Василий Попок

Фото Юрия Дьяконова.

Новокузнецк – Славино – Ячменюха – Нижняя Терсь – Бунгарап – Салтымаково – Кемерово

Источник: газета «Кузбасс» за 14, 17 и 19 июля 2012 г.; http://kuzbass85.ru/2012/07/16/nasha-ekspeditsiya-s-kuzbassom-po-kuzbassu-krasavitsa-tom-2/#gallery-4