(Автор публикации - Николай Николаевич Ничик родился 27 августа 1953 года в селе Пустовойтовка Сумской области в семье колхозников.

Окончил Волковскую среднюю школу в 1971 году. Служил в Советской Армии (ракетные войска стратегического назначения). Работал на машиностроительных заводах Украины, подземным горнорабочим на угледобывающих предприятиях города Новокузнецка, огнеупорщиком коксохимпроизводства Запсибметкомбината, разнорабочим в ЖКХ.

Член Союза писателей России с 1997 года. Прозаик, публицист. Автор книг: «Другая упряжка» (Кемерово, 2008); «Как же мне не писать о шахтерах?» (Кемерово, 2013); «Осенняя борозда» (Кемерово, 2017).

Публиковался в коллективных сборниках: «Спроси себя» (1987), «Неоконченный диалог» (1999), «Родительский дом» (2002), «Поклонимся великим тем годам» (2006), «Братья наши» (2016).

Рассказы и очерково-публицистические материалы публиковались в журналах: «Роман-газета» (спецвыпуски), «Наш современник», «Сибирские огни», «Московский вестник», «Огни Кузбасса», «Рабоче-крестьянский корреспондент», «Все для дачи» (Новокузнецк), «Женщина» (Киев) и альманахах «Ромен» (Украина), «Новокузнецкий литературный альманах».

Лауреат премии газеты «Литературная Россия» за 2015 год, лауреат премии им. В.Г. Кожевина (областной конкурс в области литературы и искусства), лауреат областного литературного конкурса «Образ» (II степень). Дважды отмечен региональной литературной премией «Энергия творчества».

Награжден памятной медалью Оргкомитета по проведению в Российской Федерации Года литературы (2015), Знаком «Шахтерская слава» (III степень), областными медалями: «За особый вклад в развитие Кузбасса» (III степень), «За служение Кузбассу», «За веру и добро».

Проживает в Новокузнецке.). 

Нечасто в наши дни можно встретить солидные публикации об ушедших из жизни коллег по перу.  И если они где-то появляются в литературных изданиях, то чаще всего к юбилейным датам писателей или в редких сборниках местных издательств мизерными тиражами.

18 лет тому назад трагически оборвалась жизнь кузбасского поэта Николая Николаевского. Ему не было и пятидесяти лет…

Помню, как за несколько дней до того трагического случая я побывал в офисе компании «Кузнецкуголь». И, спускаясь вниз по лестнице, увидел Николая на шестом этаже у окошка, где он обычно курил. Но на этот раз он склонился к подоконнику. Чувствовалась его серьезная задумчивость. Он о чем-то сосредоточенно размышлял…Я не подошел тогда к нему, не хотелось отрывать от его размышлений, возможно, в этот момент  у него рождались новые поэтические строки или он обдумывал замысел новой статьи о шахтерах.

А в это время у угольщиков было неспокойно: авария за аварией, приводившие к несчастным случаям, закрытие вполне пригодных к добыче шахт под надуманным предлогом их нерентабельности. На предприятиях – постоянная митинговщина, бесконечные забастовки. Кое-где, получив небольшой аванс, с последующим обещанием начальников выплатить многомесячную задолженность, шахтеры вновь спускались в забой. В других же местах, зная, что свои денежки вряд ли придется скоро выбить у вороватых руководителей, отказывались подниматься на-гора, объявляли голодовки. Начали даже брать директоров шахт в заложники.

Думаю, что эта тема также волновала писателя. Не исключаю, что в будущем он мог бы написать если не поэму о шахтерах, то цикл стихов – это точно. А однажды я даже посчитал, что о горняках у него уже написана поэма. И, видимо, неслучайно: это было то время, когда его талант с каждым годом расцветал, стихи становились зрелыми, набирая неповторимые очертания «николаевского» стиля. По сравнению с ранним периодом творчества, в последние годы жизни все чаще появлялись поэтические подборки, как в местной, так и центральной периодике.

Как-то при встрече я поинтересовался выходом нового его сборника, над которым он не спеша работал.

- Вот к юбилею,  если найдутся добрые спонсоры, возможно, и порадую своих поклонников новым изданием, - как обычно уклончиво отшучивался Н. Николаевский.

Не суждено тогда было ему осуществить свой творческий замысел. Правда, через полтора года после смерти в одном из местных издательств вышло сувенирный сборник избранной лирики «Золотое сечение» мизерным (100 экземпляров) тиражом, которое стало библиографической редкостью. Оно даже не попало в центральные библиотеки крупных городов нашего региона.

И вот в конце 2016 года силами энтузиаста-составителя Николая Калашникова в новокузнецком издательстве «Ник без Compani» появилось избранное «И жизнь до дьявола светла». Поклонники его творчества после длительного 16-летнего перерыва вновь получили возможность встретиться со стихами незаслуженно призабытого поэта.

В книгу вошло 71 стихотворение. А замысел у составителя возник  неслучайно. Он «выяснил, что Николая Николаевского и его творчество у нас в городе не помнят… да в  принципе, не то что не помнят –  не знают. Нет, старшее поколение, которое лично знало Колю, конечно, помнит. А вот помоложе…» И далее: «…преподаватель вуза… мне ответил: «А где бы я мог его почитать, чтобы хоть узнать о нем? »… а ведь правда – где? Сборники давно стали библиографической редкостью. Даже в библиотеке – только в хранилище».

Составителю довелось перелистать множество как региональных, так и центральных периодических изданий, чтобы отобрать лучшее из лучших, что оставил после себя поэт. В сборник вошли стихи как на гражданскую тематику, так и о природе, любви, историческом прошлом нашего края.   Несмотря на то, что некоторые поэтические строки написаны много десятилетий тому назад, они не то что не потеряли свою актуальность, а наоборот, звучат еще сильнее. Взять, например, «На юбилей трамвая»:

А как ликует и поет!

Набитый силой молодою

Трамвай торжественно идет…

И далее:

Я заново переживаю

Явленье первого трамвая.

Как будто сам я рихтовал,

И рельс крепил и стрелки ставил

В эпохе той. Причастный к славе,

Высокий воздух тот вдыхал. 

Сейчас в Новокузнецке активизировалось движение за спасение трамвая. С каждым годом сокращаются километры его путей. А ведь это молодость нынешних наших ветеранов, которые строили заводы и фабрики, а потом с ночных смен под стук вагонных колес возвращались кто в палатки, кто в барачные строения. Трамвай ходил с раннего утра и до полуночи, заменяя металлургам и шахтерам будильники. Тогдашний вид транспорта не сравнить с сегодняшними маршрутками, где на первом месте стоит прибыль, и с началом зимних холодных сумерек не дождешься этого вида транспорта на остановках.

И продолжая разговор на производственную тему, не могу не вспомнить стихотворение «Мне восемнадцать». Как и в творчестве самобытного поэта Виктора Бокина,  она звучит по-особому искренне, без фальши. Не чувствуется хвастовства и зазнайства. Наоборот, поэт гордится избранной профессией металлурга. Ему, 18-летнему юноше, по душе трудиться в ночные смены, под силу с легкостью поднимать «первый груз на плечи». Была, конечно, и усталость. Но она не валила с ног молодого металлурга. Наоборот, приносила радость и удовлетворение. Да иначе и не могло быть! Это только лодыри и хвастуны могут приспосабливаться:

Искал работу. Запах кокса

Приятно нервы щекотал.

Дымился кокс. Тот терпкий дух

Напомнит будни коксохима.

Смешенье красок, газа, дыма.

Он для меня, как давний друг.

Хотя из юности ушли мы,

Гори во мне, ночная смена,

Шуми со мной, братва моя.

В сборник включено несколько стихотворений, обращенных к творческой интеллигенции: «Поэт рожден для крупной драки», «Художники – сильный народ», «Круг».

Последнее посвящено Виктору Бокину. Здесь философское размышление о месте поэта в обществе, его роли в формировании мировоззрения читательской аудитории, о долге и ответственности за происходящее в мире:

Но сердце не может гореть взаперти

И вырвется – против металла.

Противница долгих и тихих услад

Покроется к сроку рубцами.

Не надо стеречься и стариться, брат,

В полет мы рванулися сами.

И листья резные, седые – взгяни –

Каленые, желтые – в круге.

Как нежно на землю ложатся они,

Сливаясь в священном испуге.

Долго размышлял: стоит ли останавливаться на стихотворении «Они живут, не дуя в ус». Какое совпадение и страшное пророчество! Как бы предчувствуя трагическое событие своей жизни и его последствия, Николаевский писал:

Они живут, не дуя в ус,

Те, что однажды похоронят

Меня, и землю заборонят.

Вот их я, как чертей, боюсь.

Мне кажется, они давно

Довольно руки потирают

И день, и место выбирают…

Такое право им дано.

Ведь похоронят же, куда

От них уйдешь? Везде достанут.

Гроб закопают и помянут.

Гроб-то закопали, а что с поминками?

Коллеги по перу помнят, как трагически оборвалась жизнь Н. Николаевского прохладной майской ночью 1998 года после семинара профсоюзного актива.  А ведь было столько творческих замыслов! Даже нашли возможность в тяжелейшее для страны время выпустить сборник воспоминаний о нем «Неоконченный диалог» (1999). «У него появилось до сих пор невиданное желание жить», - вспоминает Валентина Началова, редактор шахтерской газеты, где он работал литературным сотрудником.

Коллеги по писательской организации тоже часто добрым словом поминают Николая. Даже одну из ежемесячных «Литературных бесед» я посвятил его творчеству. На нее пришли ценители его таланта и многочисленные друзья.  Но, к сожалению,  среди присутствующих непонятно почему не было близких родственников. Несколько раз приглашали на мероприятие теперь уже взрослую дочь Ксению, близких поэта. Но бесполезно. Никто на вечер его памяти так и не пришел. Правда, объявился родной брат Николая Михайловича. Он через сотрудницу Новокузнецкого художественного музея передал несколько семейных фотографий – и удалился в свои Топки.

Последние три года часто вижу Валентину Захаровну Началову. И при каждой встрече она беспокоится об обустройстве могилы Николаевского, необходимости установки памятника.

А родные-то где? А дочь? Почему они самоустранились? Помню, как много внимания Николай уделял малолетней дочери Ксении. На каком бы мероприятии ему не приходилось присутствовать, по возможности старался ей подобрать приятный сюрприз: то конфетку в разноцветном фантике, то красивую праздничную открытку или сувенирчик. Неужели теперь Ксения забыла, как в лихие 90-е годы, месяцами не получая зарплату, выкручивался отец, чтобы прокормить и обуть дочурку, чтобы выглядела не хуже своих сверстниц?..

Думаю, что читателей заинтересуют стихотворения «Мы не видим пророческих снов…», «Наши помыслы ревнивы», «Перед грозой», «Утренние птицы», «Мне улыбнулась девушка легко», а также поэмы:  «Медвежий угол», «Рикошет» и «Больше, чем хохол». 

Вспомнилось, как летом 1996 года поэт похвалился:

- Знаешь, Николай, я закончил интересную вещь о твоем земляке…

- Это прекрасно, - отвечаю ему. – А когда ее можно будет прочитать? И, если не секрет, то о ком?

- Об этом чуть позже. Вот поправлю небольшие шероховатости текста…

И действительно, 1 ноября в многотиражной газете «Горняцкая солидарность» была напечатана поэма «Больше, чем хохол». И каким же было мое удивление, что она не о шахтерах, а о…  чеченской войне!

Я тогда спросил его, что хотел он показать в образе земляка Петра Иваненко, которого «вознес сначала до героя и до подонка уронил». Он как-то задумался, а потом, после длинной паузы, ответил: «Ты не обижайся, старик, за земляка: здесь все так, как есть. Сначала он честно работал, возводил новостройки… Потом пришла горбачевская перестройка, развал Союза, передел собственности… А что в итоге от всего этого досталось нашему герою? Что? «Каких делов ты наворочал. А что же нажил? Геморрой…»

И след П. Иваненко поэт, казалось, потерял. Но ненадолго. Он отыскался в… Чечне. Как и какая судьба его туда забросила, мы и так можем догадаться без слов…

Если бы знать, что тогда это был мой последний разговорс Николаевским…

Близко с Николаем мы познакомились в 1992 году, когда он перешел  в редакцию газеты «Горняцкая солидарность». А если быть точным, мы были знакомы с ним с начала 80-х годов, когда он работал в строительной многотиражке «Металлургстрой», а я приносил туда вместе с корреспонденциями о плотниках-бетонщиках свои статьи, лирические этюды и рецензии-отклики на вышедшие в России книги украинских писателей. Он все это вместе с редактором Михаилом Койденко готовил к печати.

Постоянно – в редакции, на шахте, куда он приезжал за материалами для газеты, на собрании в Союзе писателей – Н. Николаевский просил написать меня что-нибудь о горняках-есаульцах. Я давал слово, что подготовлю материал. И, в основном, эти обещания сводились к информации в несколько строчек.  Это не потому, что ленился или не хотел написать. Для хорошей объективной статьи, кроме времени, необходимо собрать интересный материал. Даже если он будет положительный, то и это горняками будет восприниматься равнодушно. И это потому, что с постоянным тогдашним обнищанием людей им просто надоедали такие публикации в газетах, от которых не чувствовалось никаких сдвигов. А если к тому еще добавить то, что на какой-то шахте регулярно выплачивали зарплату, сохраняли некоторые социальные льготы трудящимся, то это могло бумерангом ударить не только по автору публикации, но и по всему шахтерскому коллективу. Это достаточно хорошо в то время я испытал на себе.   

Негативные материалы также воспринимались неоднозначно. В то время в городской газете «Кузнецкий рабочий» опубликовали мой рассказ. О шахтерской жизни. Пример взял типичный. Тем более что за полтора десятка лет тогдашней работы на шахтах каких только эпизодов не приходилось видеть, когда подвыпившие горняки показывали такие «представления», что можно и в цирк не ходить.

Но что тогда начало твориться! На участке этот эпизод восприняли как настоящий случай. Некоторые даже начали собирать подписи под заявлением администрации шахты о том, что с автором этих строк отказываются работать в одной бригаде.

По этому поводу я посоветовался с Николаевским. Он хотел было побывать на предприятии, встретиться с горняками бригады, досконально изучить ситуацию. Поначалу даже хотел выступить с публикацией в газете. Но, слава Богу, все обошлось спокойно. Директор шахты В.И. Горностаев объективно подошел к проблеме и не прореагировал на заявление «писак». Это говорит о том, что на Николая Михайловича можно было положиться в любую минуту. Он всегда приходил на помощь.

А сколько начинающих авторов он поддержал в начале их творческой жизни!   Встречался с ними, делился секретами поэтического мастерства. К нему тянулась талантливая молодежь, к которой он шел с открытой душой. Несмотря на большую занятость и семейные обстоятельства (он один занимался воспитанием дочери Ксюши) согласился руководить городским литобъединением «Гренада». Но из-за известных экономических трудностей он так и не успел провести свой первый литературный семинар.

За то кроткое время жизни, что отвела ему судьба, у него вышло три поэтических сборника:  «Трудный день», «Обернуться на взгляд», «Круг». К посмертному 50-летнему юбилею вышло новое сувенирное издание «Золотое сечение». И вот теперь новый сборник – «И жизнь до дьявола светла».

По трагической случайности мы потеряли настоящего поэта. И это не просто слова. Он любил жизнь, дорожил каждым прожитым мгновением. Жил радостями и болями своих земляков. Неправда, что поэты умирают. Они долго живут с нами. Их жизнь продолжается в стихах, в тех прекрасных делах, что он оставили после себя. Это по праву можно сказать и о Николае Николаевском. Он это заслужил. Свидетельство тому – книга «И жизнь до дьявола светла».   

Николай Ничик,

 г. Новокузнецк

 

 

Николай НИКОЛАЕВСКИЙ. Стихи

 

Каких событий отголоски,

Но так ведётся испокон:

Мы говорим – умён чертовски,

Не скажем – божески умён.

Что бог? Он чопорный и чёрствый,

Он жаждет жертв, крестов, икон.

Правдоискатель звался чёртом

И в чёрный список был внесён.

Во мгле веков, свой чуб ероша,

Простак провидчески постиг:

Богач и ябедник – святоша,

А друг хороший – еретик.

А сколько лет внушали черни:

Как против бога устоишь?

Но шла борьба.

Ещё Коперник

Повысил дьявольский престиж.

Окно открою в мир тревожный.

Я твёрдо знаю, чья взяла…

Встаёт рассвет, горит безбожно,

И жизнь до дьявола светла.

 

                                  ***

Дышать и видеть через трубочки дорог,

И чувствовать озябшей кожей листьев.

Мир принял нас. Мы не открыли истин,

Но сделали зарубку поперёк…

 

 

Монолог лётчика,

бомбившего Хиросиму

Я выжил из ума.

Спуститься ниже?

Моя душа – тюрьма.

Я болью сердце выжег.

Все умерли – я выжил.

Я выжил из ума.

 

                                 ***

На юбилей трамвая

Я заново переживаю

Явленье первого трамвая.

Сейчас покажется звеня

Такой красивый и нарядный,

Ещё вчера невероятный,

Как из тумана – на меня.

День обжигающе-морозный.

Пар над ушанками стоит.

И крик «ура» совсем не грозный,

Самозабвенный и серьёзный

Затылок сладко леденит.

Неглавный праздник Кузнецкстроя,

А как ликует и поёт!

Набитый силой молодою

Трамвай торжественно идёт.

Ещё застал я те вагоны,

неугомоны

Седых солдат и нас, галчат.

Не слышал скрипы я и стоны,

Не видел трещин углублённых,

Как рёбра стёртые, торчат.

Но память – самый зоркий взгляд.

Я заново переживаю

Явленье первого трамвая.

Как будто сам я рихтовал,

И рельс крепил и стрелки ставил

В эпохе той. Причастный к славе,

Высокий воздух тот вдыхал.

 

                          ***

Памяти поэта Игоря Киселева 

Перед мраком Вселенной немея,

Но не пряча взыскующий взгляд,

С недопетой судьбою своею

Неразрывные люди стоят.

Срок – всему. Станешь гордою птицей.

Где жильё – там гнездо, где жильё…

Как не хочет со смертью мириться

Бесконечное сердце твоё!

 

                              ***

Нам не уйти от линии прямой,

И это совершенство, боже мой?

И в этом идеал, о боже правый?

Зачем зигзагом водит нас лукавый?

И бьёт о стены горькой головой.

В глазах круги, растрёпан гребень славы.

Не знаем, доберёмся ли домой.

Как Одиссей своих врагов рассея,

Блуждал между коварных островов…

И ты, мой друг, похож на Одиссея,

Запутался средь юбок и столов.

Но некто, эскалатор подавая

Иль скатертью дорожку расстеля,

Шепнёт брезгливо: вот твоя прямая.

Хотя она, возможно, не твоя.

Законченность – с гармонией родство,

И утолённость – торжество таланта.

А где же молодое воровство,

Когда же золотая контрабанда?

…Кривая нас вывозит, но конвой

Уже готов вести нас по прямой.

 

                        ***

Мне восемнадцать. Лёгкий пыл.

Ночные смены я любил.

Был воздух огненный, когда

Ложился первый груз на плечи.

Вся прямота и просторечье

Крутого, умного труда.

Бывало, сильно уставал,

Но на горячем не обжёгся.

Искал работу. Запах кокса

Приятно нервы щекотал.

Дымился кокс. Тот терпкий дух

Напомнит будни коксохима.

Смешенье красок, газа, дыма.

Он для меня, как давний друг.

Хотя из юности ушли мы,

Гори во мне, ночная смена,

Шуми со мной, братва моя.

Всё было так обыкновенно.

Но переходит неизменно

Со мной туда, куда и я.

И запах тот, как кровь по венам.

 

                    ***

Совершеннолетний дождик!

Совершенно летний дождик?

Он начинает свой рассказ

Наивный, шумный и летящий

И музыкально всё на час –

– Труба, окно, почтовый ящик.

Как этот дождик удивителен,

Сказавший первый раз «люблю»,

А я завидующим зрителем

Молчу, под зонтиком стою.

Ищу я смысл в словах неточных.

Мне очень трудно без него.

Мой дождик, мой первоисточник,

Застенчивость и волшебство.

 

                             ***

Вечер

Ощущенье, как на старте.

Прокатитесь, кто за мной?

На заснеженном асфальте

По дорожке ледяной!

Вечер, снег, горит реклама,

А дорожка – первый сорт.

Оттолкнёшься, встанешь прямо

И несёт тебя, несёт.

Ближе мир, теплей дыханье

И надежды свет большой

В этой радости случайной,

В этой малости живой.

Как сменяются мгновенно

На тропинке ледяной

Инженер, студент, военный,

Старичок и мы с тобой.

Дед Мороз оставил мету

И ушёл, укрывшись в снег.

…Поутру дорожку эту

Не заметит человек.

 

                        ***

Взгляд

В железной клетке зверь не страшен.

Детишки радостно галдят.

И рты разинули мамаши.

Не страшен зверь,

Но страшен взгляд

Внезапно ждущих

Жёлтых, волчьих

Гипнотизирующих глаз.

Они притягивают нас,

И невозможно превозмочь их.

…Но впрочем, хмыкнув, очень скоро

Ты наваждение смахнёшь.

К мартышкам отойти смекнёшь.

Вот тут веселье, тут умора.

…Ночь опустилась, словно штора:

За всё, в чём был ты виноват,

За все невидимые раны

Хлестнёт почти что нереальный

Тот леденящий, долгий взгляд…

 

                            ***

Поэт рождён для крупной драки,

Фатальной драки на миру.

Враги, житейские овраги…

Он верх одержит поутру.

Поэт, он не меняет флаги.

Смеётся там, где всем смешно.

И плачет там, где мало плачут.

И хорошо, что слёз не прячет,

Когда другому всё равно.

И каждой малостью он жив.

Не мелочь: маленькое солнце,

Как снег идёт, как лист кружит,

Как свежесть льётся из колодца.

Он может быть звездой и рощей,

И счастьем может, и бедой,

Тревожно, точно ненарочно

Рассветным светом разлитой.

Поэт рождён для крупной драки

Среди людей, народов, вер,

Но – отчуждения барьер!

И вечный бой. Не на бумаге.

 

                     ***

Художники – сильный народ.

Картины их пышут здоровьем.

Всё зримо. Аж зависть берёт.

А мы-то кричим, суесловим.

Как светится дно у реки,

Какие воздушные краски!

Слова же – как товарняки

В порожней, грохочущей тряске.

И, может быть, взяв наугад

Простую житейскую тему,

Художник, хитрющий собрат,

В иную проникнет систему.

Заглянет в надзвёздную тьму

Случайно оброненным взглядом.

Припишут потомки ему

Открытие первого ряда.

Как видим мы, чудо творя,

Как чувствуем вовсе не плоско

Пришельцев в мазке дикаря

И ядерный выплеск у Босха!

 

                      ***

Есть и у времени тоже душа.

Вал самосвалов

почти фиолетов.

Рубцуя дорогу,

связал и смешал

бетона и битума,

гравия жар

с кипящим, фырчащим,

масляным летом.

Огненно-чёрно…

серебряный шар!

Воздух, как пар.

Секунды искрятся

на сварке, на сварке

поступков и дел.

И гудит голова,

как будто на свете,

на всём белом свете

одна только стройка

вот эта жива.

Режим отключенья от

личной погоды.

Особое чувство,

высокий урок.

Бессмертною песней

тридцатого года

играй на губах

молодой ветерок.

 

                ***

Я видел край дождя,

Хотя и густо лился.

До нас не доходя

Он вдруг остановился.

Незримая черта…

Протягиваю руку.

До локтя залита,

А чуть повыше – сухо.

Дождь нарастал, кипел.

Весь горизонт охвачен.

Но был его предел

До срока обозначен.

В попутный ветерок

Вплетался дождь наклонно

И всё ж не пересёк

Черты неизъяснённой.

Вода под стать огню.

В глазах темно от света.

…И грустно на краю

Раздолье видеть это.

 

                 ***

Аккуратный мужчина,

Весь – жиры и белки,

Расставляет сигнально

Крестовые флажки.

Век шестой и двадцатый,

Золотой и дурной.

Ржавый ветер их треплет

Раздражённой рукой.

Нет ни цвета, ни запаха,

Ни Востока, ни Запада.

Только чёрные запахи

На укрючных ветвях.

…Всё расставил, как надо.

Что ни крестик – то век.

Кто такой и откуда?

Чур меня, человек.