О звуках

Рассказы

(Автор - Сергей Михайлович Павлов родился  в городе Белово Кемеровской области в семье шахтера. Член Союза журналистов России, член Союза писателей России. Автор 16 книг (художественные, краеведение, публицистика).  Лауреат региональных литературных  премий и премий МВД РФ. Подполковник милиции в отставке. Живет и работает в Кемерово.)

Мир полон звуков. Они с нами всюду, от первого крика новоожденного –  до предсмертного хрипа умирающего. Мы существуем в ми­ре звуков, они живут в нас. Но как же редко мы задумывается над вопросом: я и звук.  

Для большинства людей  он существует в плане «гром­ко» – «тихо». Резанет по ушам децибеллами – громко! Надо его убавить. Звучит что-то тихо, невнятно – прибавляем громкость. А сколько  разных звуков – от шепота до рева – остаются  вне нашего внимания. А, может быть, в этом есть своя благость, что из океана звуков мы  выделяем для себя  лишь малую толику их?…

Наверное, впервые я всерьез задумался о роли звуков в жизни человека, когда в одной книге о войне прочитал удивительную фразу: «Военные просыпаются от тишины…». Все четыре слова, простые, понятные, но в этой связке  они являют  парадоксальное  наблюдение  о взаимоотношении человека и звука. Ведь в обыденной жизни все наоборот: здоровый, крепкий сон требует тишины, покоя, а здесь… Ненормальность обстановки вызывает ненормальность  поведения человека. Война! Самое страшное состояние,  в которое может быть вовлечен человек:  рожденный жить, идет убивать себе подобных, или быть убитым самому… Вот такой  непростой ассоциативный ряд невольно выстроился в моем сознании после прочтения  четырех слов – «Военные просыпаются от  тишины…»

Наша избирательность к звукам – великое благо, иначе как объяснить то состояние, когда мы, пресытившись шумом и суетой повседневной городской жизни, стремимся на природу – в  шелестящий покой леса, к безмолвной тиши озера… И уже в первые минуты начинает казаться, что  ты совсем один на белом свете, что ты растворился в пронзительной тишине, стал невесом и паришь туда, вверх, в темное безмолвие, к холодным и далеким звездам, которые кто-то  зажигает над нашей головой с завидным постоянством. ТИ-ШИ-НА!..

…Но проходит совсем  немного времени, и твой слух  начинает выде­лять в этом  ночном  безмолвии  легкие, прозрачные звуки. Они не нава­ливаются на  тебя, не обрушиваются внезапно и неодолимо, как это  слу­ча­ется  в большом суетливом городе, а проникают  в твое сознание  испод­воль, мягко, нежно через трель цикад, треск дров в догорающем костре, шелест листьев в  ночной тиши, едва уловимый  плеск воды лесного озе­ра от разыгравшейся рыбы. Через  эти трепетные звуки ты ощущаешь свою связь с жизнью, с природой, и именно они  вызывают у тебя  неудержимое желание  как можно дольше оставаться  в этом сладостном  состоянии паре­ния между небом и землей, между  бытием и вечностью.

Но вот в естество природных  звуков вплетается  еще один, волнующий душу – звук музыки. Слабый, робкий, он доносится  с проти­воположного берега лесного озера. Там, в заозерной дали, кто-то, не услышав голоса  при­­роды, включил свой радиоприемник или магнитофон, и  над дре­млющей гладью озера полились нежные звуки музыки. Слух не сразу опре­деляет упоительную мелодию «Одинокого пастуха» Джеймса Ласта. Боже! Как пронзительно плачет флейта, передавая неразделенную грусть влю­бленного  юноши! Мгновение – и чарующая музыка  заполонила собой  тем­ную чашу озера, вспугнула  тишину с припавших к воде берегов, запуталась в прибрежных камышах, заставив  их дрожать в унисон  мело­дии. И тебе уже кажется, что  не звуки музыки, а сама жизнь оживает в этой волшебной  ночной тиши, а память уносит тебя в далекую светлую юность…

… Нас много. Мы вместе. Мы танцуем. Последний день сезона в пио­нерском лагере – прощальный вечер. Уже завтра мы все разъедемся  по сво­им городам и поселкам, чтобы уже, наверное, никогда больше не встретиться, но сегодня мы еще вместе, и у нас остаются какие-то часы, минуты, секунды. Но как стремительно они тают, приближая нашу разлуку...

Время, проведенное в лагере, сдружило нас, а кто-то  узнал пронзительное чувство первой влюбленности, но день завтрашний уже сурово надвигался, готовый разрушить наш мир.  Словно понимая скоротечность  сущего момента,  кто-то постоянно ставил одну и ту  же пластинку – «Одинокого пастуха» – но никто в зале не возражал, пото­му что каждый в душе грустил вместе с флейтой влюбленного пастуха. Моя девушка пытается что-то объяснить мне, она говорит  хорошие и неж­ные слова, но, вдруг проникшись  щемящей тоской музыки, она умолкает, глаза ее блес­тят от навернувшихся слез, и наш танец продолжается  в пол­ном молчании. А в зале звучала музыка…

 Почему же сейчас, на берегу лесного озера,   мне вдруг вспомнился   тот танец, закрытый от дня сегодняшнего многими  годами. Полжизни  отделяют меня, зрелого мужчину, от того влюбленного  юноши, тридцать лет! И только звуки  той проникновенно-грустной мелодии связывают  вое­дино мужчину и юношу, дают ощущение  масштаба прожитых лет…

А существует ли мир без звуков, и каков он?

СУРДОКАМЕРА…Строго ограниченный мирок, лишенный  всякого звука. Но это не жизнь, это – эксперимент. Мир, доступный ученым и космонавтам. Он не для нас, чтобы сейчас говорить о нем…

МИР ГЛУХОНЕМЫХ… Мир вечной тишины, мир вечной трагедии. Уже сама мысль страшит: как можно жить и не слышать голоса любимой женщины, крика родившегося ребенка; не наслаждаться  живыми звуками природы, наконец, не предаться светлой грусти мелодии флейты одинокого пастуха…

МОГИЛЬНАЯ ТИШИНА… Этот мир абсолютного безмолвия пока далек от нас, живущих под этим ласковым солнцем. Но он ждет и, увы, до­ждется каждого из нас в урочный час…

… Я умер однажды. Казалось, я почувствовал  дыхание инферно –  мира зноя, безмолвия  и  темноты. Этот мир нашел меня на глубине трехсот метров, в шахте, когда я отстал от своих товарищей-шахтеров. Устал, решил отдохнуть. Догоню, думал я, а дорогу найду  по течению ручья. Через минуту  восстановилось дыхание после быстрой ходьбы и … я услышал тишину! Абсолютную, обволакивающую, мертвую… Растаяли вдали голоса и звуки шагов уходящих друзей – камень нещадно растворил их в себе. Триста метров грунта над головой надежно укрыли меня от всего живого. Не было слышно шума постоянно работающего где-то венти­лятора, и воздух, застойно-горячий, безмолвно облепил мое лицо, а изну­ряющий жар, исходящий из недр земли, уподобил меня грешнику, попавшему в ад. В этот миг  погас мой  фонарь, и кромешная  тьма, уси­ленная мертвым безмолвием, цепко  взяла меня в плен. Уже через мгно­вение я потерял ориентацию в пространстве. И, если следуя закону земного притяжения, ноги мои стояли на каменном полу, а над головой  находился такой же  мертво-каменный потолок, то направление, куда ушли мои друзья, я уже не мог определить. Я, словно, завис в этой черной безжизненной пустоте, я перестал быть, я умер…

Хорошо, что друзья  вовремя вспомнили обо мне, о потерявшемся журналисте, и вернулись назад. Их громко звучащие  в мертвой тишине голоса, огни аккумуляторных ламп и теплые руки вернули меня в мир живой. И я в очередной раз для себя понял: жизнь пришла ко мне с миром звуков. Также одновременно жизнь и звуки уйдут от меня. Это случится, обязательно случится, и, наверное, это будет страшно. Но пока мир звуков со мной – жизнь продолжается…                                                                                                      

ПРЕСТУПЛЕНИЕ И … НАКАЗАНИЕ

Электропоезд  с минуты на минуту должен был отправиться со станции Тайга. Пассажиры, уняв предпосадочную лихорадку, разместились в вагонах и бросали прощальные взгляды  на здание вокзала. Вдруг их внимание привлек  неряшливого вида мужичок с початой бутылкой пива, невесть откуда вывалившийся на перрон. Осмотревшись по сторонам, он деловито допил  пиво, а пустую бутылку  кинул в рядом стоящую урну. Даже невооруженным глазом было видно, что  мужичок  изрядно пьян. Но он старался держаться прямо, что называется, «держал спину», и оттого казался еще  более пьяным и смешным.

Но вот он вздернулся, как боевая лошадь при звуке трубы, завертел головой  по сторонам, засучил ногами… Остановив проходившую рядом женщину, он что-то спросил ее, но та лишь рассмеялась в ответ и пошла дальше. А вот старику  с рюкзаком  на спине улизнуть не удалось, и он  принялся что-то объяснять выпивохе, показывая  на строение за зданием  вокзала, помеченное крупными буквами «М» и «Ж». Но  мужичку,     похоже,  было уже невтерпеж / пиво есть пиво!/, и он, оставив старика в покое, бросился к фасаду  здания вокзала. Далеко запрокинув голову назад, в полуприсяд он стал… справлять  малую нужду. Это занятие так поглотило его, что он не замечал ни проходивших мимо людей, ни стоявшего  у перрона  электропоезда, ни молоденького милиционера в полушубке, который, под смешки прохожих, пытался образумить нарушителя общественной морали. Поняв тщету своих усилий, милиционер  сорвал шапку с головы  любителя пива  и подставил ее ему вместо горшка. Последний был настолько  увлечен процессом, что остановиться уже не мог…

   Когда с нуждой, наконец, было покончено и хулиган занялся своими штанами, милиционер ловко подхватил  с земли шапку  вместе  с ее содержимым и надел тому на голову. Душ был не из приятных! Не давая  опомниться, милиционер  схватил его за рукав и повел с перрона. Мужичок, сознавая свою вину, шел покорно, понурив  мокрую голову. Доведя пьянчужку  до угла вокзала, сотрудник  слегка поддал ему коленом под зад, и отпустил. Еще не веря в свою удачу, тот кинулся прочь, на ходу поддерживая  разбухшую шапку. Хохот летел  вслед незадачливому хулигану. Так средь бела дня и на глаза сотен людей свершились  Преступление и Наказание… УНИЖЕНИЕМ.

СЮЖЕТ В СТИЛЕ «НЮ»

В бытность  одной из моих командировок в Новосибирск в далекие 80-е возвращался я в гостиницу,  и по пути купил попавшийся мне на глаза  немецкий журнал. Богато оформленный, он изобиловал прекрасными  цветными фотографиями, среди которых нет-нет да и проглядывала так нелюбимая  нашей цензурой «обнаженка». Поэтому, а может быть, по каким другим причинам, но журнал моментально раскупался любознательными «совками». И в том номере  на задней обложке  было цветное фото: обнаженная красивая женщина  томно нежилась на летнем солнце, подставив ему свое  стройное загорелое тело, на котором мелким бисером  лучились капли воды. Не женщина, а «гений чистой красоты»! Снимок привлек мое внимание еще и потому, что волоокая красавица  была  удивительно похожа  на  популярную советскую актрису, в которую тогда, после выхода  фильма «Хождение по мукам», были влюблены все мужчины Советского Союза… После  беспокойного дня я надеялся в тиши гостиничного номера полистать  иноземный журнал и полюбоваться на первозданную женскую красоту. Ан не пришлось…

За время моего отсутствия ко мне в номер подселили соседа. Мой ровесник, небольшого роста, он имел незатейливое лицо крестьянского парня и крупные, огрубевшие от черновой работы  руки.  Нарочитая медлительность его движений сопровождалась манерой говорить с неоправданным раздумьем над каждым словом  и урезанием одного из слогов в глаголах: «быват, знаш…» и т.п. Уже первые наблюдения  позволили мне безошибочно определить, что Петро (а именно так он мне представился) родом из тех мест, которые всегда назывались российской глубинкой…

После  небольшой ознакомительной беседы каждый занялся своим делом: я листал свежий номер «Комсомолки», откладывая свидание с журналом на более поздний срок, а Петро, что-то напевая себе под нос, подошел к раскрытому окну. Там, внизу, шелестел автомобильными ши¬нами  Красный проспект, а рекламные огни разноцветными сполохами освещали аскетичное лицо моего соседа. Он некоторое время,  молча, изучал движение людей около  оперного театра, и затем произнес в задумчивости:

– Шебуршатся, прям как мураши…

В меланхоличной задумчивости он направился к своей кровати, и тут ему на глаза  попал отливающий глянцем журнал. Он застыл на мгновение, в глазах появился интерес и, забыв спросить разрешение, Петро энергично принялся его листать. Разглядывая фотографии, он хмурил лоб, что-то жевал губами, словно   пытаясь разобрать немецкий текст, пока, наконец, не понял, что написано не по-русски.

– Читаш по-ненашему? – Недоверчиво спросил он.

По достоинству оценив  конструкцию его вопроса, я невольно ответил ему в тон:

– Читаш – нет, только смотреш…

Он серьезно посмотрел на меня, но, не уловив иронии, продолжал беседу в том же духе:

– Тока и остается смотреть, чо больше-то?

Тут он перевернул последнюю страницу журнала и увидел обнаженную красавицу. От неожиданности Петро сильно вздрогнул и чуть не выронил журнал. Бросив мимолетный взгляд  на меня, как на нескромного  свидетеля, он снова с головой ушел в созерцание фотографии. Было видно, что Петро  не был избалован  такими картинками. Минут пять он рассматривал снимок, поворачивая журнал то так, то эдак, ладонью  провел по нему, словно проверяя, хорошо ли держится красавица  на его поверхности. Его глубоко посаженные серые глаза то широко раскрывались, то превращались в китайские щелочки – все говорило за то, что в его голове  идет  колоссальной трудности работа. Наконец, он что-то решил для себя и многозначительно произнес:

– Да-а…

Все это время я с интересом  наблюдал за ним и не преминул задать вопрос, который так и вертелся у меня на языке:

– Ну, как женщина, Петро? Нравится?

Он снова  взглянул на фото, будто прицениваясь, немного помолчал, громко цыкнул, словно у него мясо  навязло в зубах, и наконец, произнес:    

– Тош-ша больно! У моей Таньки титьки больше!…

Эти слова прозвучали как приговор  женской красоте, и мне почему-то стало обидно за безымянную обнаженную красавицу.

…Утром, когда я проснулся, Петра в номере уже не было. Вместе с ним исчез и мой журнал с красавицей…

ХУЛИГАН

Автобус неумолимо трясло на дорожных ухабах. Немногочисленные пассажиры уныло рассматривали сквозь давно немытые стекла  знакомый антураж родного города, кое-кто негромко  переговаривался между собой, и лишь один  крепко подвыпивший мужичок средних лет донимал  досужими разговорами какого-то  старичка, ненароком оказавшегося  рядом с ним на сиденье.  Старичку явно не нравилась компания разговорчивого соседа,  он отвернулся  от него и также уставился в окно. Рассердившись на такое невнимание, мужичок  повысил голос, а когда старик попытался  встать, пьяный грубо усадил его на место:

– Сиди, старый! Выйдешь после меня!...– и при этом добавил такое словцо, что дед только поежился. И без того негромкие разговоры в салоне  затихли.

– Гражданин, немедленно прекратите выражаться! – вступилась было  за пожилого  пассажира  кондуктор.– Если вы выпили, то…

– Да пошла ты на …!

И благородный гнев кондуктора захлебнулся в самом своем начале. Народ в салоне безмолвствовал. А пьяный между тем продолжал теребить деда, уже ничуть не смущаясь непечатных выражений. Похоже, получив карт-бланш от своих попутчиков, он решил им воспользоваться на полную катушку…

…На следующей остановке  в салон автобуса вошел милиционер. Как положено, он был фуражке, в мундире, а на его погонах тускло блестели  маленькие звездочки. Поскольку он вошел через заднюю дверь, то оказался за спиной  разошедшегося мужичка. Не видя блюстителя порядка, мужичок продолжал вести себя разнузданно. Кондуктор с надеждой глядела в сторону милиционера, но тот усиленно  не хотел  слышать всех скабрезностей хулигана. И тогда она предприняла еще одну попытку  обуздать пьяницу:

– Гражданин, если вы не прекратите выражаться, я вас сдам сотруднику милиции!...

Ее  голос  буквально звенел от негодования. Хулиган с наглой улыбкой повернулся к кондуктору.

– Да я тебя…– и тут он увидел  стоявшего милиционера. Этого было достаточно, чтобы он весь съежился, затих и сделался почти невидимым на сиденье рядом с обиженным стариком. Милиционер же, кинув ленивый взгляд  на пьяного, бросил кондуктору:

– Некогда мне, у меня обед, а этого  гони отсюда на …!

Нервно вздрогнув, кондуктор моментально сникла, пассажиры продолжали безмолвствовать, а хулиган вновь расправил плечи:  теперь в автобусе было уже два хулигана…

ЭПИКУРЕЕЦ 

Алкоголиком  Федя  не был, но выпивку уважал и свои симпатии к ней не скрывал ни от кого, в том числе и от Зинки, когда еще «женихался». А чего скрывать? Всяк по-своему с ума сходит. Один от футбола шалеет, другой – курит как паровоз, третий– все ночи напролет проводит за  преферансом, и ведь никто не судит их так строго, как любителей «зеленого змия». А тут посчастливилось  ему вычитать в какой-то газетке, как один знаменитый академик, «специалист по сердечным болезням», рекомендовал здоровым людям  принимать перед едой   по стопочке. Советует - значит знает, ведь он же А-КА-ДЕ-МИК! Водочка – она ведь кровь по жилам заставляет веселее бегать да атеросклерозу не дает развиться. Говорят, ни один алкаш еще  от этой болезни не помер – чистые сосуды! Правда, у них всяких других болячек хватает: язва, например, цирроз печени  и прочая зараза, но  ведь не атеросклероз же!  Но народ-то дикий – все одно не понимает Федину  жизненную позицию, а все оттого, что не читали они  того знаменитого академика, а то враз бы поумнели. А пока ему приходится терпеть всякие упреки да нехорошие намеки в свой адрес: алкаш, мол, ни дня без рюмки не можешь! Ни поддержки тебе, ни сочувствия – эх, серость непьющая!...

Федя, когда с Зинкой еще только начинал дружить, уже выпивал, но по легкому:  немного   десертного или сухенького мог хватануть, пивка, а на крайний случай, мог и «Агдамчика» пригубить. Сначала для храбрости (очень уж  девок он стеснялся  в молодости, и потому до сих пор уверен, что если бы «не это дело» перед танцами, век бы он не насмелился подойти к Зинке).  Затем «принимал»  уже для веселья, а потом – по привычке. И шибко-то не скрывал своего хобби от Зинки: все должно быть по-честному – знай, с кем собираешься жизненную стратегию строить! Не прынц заморский, а простой рабочий парень с химзавода. Дружили, целовались. Возникла было Зинка: от тебя вином, мол, пахнет, некрасиво это… Федя  тут же сделал правильный вывод, и резко…сократил количество поцелуйчиков. Подумаешь, радость – обмен микробами! Да и вообще, Федя рано понял, что целоваться надо только в день свадьбы, под пьяный рев  гостей: «Горько!». Ни до, ни после. Баловство это одно, не царское это дело, одним словом. И хотя Федя никак не тянул на  царя  Федора Иоановича, а поговорку эту теперь часто употреблял, впопад- невпопад – неважно.  На душу она ему легла…

Через  открытость и непосредственность  у Феди не раз случались неприятности. Вот, к примеру, когда  ходил он на «смотрины»  к Зинкиным родителям… Казалось бы, все с Зинкой  обговорили накануне, чтобы родителям понравиться, а вот как за столом себя вести – забыли. Видно, посчитали, что каждый за себя разумеет, а потому и конфуз вышел…

Пришли, познакомились, разговоры общие, то да се, а тут и за стол время приспело. Тестек будущий  то ли  слишком хлебосольным оказался,   то ли слишком хитрым – не понял с первого раза  Федя. Вино льет в стаканы под самую завязочку, пьет  много, смотрит весело, говорит ласково и складно – грех не уважить такого человека! Час только посидели за столом, а уж три стакана  уронили в себя. И хоть  Федя не упал под стол, а все  же лицом     разгорелся – хоть прикуривай от него! Сидит он так и радуется:  угодил будущему тестюхе!  А Зинка  ему потом со слезами выговорила: мать совсем напугал. Ты, говорит, дочка, где такого алкаша нашла?… Услышал Федя такие слова – чуть не задохнулся от возмущения и обиды: ведь  уважить хотел будущих родственников, а что получилось из этого?! И от того еще обиднее стало ему, что краем глаза он видел, что  сама будущая теща  ни одного стаканчика мимо рта не пронесла, а ему, значит, такой приговор вынесла – алкаш! Ладно, переморщился Федя и сделал для себя  нужный вывод…

Вскоре снова какой-то повод выдался посидеть за столом  с двоюродными папой и мамой,  так он там на все приглашения  отвечал вежливым отказом: не пью, мол, и не тянет!… На душе, конечно, было тяжело  и противно, но принцип-то надо было выдерживать – и выдержал, да только в тот же вечер нечаянно услышал, как  мать допрашивала  Зинку:

 – Чевой-то твой Федька от вина рыло воротит, иль допился до «белой горячки»? Что ж ты с ним таким больным делать-то будешь?

 Услышал это Федя и обалдел от женской логики: пьешь – плохо, не пьешь – тоже плохо! А как быть?! Махнул он рукой на все чужие мнения, и решил  в жизни оставаться самим собой со всеми своими «плюсами» и «минусами». Все равно, решил он, если их все в кучку собрать, то «плюсов»-то у него поболе наберется, а значит, кто  захочет, то и такого полюбит. Похоже, правильно расчет сделал, поскольку очень скоро они с Зинкой  поженились…

Сейчас он уже толком не помнит, почему  сразу после свадьбы  вопрос о его пристрастии к выпивке  не возникал. То ли он невольно укорот себе дал на этот нежный период семейной жизни, то ли Зинка, по молодости, не замечала, а может быть просто решила не  травмировать раньше времени новоиспеченного  суженого жесткой критикой. Как то бы ни было, но ни разу не поругались они  с Зинулей  через посредство «зеленого змия»… А тут Федя загремел в армию, точнее, на флот, на целых три года, а там  из напитков только соленой водицы за бортом  вдоволь, а про водку пришлось надежно забыть. Хочешь-не хочешь, а ослабил он свое внимание к алкоголю на целых три года, хотя, если честно признаться, то  он иногда крепко зашибал… во сне. А проснется: гамаки кругом и трезвые  постные рожи товарищей да много-много соленой воды в океане. Уж мне только до дому добраться, как клятву повторял про себя Федя, крепче стискивая зубы, там-то я отыграюсь за все упущенное!...

Долго, нудно тянулись три года, но и они прошли, добрался, наконец, Федя до дома, а в это время  какие-то придурки «наверху» принялись бороться с алкоголизмом. Свои цистерны, видать, повылакали, а ему, молодому и здоровому, не дают! Ну, где она, справедливость?! Года три- четыре длился этот трезвый беспредел, пока  кто –то там же наверху не понял, наконец, что нельзя русского мужика от водки отлучать – беда может случиться! Как бы то ни было, а наступило, наконец, послабление  по водке. «Трезвых» дураков куда-то задвинули, словно бы их и не было вовсе, появились новые, «употребляющие», а то и вовсе «злоупотребляющие», и шлюзы открылись: пей- не хочу! Впрочем, Федя всегда хотел, да и один он разве – все  припали к водочным рекам с колбасными берегами. Дело прошлое, а все же, думал Федя, сколько  народ всяких гадостей натерпелся за эти годы, и ведь никто не ответил  за унижения, а традиционный для Руси вопрос: « Кто виноват?», как всегда остался без ответа…

…Новые времена звали жить по-новому, и Федя без особого труда  воскресил сладостное состояние легкого перманентного  похмелья. В запойный штопор он никогда не уходил – срабатывал какой-то внутренний «стоп-кран», а состояние вечного «под шефе»  помогало ему  в жизни: крупные неудачи не казались таковыми, а мелкие он и вовсе  не замечал. А это, знаете ли, уже само по себе здорово – нервная система, словно за броней!

Без особых усилий Федя пришел к выводу, что день без стопки- бездарно прожитый день! И он старался  жить полнокровной, одухотворенной  тем божественным напитком  жизнью. Книжек, по правде, Федя прочитал  не так много на своем веку, но где-то все же выцепил такое выражение, что в жизни  должны быть праздники, и что сама жизнь,  как песня, а что за праздник, что  за песня на Руси без выпивки? Издевательство одно! И принимал он ее родимую на грудь, словно выполнял  возложенную на него кем-то свыше  ответственную  миссию. Зинка, вроде бы, уже стала уставать в борьбе с ним за безалкагольный быт, так тут теща-вредина заводит ее: побольше по дому загружай его работой, дачку купите и пусть он там  в земле ковыряется от зари до зари, глядишь на пьянку меньше времени останется… По магазинам вместе ходите, а если одного  посылаешь, то денег давай  тика-в-тику, только на продукты. Мужики, мол, что дети: от любого излишка (будь то деньги или свобода) шалеют и делают глупости, которые потом  женщинам приходится исправлять. Такие вот тещины происки были  направлены против него, против Феди.

- 2 -

Вообще-то за продуктами по магазинам  Зинка бегает сама, а он, Федя, всегда считал это дело глубоко постыдным для мужика. Нет, если там, скажем, пошел за бутылкой, а в довесок прихватил булку хлеба  да палку колбасы – это куда ни шло, ну, а если вот так, за здорово живешь, с авоськой по магазинам … Увольте!  И так он четко держал свой принцип все 45 лет, из которых  он двадцать  с лишним лет  бездумно разменял на семейную жизнь с Зинкой. Ситуация изменилась, когда  он вышел на пенсию «по химии», и оттого постоянно сидел дома. Тут хочешь-не хочешь, а приходилось  нарушать свой принцип …бегать  по магазинам.

Обдумав на досуге свой новый статус пенсионера и  единственного снабженца всей семьи, решил он несколько изменить тактику, поскольку сообразил, что вполне можно безболезненно удовлетворять запросы как семьи, так и свои, глубоко личные. А они таковые были… Вот,  к примеру, надо ему сэкономить себе на бутылку. Можно, конечно, взять из денег на продукты  50 рублей  и, злоупотребляя положением хозяина дома, купить себе бутылку… и выпить ее. Но ведь нельзя совсем со счетов скидывать мнение Зинки и  двух уже невестившихся дочек – Маши и Даши. Да и пить-то ее родимую под недовольное ворчание супруги нет никакой радости. Потому он  и разработал свою собственную стратегию выживания  в окружении «недружественной и агрессивной среды». К примеру, нужно ему, край, разжиться деньгами на чекушку, так он  не станет брать 1 кг колбасы, а возьмет 800 граммов, но Зинке скажет, что взял  «кило», а если его благоверная вдруг не поверит ему, то можно всегда сослаться, что его, старого и мирного пенсионера, в магазине  нагло обвесили, что в советские времена случалось сплошь и рядом. Попробуй докажи обратное, если чеки Федя всегда «терял», а без них тебя и уличить-то нечем… Даже Зинка  со своим веселым и взрывным характером без чека не пойдет разбираться  с наглой продавщицей. То же самое можно проделать и с сыром, и с маслом… Если этого мало и на чекушку еще не хватает, тогда  Федя покупает молоко по одной цене, а дома называет  цену другую. Разницу- себе. Возмутится если Зинка, что дорого…, а мало ли  теперь магазинов и «комков», и везде цена разная  – разве упомнит Федя, где он сегодня купил, а где вчера. Так вот и получается: с миру по нитке, а голому…штаны.  Это Федя так шутил, хотя штаны ему, конечно, были не нужны – его водочка больше интересовала.  При больших объемах  закупа продуктов  запросто удавалось «сэкономить» на чекушку, которую он тут же, за павильоном,   приговаривал и заедал помидором или пирожком, купленными на сдачу. Ну, а если совсем плохо  дело обстояло с деньгами, то Федя соглашался и на «мерзавчик», а его-то он  одолевал  без всякой закуски, здесь же, отвернувшись в любой угол  торговых рядов. Такой вот уклад жизни сложился у Феди после выхода  на заслуженный отдых…

Догадывалась ли Зинка о происках Феди? Наверное, и даже наверняка, ведь не дура же она была, да и Федю изучила за все эти годы как облупленного. Недовольство начала выказывать, ругаться, но Федя  был неисправим, и тогда она пошла на радикальные меры – отлучила мужа от семейного бюджета… от кошелька, значит. Сделать это было нетрудно, все  не «трубу» в Чечне отключить – без войны обошлось.  Правда, Федя попробовал было опротестовать драконовское решение, но вскоре убедился, что  ругаться с Зинкой –   себе дороже: кремень баба! И Федя ее все же любил, да и дочки дружно выражали поддержку матери, и он – смирился…Так «добытчиком»  в их семье теперь стала  «мама Зина»... Теперь она приходила из магазинов, как перегруженный

 «Камаз». В один момент Феде даже показалось, что руки у жены  стали длиннее – ниже колен висят…  Правда, потом, когда трезвый повнимательнее пригляделся, то вздохнул с облегчением: показалось! Нормальные руки, рабочие, как у многих русских женщин. А для Феди наступила новая эра существования…

- 3  -

Федя не знал, кто такой был Эпикур. В школе не проходили, да и книжки  про него как-то не подвернулись ему под руку, но от кого-то из своих дружков он прознал, что этот Эпикур  был веселый, бесшабашный человек: вино, друзья, женщины – и Федя заочно  его зауважал. Ведь у него тоже  было много друзей.  Сложнее – с женщинами, да, впрочем, Зинка одна целого батальона эпикуровских баб стоила! И хотя Федя  не мог долго думать о чем-то и складно рассуждать (такая уж у него голова стала, после того, как  он в детстве со стайки упал, аккурат ею вниз!), а все же решил про себя, что  эпикурейцем называется тот, что  пьет, балдеет, весело живет… Как только определился со своим статусом – жить легче стало. А когда Зинка  подступилась к нему в очередной раз с ультиматумом: или – я, или – водка, он ей так мудрено, с хитрой улыбкой ответил, что она потом на него три дня с уважением смотрела:

 – Эпикуреец я, Зина! Тебе ли меня обсуждать, несчастная!…

–   Ой!– ужаснулась Зинка,– это что же, алкаш что ли?…

–  Серость неграмотная!–  пренебрежительно ответствовал Федя и направился к двери.– Извини, Зинуля,  но меня ждут друзья- эпикурейцы…

С тем и ушел…

Да, были у него друзья, хотя, если разобраться, скорее это были  приятели по интересам, точнее, «по интересу к…»  – эпикурейцы, одним словом. У некоторых он даже фамилий не знал, только по именам: Витек, Колек, Боб (Борис, значит), Банан… Встречались они 1-2 раза   в неделю где-нибудь в тихом скверике, неподалеку от винно- водочного магазина, или  на площадке около детского сада, после того, как  родители разбирали оттуда своих чад. Пили, что Бог пошлет, говорили неторопливо, порой не замечая того, что данная новость обсуждалась ими уже второй, а то и третий раз на неделе. Никаких тебе обязательств, никаких серьезных проблем.  Впрочем, все эти посиделки  остались для Федора в прошлой жизни, когда он еще  зарплату получал, а как  ушел «на заслуженный…», тут случился с ним финансовый голод, а вслед за ним и алкогольный. Вот тут-то  все его друзья – эпикурейцы предстали совсем  в ином свете…

Оно ведь как  было у них раньше-то: сегодня ты угощаешь, завтра у меня есть – я угощаю, вот и дружбаны! А тут другая ситуация получилась: сегодня тебя угостили, завтра налили, и послезавтра  плеснули в стакан, ну а потом-то  приятели-эпикурейцы стали требовать встречное угощение, а у Феди  не оказалось материальных ресурсов.

– Веришь-нет, все Зинка вчистую отнимает – зверь баба! –  пожаловался  было он одному приятелю, а тот его на смех поднял. Другому, когда тот стал намекать, что не прочь бы похмелиться  за Федин счет, ничего не стал объяснять: «Не хочу, мол, и все тут…». Думал, обойдется, а случилась незадача...

– Как это « не хочу»?– наседал на него Боб-эпикуреец, чувствуя немую поддержку Витька, также больному на всю голову,– вчера хотел, когда на наши деньги пил, позавчера, а сегодня вдруг расхотел!?...

– Вот так получается, – ответил смиренно Федя, желая загасить конфликт в самом начале, но не тут-то было. Боб, Витек, и, как назло, подваливший к ним Колек, непременно хотели сатисфакции в виде бутылки, но позиция Федора их настораживала.

– Ты чо, в натуре,– хором кричали они, – издеваешься?! Не хочешь – не пей, а друга уважь, а то вишь, чо придумал…

Еле с миром разошлись (подвернулся  какой-то денежный эпикуреец, «развел стрелки»), а то бы не сохранить Феде   свое лицо от знакомства с кулаками Боба, а они у него ого-го какие! Стал с тех пор Федя сторониться своих прежних приятелей, понял, что халявщиков нигде не любят, а про себя на досуге вновь глубоко задумался, как же ему строить дальше свою жизненную линию. Долго думал, и придумал-таки…

Забросил он своих друзей – решил вести  жизнь эпикурейца- одиночки. И для  начала дал себе слово, что пить будет только по праздникам. Сел с календарем, полистал листочки и даже присвистнул: сколько их напридумывали в советское время: пей – не хочу! Тут тебе и 1 Мая, и 7 Ноября, и День Победы, 8 Марта,  23 февраля, день Конституции, Новый Год.  Но это только  большие праздники, которые и в детском саду принято отмечать, но ведь есть еще и более скромные, а все же праздники. Например,  День  печати, День Парижской Коммуны, День шахтера,  День Пожилого человека и… Больше 20 штук набралось. У этих масштаб, конечно, не тот, что у Нового года, но как повод к выпивке и они годились. Хорошо, что Зинка у него оказалась «чистым продуктом советской эпохи», а попросту, значит « совком». Ведь в славные  застойные (а Федя любил называть их «застольными») времена по любому поводу полагалось рюмочку опрокинуть, поздравить друг друга, а то и расцеловаться всласть, как это делал наш «многоуважаемый» генсек. С поцелуйчиками-то Федя давно уже разобрался, еще до свадьбы, а все остальное стал потихоньку внедрять в свой быт…

Зинка, видимо, насмотревшись на  отца с матерью в детстве,  усвоила, что  в праздничные дни нужно покупать бутылочку, чтобы вечером уважить своего суженого. Были у них такие маленькие хрустальные рюмочки, граммов на 30 (еще на свадьбу подарили им!) – вот из них они и пили с Федей. Зинке нравилось: «Как баре пьем из хрусталя!…». Федя долго не мог терпеть такого безобразия: не кот же он, чтобы  лакать из такой мелкой посуды. Вмиг «приговорил» их, даром, что хрустальные. На новые  денег нет,  и поэтому  купил он в магазине стаканчики граненые емкостью 100 граммов.  И вроде хочет налить ему Зинка  50 граммов (по академику!), да дрогнет, порой, рука, и упадут в стаканчик драгоценные лишние  капли. Хорошо! А если за обедом или ужином  что-то приятное вспомнит, то и повторно может обслужить  стаканчик мужа. Зинка-то, она ведь  не жадная, за что и любил ее Федя. А тут как-то  на День пожилого человека после второй стопки  Федя  нечаянно руками, как крылами, взмахнул: мне, мол, водка  «мущинскую силу» добавляет– и так хитро  посмотрел на жену и шторку на окне откинул, а там темно, ночь на дворе… Ох, Зинка – башковитая баба, враз смикитила, какую пользу может поиметь, и хрясь ему  остатки водки в стаканчик, по самые края: вроде как, для пущего азарту. Федя кобениться не стал, выпил и …все. То ли организм его ослаб без постоянных тренировок, то ли магнитные бури в эту ночь на солнце свирепствовали, только  он  в постели одну пассивность выказал – спал как убитый, и никакие Зинкины ухищрения  его не встрепенули. Получив такой горький сексуальный урок, Зинка вернулась к прежним ста граммам. А Федя?     …А Федя  стал дальше разрабатывать свою стратегию.

-  4 -

И забрела в его  рыжую голову редкая, а оттого еще более ценная  мысль: ведь кроме  официальных государственных праздников  существуют и церковные, религиозные. Это в советские времена,  Пасху  втихушку праздновали и крашеные яйца ели под одеялом. Сейчас-то все по-иному: хочешь – крестись в церкви, хочешь – яйца крась! Демократия – одно слово! Федя давно заметил, что Зинка  никогда не была твердой атеисткой, нет-нет, а вспомнит  Бога  да лоб перекрестит. А тут родное правительство, словно желая потрафить Феде и таким же как он «эпикурейцам», стало один  за другим религиозные праздники объявлять выходными днями, а его министры стали по церквам ходить, да лоб крестить на виду у всего народа. Умный-то сразу бы догадался, что это ошибочная политика: чем хуже живем, тем больше отдыхаем. Ну, так это умный, а причем здесь наше-то правительство?  Вот и получается, как начинаем встречать Новый год с 30 декабря, так и гудим не просыхая до  14 января, пока не отметим «старый Новый год». Пьем, не просыхая: крещение, святки, Рождество и т.п. Вон немцы  после войны или китайцы после «культурной революции», когда поняли, что для того, чтобы хорошо жить, надо рогом упереться, поработать. Уперлись, поработали, так и живут сейчас по- человечьи, а тут?

Ну, как вы уже поняли, так рассуждать  мог только умный человек, но Федя-то здесь причем? Он просто радовался каждому выходному дню, хотя, казалось бы, чего  особо радоваться неработающему пенсионеру? За Зинку, видно, радовался. Снова взялся Федя за карандаш, чтобы сбить в кучку и подсчитать все  религиозные праздники. Долго пыхтел и потел, пока, наконец, не уразумел, что не совладает  с ними –  теоретической  базы   не хватает. Решил он тогда нанести визит в церковь.  Жене сказал, что  хочет матери поставить свечку за упокой души. Не зная  цен на церковные атрибуты, выдала ему Зинаида  сто рублей.  На эти деньги Федя и свечку поставил, и календарь церковный купил,   и крестик недорогой  присмотрел, да еще и на «мерзавчик» хватило.  Довольный вернулся, но главное  понял, что  стоит он на верном пути:  уважает Зинка религию, не жмется с расходами! Почитал брошюрки, вспомнил, как  старушки лоб крестили в церкви, сам потренировался, и давай после того сам  в разговор  вставлять  то одного святого, то другого, а то лоб перекрестит перед  рисованным образом, что там же в церкви купил. Крестик не снимал даже в бане. Заметил как – то во время любовных утех с женой, как тот елозил  по ее лицу, и тут же, не прекращая  своего основного занятия, прошептал ей на ухо:

– Зин, а ведь это благодать божья на тебя исходит от крестика-то, осязаешь ли?

А Зинка  уже глаза закатила, готовая  вот-вот разразиться сладостным стоном. И как все-таки Федя ловко все это устроил: крестик, благость божья, оргазм – так, видно, у Зинки в сознании все и слилось воедино. И вот она уже крестик себе купила и тоже стала  размашисто  крестить лоб. Что ж, в веру свою жену он быстро обратил, но как  приучить праздновать религиозные  праздники? Долго думал, но ничего умного в его рыжую голову не залетало, и тогда он снова  собрался в церковь… Полдня там околачивался, лоб крестил, слушал да наблюдал, и нашел- таки нужное решение…

«Хлеб – плоть божья, вино –  кровь его праведная»…Видел Федя, как  батюшка  детей кагором потчует при крещении… Дома на родительский день только вспомнил об этом, как Зинка  уже достает бутылку «Кагора» и наливает мужу.  Как водится, помянули  своих родителей, пригубили вино и…крякнул Федя с досады: ни святости тебе, ни радости – одна сладость на губах от кагора. И тут он снова тихонько подъехал к своей благоверной:

– А знаешь, Зинуль, давай уж ты кровь Господню  изопьешь, а уж я его слезы  осушу… А они у него были  горькие-горькие, чисто водка…  ведь сколько  лишений взял он на себя из-за нас грешников!...

На том и сошлись:  она отпивала  «кагорчик», а он – беленькую, «Губернаторскую»– каждый из своей бутылочки.

Так, благодаря тонкому расчету  Федора  вместе с официальными, государственными праздниками,  стали в их семье  праздновать все  церковные праздники: Пасху, Ильин день, Спас на крови, Крещение, Троицу, Вербное воскресение и др. Это что касается  стабильных, постоянных праздников, которые приходят ежегодно помимо твоего желания, но ведь есть другие  «нечаянные радости», как-то: свадьба, день рождения, поминки, наконец… Конечно, радости тут никакой – беда одна, да беда такая, что и здесь без застолья не обойтись. Худо ли  бедно, а жизнь Федора  в плане алкоголя стала налаживаться. И хоть не стал он жить лучше, а все же веселее…

Сергей Павлов