Сергей Черемнов. Молчанье Машади. Рассказ

Как-то очень быстро пролетел десятый класс. Эльшану кажется, только недавно был сентябрь, и вот уже – май 1972-го. А значит, скорое прощание со школой, которая стоит почти в центре Тбилиси, расставание с друзьями, с кем много лет делил школьные радости и огорчения. И грустно, и отрадно, ведь впереди – выпускные экзамены и целая жизнь.  

Кому в эту пору не казалось, что знаний – выше головы! И верилось, что ничего плохого не бывает в принципе, и думалось, если и суждено чему-нибудь случиться в житье-бытье, то это «что-то» обязательно будет только хорошим. Поэтому настроение в последние учебные дни у парня  было приподнятое.

Вот и сегодня уроки без особых проблем подошли к концу. Душа у Эльшана пела. Славная погода только усиливала это состояние, а врождённое шестое чувство подсказывало мальчишке, что ждёт его, как минимум, праздник. Расстояние от школы до дома он, как обычно, преодолел на городском автобусе № 23. Быстро добрался от остановки до родительской квартиры. А там...   

В коридоре на полке для головных уборов он сразу заметил тёмную косматую баранью папаху. На вешалке висела знакомая бурка. Эльшан кинулся в гостевую. И радости не было предела: в комнате на кровати крепко спал любимый дед Исмаил. Его светлая голова, украшенная шапкой седых волос, мирно покоилась на подушке.

Исмаил жил в селе Геурарх, что в Марнеульском районе – всего-то несколько десятков километров до грузинской столицы. Но в Тбилиси дед наезжал не часто, не любил городской суеты. Это внук обожал бывать у дедушки с бабушкой в деревне, проводил там каждое лето.

Дед громко сопел во сне. Видно, усталость от дороги сморила старика. Он лежал в одежде, в той самой, которую любил носить всё время – в офицерских брюках и гимнастёрке защитного цвета с медными пуговицами, с карманами на груди, со сплетением ремней разной ширины и длины, перекрещённом через плечи. Воротник и ремень на поясе предусмотрительно расстегнуты.

У кровати примостились дедовы сапоги, рядом с ними – милые старику, мягкие и высокие остроносые тапочки-чарыхи. У изголовья – широкий табурет, на котором – расписной фарфоровый чайник, хрустальный, грушевидной формы стакан-армуды, баночка варенья, кусочки колотого сахара на блюдце. Видно, перед тем, как отдохнуть, дед напился чаю.

Несколько минут Эльшан осторожно ходил по комнате, ожидая, не проснётся ли гость. Однако парню не терпелось поскорее обнять дедушку Исмаила. И, махнув рукой на приличия, он набрал в лёгкие побольше воздуха:

– Салам, баба! – подал голос парень. – Здравствуй, дедушка! Как я рад, что ты приехал к нам в гости!

Дедовы веки дрогнули, он перестал сопеть, пошевелился и открыл очи. Потом медленно приподнялся, сел на кровати, и легко встал на ноги.

Эльшан влюблённо смотрел на него. На выразительном лице пожилого азербайджанца, всю жизнь прожившего в Грузии, выделялись живые умные глаза. А чего стоили знатные дедовы усы! Теперь они поседели, но их концы по-прежнему лихо закручены и почти достают до мочек ушей.  

Эльшан хорошо помнил, как в деревне ему, маленькому пацанёнку – старшему дедушкиному внуку – разрешалось почти немыслимое в те времена в семье: подниматься к деду на тахту и, сидя возле него, крутить эти жёсткие, плохо поддающиеся ребячьим пальцам, длинные усы. Строгое выражение дедова лица тогда смягчалось, взгляд его теплел, появлялась еле заметная улыбка.

Казалось, что в такие минуты детское счастье смотрело на мальчишку мудрым взглядом деда. И бабушка ласково улыбалась, глядя на мужчин. А младшая дедова невестка прятала лукавые глаза за платком, неслышно шепча: «Ах, бала!» Посмеивался и дядя Рашид. Ведь в ту пору младшим играть, забавляться и куролесить при взрослых родичах или, не дай Бог, посторонних людях, было не принято.

Потом Эльшан подрос и начал понимать, что его дедушка – не простой селянин, а много повидавший на своём веку человек, который никогда не склонялся и не отступал перед трудностями жизни. И когда мама читала сыну книги про сказочных смелых воинов Кавказа, в образах эпических героев Эльшан мысленно представлял своего деда. И кто знает, насколько далеко от правды пребывали эти фантазии...

Дед Исмаил выделялся среди других той самой благородной красотой и твёрдой поступью, которую можно встретить только у настоящих мужчин Кавказа, – высокого роста, широкий в плечах, с узкой или, как говорят, «осиной» талией.

Отличался невозмутимостью и немногословием, сдержанностью даже в обращении со своими внуками. Однако Эльшан никогда не обижался на него за это – строгие чувства старшего выглядели вполне естественно. Мальчишка верил, что дедушка у него не простой – выдающийся, поэтому такое отношение деда к юному племени выглядело вполне закономерным.

Мальчик видел, что и сельчане смотрят на Исмаила с почтением, уважением и даже робостью. Многие считали его храбрецом, прославившемся удалью и мужеством.  Во всей округе о нём говорили как о человеке долга и чести...   

В дедовых глазах сейчас же вспыхнула радость, суровое лицо горца осветилось улыбкой. Он сердечно обнялся с внуком, похлопал юношу по спине. Эльшан не спешил расспрашивать деда о делах, знал, что тот не любит торопливых расспросов, когда наступит момент, он сам расскажет обо всём, что сочтёт нужным.

Дедушка снова присел на кровать, налил себе чаю, взял кусок сахара и, полулёжа, стал прихлёбывать напиток, держа стакан с чаем в правой руке. Перед каждым глотком откусывал сладкую крупинку. Эльшан сел рядом, прижался к дедову плечу и вдыхал знакомый с детства запах далёкого деревенского дома.

Наконец, дед поставил стакан, тыльной стороной ладони неторопливо вытер усы и произнёс:

– Вот удивил ты меня, дост!

Эльшан растерялся – не уразумел, о чём это говорит дедушка? Но промолчал. А Исмаил повторил, то ли вопрошая, то ли утверждая:

– Как же, друг мой, ты столько лет знал и молчал?! – и добавил не менее таинственные слова. – Ведь приключилось оно сорок лет назад... И стало бы самым страшным, что могло со мной произойти...

Эльшан смотрел на старика широко раскрытыми глазами, пытаясь осмыслить, с кем разговаривает дедушка? Сам с собой? С каким-то невидимым другом?   

А дед продолжал говорить загадками:

– Почему ты столько лет хранил эту тайну?! – он покрутил усы и усмехнулся. – А я-то, наивный, постыдился придать тогда этому значение... Вот история так история!

– Баба! – взмолился в конце концов внук. – О чём ты? Расскажи!

– Хочешь услышать? – дед с непривычной хитрецой посмотрел на него. – Дело-то прошлое, да случай непростой, история давняя и длинная... Может, тебе это не интересно?!

– Что ты, дедушка! – искренне воскликнул Эльшан. – Ещё как интересно!

– Ладно, Эльшан джаным, – согласился дед и поднял руки, как бы показывая, что сдаётся, уступая просьбе внука. – Тогда слушай и не перебивай...

– Давно это было, – Исмаил своими длинными пальцами потёр лоб и прикрыл глаза, вспоминая дни далёкой молодости. – Не припомню уж точно, в каком году, но где-то в начале тридцатых возвращался я из Османлы через село Башкечид, где проходила дорога через горный перевал. Сейчас здесь райцентр Дманиси...

Эльшан уже знал, что Османлы дед называет империю Османов, а по-современному – Турцию.

– Зачем туда ездил, неважно, – продолжал старик. – Скажу только, что настоящие абреки-бунтари всегда были за справедливость, за лучшую жизнь для простого народа. А я был молод и бесстрашен, вооружён  как воин – винтовкой, клинком и кинжалом...

Дед положил свою широкую натруженную ладонь на голову Эльшану, и тот будто почувствовал, как невидимая, но мощная, дедова энергия разлилась по всему телу, высыпала мурашками на коже. 

– Тот давний поход был непростым, тяжёлым. И я, и мой боевой конь – оба мы очень устали. Знай, внук, что обратный путь на родину всегда долог... Однако всё же кое-как добрались мы со скакуном до Сарвана – теперь это город Марнеули. До моей деревни оставалось ещё десять километров, а сил уж совсем не было. Так устали, что, кажется, даже серебряная сбруя у коня перестала позванивать. И решил я отдохнуть, а заодно немного привести себя в порядок.

Дед выпрямился на кровати и устремил неподвижный взгляд в оклеенную обоями стену, словно мысленно оказался на далёкой улочке древнего поселения.

Недолго колесил Исмаил по Сарвану. На окрестные горы опускался вечер. Вскоре путник добрался до духана, который расположился неподалёку от маленькой железнодорожной станции: через город изредка проходил поезд Тбилиси – Ереван.

Вкусно пахло жареным мясом. Путник поставил коня у коновязи, где переминались с ноги на ногу в ожидании хозяев несколько лошадей, приказал подбежавшему мальчишке-работнику присмотреть за своим скакуном и направился в духан.

Здесь за высокой деревянной стойкой суетился толстый духанщик в длинном чёрном фартуке. От очага в торце прилавка шло тепло, оно же подогревало врезанные в дерево большие сосуды с едой. На дальнем конце прилавка высились стопки чистой посуды, стоял большой самовар. Ступени лестницы круто уходили в темноту комнат второго этажа.

В мгновение ока путник оценил обстановку в трапезной зале, блекло освещаемую керосиновыми лампами. Тут было тепло. За столами прокуренного помещения сидело человек двадцать мужчин. Одни ели или пили чай, другие просто курили трубки и громко обсуждали свои дела.

Стоило Исмаилу войти, как разговоры разом смолкли, все почтительно поднялись со своих мест и разноголосо приветствовали его. Ибо многие его хорошо знали, а те, кто не знал лично или никогда воочию не видел, были хорошо наслышаны о смелом и справедливом воине.

Духанщик проворно подскочил к гостю:

– Тебя послал сам Всевышний!  – в свете ламп было видно, как лоснится от пота растянувшаяся в почтительной улыбке физиономия. – Чего изволишь, брат? Что прикажешь приготовить, дорогой?

Исмаил мельком глянул на него, окинул взглядом толпу посетителей, замолчавшую в ожидании его ответа:

– Зарежь хорошего барана, – промолвил новый гость. – И угости всех, кто здесь...

– Лучшего барашка с гор Яглуджи зарежем, дорогой! – заверил духанщик.

В дальнем походе Исмаил давно не лакомился знаменитой яглуджинской бараниной. Её вкус славится повсюду и больше не встречается ни в одном месте.

Хребет Яглуджа начинается где-то над озером Кумиси, тянется на восток, огибает берега Куры, образуя крутые обрывы. Привольные долины и луга Яглуджи, простирающиеся до самого Азербайджана, летом порастают густым сочным разнотравьем. Немало легенд сложено о волшебной природе Яглуджинских гор: здесь веют особые ветры, витает необычное биополе. Пастухи дают отарам вволю есть полезные ароматные травы, которые придают мясу особый, неповторимый вкус. А масло, сбитое из яглуджинского молока, поставляли даже в Санкт-Петербург, к императорскому столу...

– Я положу в мясо чеснок, кумин, кориандр, корицу, тмин, чабрец... – раскрывал поварские секреты духанщик. – Пальчики оближешь!

– Хватит! – оборвал его гость. – Принимайся за дело!

Услышав это, люди зашевелились, оживлено загомонили, начали хвалить гостя за доброе решение. Однако обрадовались не все. Боковым зрением Исмаил заприметил, что слева от него молча сидят трое в чёрных кожаных куртках. На поясе у каждого висела кобура с наганом. Двое опоясаны пулемётными лентами. Было заметно, что при виде Исмаила неизвестные напряглись. Угрюмые лица этой троицы не выражали ничего хорошего. Они не поднялись и тогда, когда он вошёл, не приветствовали его.  

Где-то в дальнем закоулке Исмаилова мозга тренькнул тревожный звоночек. Но смелый воин, не привыкший бояться неизвестности, тут же заглушил его. Он и сам не любил неискренних улыбок, напускного славословия. Поэтому не придал значения этим «комиссарского вида» людям. 

Пока резали и готовили барана, Исмаил скинул с плеч бурку, снял папаху. Мальчик подал медный таз и кувшин с водой. Духанщик сам поливал гостю из кувшина. Исмаил, не торопясь, трижды омыл кисти рук, потом прополоскал рот и промыл нос, умыл лицо, ещё помыл руки до локтей.

Дождавшись, когда гость утрётся льняным полотенцем, мальчик забрал умывальные принадлежности и убежал. А Исмаил уселся за один из столов. Сразу же принялся за густой, ароматный чай, сваренный из горного разнотравья.

Рядом примостился дальний родственник Исмаила по имени Машади – из деревни, что по соседству с его родным селением Геурарх. Исмаил степенно выспрашивал его о событиях, что случились на родине за время его отсутствия, а сосед торопливо частил словами, боясь пропустить хоть что-нибудь из местных новостей.

Мало-помалу посетители духана снова разговорились меж собой, изредка поглядывая в сторону Исмаила. Над столами снова повис шум голосов. Лишь те в чёрных кожанках сидели тихо, попивали из глиняных кружек, как бы невзначай зыркали глазами по сторонам и время то времени перешёптывались, кивая на Исмаилов стол. Но наш путник совсем перестал обращать на них внимание.

Вскоре на столы поставили обязательный хлеб, соль и воду. Принесли барана, и духанщик принялся разделывать его под одобрительный гул мужчин. Мясо было ароматным, нежным и вкусным, и его хватило всем. Лучший кусок – баранью лопатку – подали Исмаилу, всё остальное раздали собравшимся – по старшинству и по чину. Категорически отказались от угощения лишь те трое.   

Такое поведение на Кавказе, конечно, выходит за рамки приличия. Исмаил вскипел было, однако заставил себя погасить обиду. Да и Машади посоветовал не брать во внимание их поведение: чужие, мол, что с них взять. Впрочем, остальные тоже простили им этот отказ, решив, наверное, что лучше не связываться, да и другим больше мяса достанется.

Пиршество продолжалось долго. Все нахваливали еду. В честь Исмаила звучали здравницы.  

– Но всему приходит конец, – дед печально посмотрел на Эльшана. – Хорошо бы помнить об этом смолоду. Я в тот день так устал, что решил поскорее сказать заключительное слово – вознёс благодарность Всевышнему, земляков поблагодарил. И потребовал у духанщика комнату для ночлега. Попросил поднять меня как можно раньше, ещё до света. Распорядился о коне и отправился отдыхать...

Не раздеваясь, Исмаил улёгся на кровать, винтовку-пятизарядку поставил в ближний угол, а клинок и кинжал положил в изголовье. Несмотря на усталость, долго не мог заснуть. Вспоминал лица родных, с кем предстояло завтра увидеться после разлуки, перебирал в памяти эпизоды прошедшего дня. Снова и снова думал о том, кто эти люди в кожанках и что у них на уме.

На втором этаже – в гостиничной части духана – стояла ночная тишина. Похоже, Исмаил ночевал здесь один, и остальные комнаты были пусты. Внезапно его тонкий слух уловил осторожные шаги по коридору. Кто-то на цыпочках приблизился к его двери. Исмаил нащупал в темноте рукоять кинжала и тихо вынул его из ножен, приготовившись действовать. Но неизвестный постоял возле двери и так же тихо удалился. Тогда Исмаил поднялся, бесшумно придвинул к двери скамью, на неё поставил кувшин с водой так, чтобы любой, кто решит войти в комнату, не смог сделать это незаметно. И после всего заснул крепким сном.

...Проснулся он от топота ног духанщика, который шёл будить его. Исмаил успел вскочить, убрать скамейку на место.

С востока, из-за посветлевшей спины гор, в Сарван готовился войти рассвет.

Пока путник седлал коня, на улице занялось серое утро. Со всех сторон к духану шли вчерашние посетители, чтобы пожелать Исмаилу доброго пути. Он не удивился – таков обычай. Подивило лишь, что среди провожающих оказались и те, чужие. Их заспанные лица по-прежнему были хмурыми.

Исмаил тепло простился со всеми, кроме сумрачной троицы, тем более что чужаки стояли особняком, делали вид, что беседуют между собой, не обращая внимания на остальных. Один из них всё посматривал на Исмаила с ехидной усмешкой, похлопывая рукой по кобуре. На плече у него висела винтовка.

Исмаил привычным движением поставил ногу в стремя и вскочил в седло. Прежде чем отправиться в путь, предстояло перебраться через железнодорожное полотно. Он надвинул папаху на глаза, поправил бурку и пришпорил отдохнувшего коня, пустив его вскачь, чтобы одним прыжком перескочить через рельсы. Боевой конь тонко чувствовал каждое движение хозяина – сразу понял, что надо делать. Разогнался и, мощно оттолкнувшись от земли, прыгнул через железную дорогу.

За спиной всадника раздались громкие одобрительные крики. Ещё мгновение, и животное передними копытами коснулось земли, оставляя рельсы позади. Именно в этот момент Исмаил уловил характерный, краткий, еле различимый свист – в нескольких миллиметрах от уха воина пролетела пуля, тронув мех косматой бурки.

– Военный человек это знает, – объяснил внуку дед.

Выстрела он не услышал. Наверное, его заглушили вопли толпы. До зуда в спине хотелось обернуться, но не стал этого делать – гордость не позволила посмотреть, кто стрелял. Вдруг это чья-то безвредная шутка, вдруг люди подумают, что испугался?! Он не раз слышал, как свистят в бою пули, некоторые предназначались ему и, бывало, ранили воина. Однако он никогда пулям не кланялся, потому что смерти не боялся. И в этот раз Исмаил не дрогнул, не опустил плечи, не согнул спину. Лихо поскакал вдоль мощёной улицы и вскоре скрылся за поворотом.  

А через несколько часов он уже был в родном селе, где сразу же началась радостная суета – праздник встречи воина, от которого долго не было ни слуху, ни духу. И Исмаилу стало не до утреннего происшествия, не до поиска ответа на вопрос: кто в него стрелял? Жив – и ладно. И вообще старался забыть про этот случай.

Ну а затем – дни бежали за днями, месяцы за месяцами, годы за годами...

– Сорок лет прошло, джаным, – дедушка снова воздел руки к потоку. – Представляешь, душа моя, сорок лет?!

У Эльшана не получилось вообразить себе время, длинной в четыре десятилетия. Ведь ему не было и восемнадцати. Разумеется, в школе он изучал историю родного края, и, казалось, немало знал про сложные тридцатые годы Кавказа. Но, одно дело – абстрактные факты, другое – жизнь твоих родных...    

– Все эти годы и я ни разу не спросил Машади, и он ничего не говорил об этом, – между тем продолжал Исмаил. – Даже не вспоминал! И вот сегодня...

Дед замолчал, прикрыв рукой глаза, и сидел, раскачиваясь из стороны в сторону.

– Баба, – Эльшан осторожно потянул дедушку за рукав. – Что же случилось сегодня?

– Нынче ехал я к вам на перекладных. Решил передохнуть в Марнеули, который мы, старики, по-прежнему зовём Сарваном. Зашёл в чайхану и, хвала Аллаху, встретил там Машади, – лицо Исмаила просветлело. – Давненько я не видел своего товарища. Мы разговорились о том, о сём. И вдруг этот старый хитрец спрашивает:

– А помнишь ли ты, Исмаил, тот давний случай в духане? – и так пристально на меня смотрит, будто знает чего-то.

– Припомнил... – отвечаю. –  Когда поскакал в то утро через рельсы, рядом с моим ухом просвистела пуля. Всё хочу тебя спросить: как думаешь, не мог я ошибиться?  

– Не мог! – откликается он и глаза прячет.

– А ведь я так и не знаю до сих пор, кто в меня стрелял и зачем? – заявляю я.

А он этак виновато:

– А я знаю...

Тут я прямо-таки завёлся:

– Значит, знаешь!  И столько лет молчал! А ну-ка, рассказывай, как всё было! И вот что он выложил мне...

Когда Исмаил вскочил на коня и пришпорил его, один из чужаков сорвал винтовку с плеча, передёрнул затвор и стал целить всаднику в спину. Земляки, криками провожавшие Исмаила, стояли в стороне от незнакомцев, поэтому на стрелка никто не обращал внимания. Кроме Машади. Он увидел, что ствол направлен на всадника, а палец стрелка – на курке. Машади рванулся к нему и в момент выстрела успел ударить рукой по винтовке. Пуля пролетела мимо. А Исмаил даже не обернулся. Все, кто провожал его, бросились к чужакам, но те, угрожая людям оружием, ушли...

– Тогда я так и не узнал, кто они и почему стреляли, – с досадой объяснялся Машади. – Я до сих пор не знаю этого! Так зачем мне было беспокоить тебя, друг?! Я долго раздумывал над этим случаем. Не раз собирался приехать к тебе в деревню... Но сначала не мог пересилить себя, раз всё обошлось. А после решил: раз прошло много времени, и ты ни о чём не спросил, – зачем ворошить прошлое? Как-то неудобно выдавать себя за  спасителя...

– Представляешь, Эльшан! – смеялся дед. – Товарищ мой спас мне жизнь, но постеснялся рассказать об этом... Сорок лет мы оба молчали! Один, ради сохранения достоинства, не оглянулся и не спросил, другой спас товарища, но постеснялся рассказать ему об этом... Знай, если бы не Машади, не было бы у тебя дедушки. Эх, недаром говорят: пуля – дура... а Машади – молодец!

Дед на несколько секунд отвернулся к стене. Верно, всё размышлял о том, почему они, добрые друзья, десятилетия носили в себе эти вопросы и ответы, зачем так долго тянули, пока не пришли к этому разговору. Может быть, думал о силе духа, которым всегда славился Кавказ, об истинной смелости и о подлинной скромности настоящего друга...

– И всё моя гордость... А если бы один из нас не до жил до этого разговора? – и дед засмеялся, дёргая себя за ус. – Э-хе-хе...

– Ладно! – успокоился он. – Скажи-ка лучше, как твоя учёба? Что думаешь дальше делать?

Эльшан рассказал деду о своих планах. Смущаясь, сообщил, что собирается на юридический факультет, хочет стать следователем...

– Правильно! – одобрил Исмаил. – Я всю жизнь бился с разной нечистью. Хорошо будет, если и ты... – он сделал паузу, подбирая нужные слова. – Как сумеешь, продолжишь это дело...

г. Кемерово, сентябрь 2021 года