Сергей Черемнов. Находка для шпиона. Рассказ

- А ты знаешь, что «плакали» наши денежки? - Виталий Кузьмицкий воткнул лопату в землю, скинул верхонки, аккуратно пристроил их на торчащий вертикально черенок и направился на картофельную делянку Егора.

Услышав хрипловатый голос товарища, Чурсин поддел вилами и вывернул «наружу» очередной картофельный куст: из-под его корней  показались крупные розовые клубни, – тоже воткнул вилы в землю и отряхнул ладони. «Перекурим», - ответил он на немой вопрос жены Галины, которая собирала в ведро урожай из подкопанных мужем лунок, а когда оно наполнялось с горкой, они вместе пересыпали картошку в мешок, и повернулся навстречу подходившему Виталию.

- Чего ты там про деньги?

- Да, я тут в «Правде» прочитал, что Россия, потеряла пятнадцать  миллиардов долларов… – доверительно сообщил Виталий. – Представляешь?! ООН ввела санкции против Ирака, Ливии, Сербии и Черногории! Из источников, близких к российскому правительству, стало известно: теперь нефти и нефтепродуктов мы оттуда не получим…

- А мы-то тут причём, и, тем более, наши деньги! – рассмеялся Егор в ответ на беспокойство Кузьмицкого.

- Как, причём? – улыбался Виталий. – Вот бы нам с тобой эти деньги дали! Разве мы бы тут картошку копали…

- Кузьмицкий! – громко позвала Виталия жена Татьяна. – Ты чего лопату бросил?! Давай, подкапывай! Видишь, Чурсины нас уже обогнали!

Виталий тяжело вздохнул и поплёлся на свою «несжатую полоску»…

Стояло безветренное солнечное утро последнего дня сентября    1992-го. Несмотря на сухую погоду, было по-осеннему свежо, ночью – даже холодно. Вокруг маленькой группки копальщиков, припозднившихся с уборочной, было пустое, необъятное поле, где горожанам по весне дали делянки для посадки картофеля. Сейчас на всех соседних участках картошку уже выкопали, и эти ровные прямоугольники чернели голой землёй с рядками пустых лунок и сухими стеблями разбросанной тут и там картофельной ботвы. И только на двух их полосах, побитые заморозками, чёрно-зелёные кусты картошки ждали хозяйской руки.

Была середина недели. Но Кузьмицкие и Чурсины решили не ждать выходных. Виталий с Егором отпросились у директора телекомпании Евгения Михайловича. Он и не возражал, ведь парни только что вернулись из очередной сложной дальней командировки и с опережением графика смонтировали передачу для эфира. Директор ещё и редакционный «Москвич» им дал. А студийный водитель Алик спозаранку «забросил» их вместе с инвентарём на поле… 

Известные журналисты Егор Чурсин с Виталием Кузьмицким уже почти год делали передачи на первом в Сибирском регионе молодом независимом телеканале компании «Агентство информации «Копейка», который завоевал неплохой рейтинг у телезрителей. Появилось это новое средство информации земляков в очень уж неспокойное время. Советский Союз «приказал долго жить». Участники «путча ГКЧП», которые хотели сохранить СССР, сидели по тюрьмам, а «подписанты» Беловежских соглашений, похоронившие единство ещё недавно считавшихся братскими республик, стали президентами независимых государств. Учителя географии и картографы срочно переделывали учебники и карты. А народ, оказавшийся в одночасье заграницей, материл всех и вся и пил горькую, надеясь на государство, которого уже не было.

«Копейка» появилась на экранах телевизоров столицы региона как альтернатива двум официальным общесоюзным каналам. Других в то время ещё не было, по крайней мере, в их области. Новое телевидение начало работать неожиданно, безо всякой предварительной «раскрутки» или маркетинга, как говорят сегодня. Но люди его сразу заприметили, стали с удовольствием ждать вечерних передач АИКа, которые сильно отличались от тошнотворного телеофициоза и «обливания грязью» недавней жизни в большом «общем доме».

Виталий и Егор – телеведущие программ «Копейки» – играли на экране роль этаких свободных журналистов, ничего и никого грязью не поливали. В их программах почти не было политики. В передачах парни хохмили и чудачили, говорили со зрителями на простом русском… Каждую неделю они ездили по отдалённым районам, «раскапывали» там таланты: крестьян и рабочих, поэтов и музыкантов, художников и священников, - профессионалов любого ремесла, интересные творческие коллективы, и удовольствием рассказывали о них. При этом сами прямо в кадре – играли на клавишах, парились со своими героями в бане и чистили картошку на ужин, купались в реке, ковырялись в огуречной теплице, читали Коран или катались верхом на лошадях.

Вместо приевшейся суровой «телесухомятины» люди начали настраивали телевизоры на ведущих «Копейки», как только Виталий своим хрипловатым, а Егор вкрадчивым голосами начинали очередную передачу…

Их стали узнавать, когда они пешком возвращались с работы, обсуждая прошедший эфир или на ходу придумывая новую шутку к программе. К ним подходили незнакомые люди, здоровались, пожимали руки, по-дружески хлопали по спинам, расспрашивая о творческих планах. Им часто говорили, что они похожи как близнецы, как одно целое. Это, кстати, забавляло их больше всего.

Общим у них был разве что русый цвет волос, да светлые глаза.  Виталий был выше среднего роста, полноват, сутуловат, носил и постоянно лелеял свои небольшие светлые усы. Егор был среднего роста, строен и никогда не имел растительности под носом.

Они и по характеру являли собой абсолютные противоположности. Виталий был образцом неимоверной общительности и разговорчивости, об этом среди коллег ходили шутки и разные истории. Он мог запросто подойти к любому незнакомцу или известному человеку, хлопнуть его по плечу и заявить ошарашенному такой фамильярностью человеку что-нибудь типа: «Как считает твой лучший американский друг Марлон Брандо, все коренные американцы – это выходцы из Германии. Твои предки, наверняка, тоже были немцами. Не веришь?! Хочешь, докажу?» - и полчаса доказывал ему, ошеломленному, что его предки могли попасть в Сибирь только из Поволжья.

В дальних поездках язык Виталия «развязывался» так, что Кузьмицкий мог часами говорить без умолку, перескакивая с одной темы на другую. Про эту его особенность среди знакомых работников «пера и микрофона» ходила шутка: если едешь в командировку в одной машине с Кузьмицким, радио можно не включать.Такой уж характер: ему всегда нужны были свободные «уши», неважно, внимают они его сентенциям или нет…

Егор, напротив, был немногословен, больше слушал, чем говорил сам. И словоохотливость коллеги порой нервировала его. Но он в душе был сдержанным созерцателем окружающего мира и воспринимал товарища, как неизбежную данность журналистской судьбы, которая сводит многих с многими.

Бывало, они спорили, раздражали друг друга и даже ссорились на ниве творчества. Но, слава Богу, такие моменты возникали не часто и ненадолго.

Разумеется, на экране они были другими: преображался Кузьмицкий, невозмутимо слушая заранее отрепетированные реплики Егора. Чурсин же, наоборот, становился общительным…

Нелёгкая жизнь начала «девяностых» уравняла существование многих семей и в Сибирском регионе, и во всей стране, поставив их на грань выживания. Стало неважно – инженер ты или рабочий, учитель, врач или журналист, нет у тебя диплома или три высших образования – все как-то враз стали одинаково бедными. Полки магазинов опустели, цены начали расти, а на зарплату в лучшем случае можно было едва-едва свести концы с концами.

Но большинство наших людей умели быстро приспосабливаться к трудностям, выживая назло «строителям» рыночного капитализма в интересах тонкой «прослойки». Народ активно сеял и выращивал всё, что только можно: кур и кроликов – на балконах, поросят и бычков – в сараюшках, овощи и картошку – в садах и огородах, если есть, или – на колхозном поле, если своей землицы не было.

…Конечно, большинство семей страны выращивали картошку испокон века. Выросший в своём доме на окраине небольшого шахтёрского городка, Егор, например, сколько помнил себя с раннего детства, видел, как в середине мая родители на любом свободном клочке огорода закапывали маленькие клубеньки-семена и уже к середине лета подавали к столу свежие, жидковатые, ещё плохо освобождающиеся от недоспелой кожуры, ароматные, варёные, вкусные картофелины.

Чуть позже – на исходе весны – ездили садить картошку на поле. Отцу на шахте, где он работал подземным электрослесарем, как и другим шахтёрам, выделяли на колхозном поле делянку. Обычно это были пять-шесть соток. Лет с пяти родители брали его с собой на посадку, прополку и окучивание. Но самыми интересными выездами, без сомнения, были уборочные.

Особую радость от предвкушения такой поездки вызывала мысль, что этот день выпадал на будни. А это значило, что в детсад или в школу идти не нужно. Обычно дожидались, когда установится хорошая погода. «Вёдро будет, - говорила мама. - Солнечно и сухо».

Накануне, вернувшиеся с работы, родители ложились спать заполночь. Мама Валя долго собирала холщёвые четырёх-пятиведерные мешки: штопала их, пришивала оторванные в прошлый раз завязки, готовила продукты для полевого обеда, большой китайский термос с травяным чаем, одежду и обувь копальщикам – отцу и маленькому Егорке. Отец Иван точил большим напильником железные штыки лопат, подшлифовывал наждачной бумагой деревянные черенки – свой, длинный и короткий Егоров, приговаривая при этом: «Чтобы ладони не «сбить». Потом долго при свете электрической лампы возился в гараже со стареньким мотоциклом с коляской марки «Иж»: укладывал в люльку обёрнутые в тряпицу и связанные проволокой лопаты, мешки и вёдра, что-то подкручивал, подкачивал колёса, доливал в бак розово-красный бензин и добавлял туда же немного тёмно-сиреневого масла.

Егор крутился тут же, помогая отцу, поддерживая канистру с бензином или подавая гаечные ключи. 

Родители гнали сына в постель, а он от возбуждения долго не мог заснуть. Его крохотную спальню от кухни отделяли лишь короткие занавески, и сквозь щель между ними, лёжа в кровати, он наблюдал, как родители, сидя за столом голова к голове, полушёпотом долго выстраивали стратегию предстоящего дня, и незаметно проваливался в сон.

…Утром мама поднимала его, когда на улице ещё синели сумерки зарождающегося дня. В начале сентября утренники в Сибири всегда были ощутимо прохладными, и сонного Егорку заставляли одеваться теплее, а на ноги – обувал неизменные резиновые сапоги. Завтрак в такую рань не лез в горло.

Зато, когда мотоцикл, громко тарахтя одноцилиндровым мотором, вывозил семью за город, Егоркой овладевал такой восторг, что он начинал петь какую-нибудь песню типа: «А вокруг горизонты синие, ЛЭП-500 – непростая линия…» Пел в голос, благо из-за шума мотора его «соло» не было слышно.

Отец любил быструю езду, выкручивал ручку газа так, что стрелка спидометра болталась между цифрами «90» и «100», хорошо, что шоссе в этот час было пустынным. Маленьким Егор сидел в коляске, когда подрос, отец разрешил ему ездить на заднем сиденьи, с которого обзор проплывающих мимо окрестностей был значительно лучше. И он любовался картинами природы – скошенными полями, пожелтевшими перелесками, блеском водной глади далёких озёр.

Иногда дорога спускалась с косогора в залитую утренним туманом низину, отец сбавлял ход и на всякий случай включал фару. Туман на несколько мгновений окутывал их неизвестностью и влажно-белой мглой. И тут же они выезжали на широкий простор. Встречным ветром из глаз выдувало слёзы, и Егорка торопливо промокал их белым платком, который мама сунула ему с вечера в карман куртки. Отца выручали большие мотоциклетные очки из пластика, державшиеся на голове с помощью почерневшей от пыли, широкой резинки, а мама прятала лицо за брезентовой накидкой, притороченной к коляске.

Почему-то каждый год получалось так, что путь лежал на восток от города. И в хорошую погоду ранним утром тонкие длинные полоски облаков на восходе сначала окрашивались багровым цветом на фоне светлеющего горизонта. С каждой секундой накал облаков усиливался и менялся – на алый, ярко-оранжевый, золотой. И, наконец, краешек яркого диска появлялся над горизонтом. От этого грандиозного вида у Егорки захватывало дух. Он любил восход. И пока солнце медленно выползало из своей ночной – верил он в детстве рассказам мамы – постели, на что у небесного светила уходило минуты три, у него по всему телу «бегали» мурашки.

И вот сияющий шар повисал над линией, соединяющей небо и землю, ниточки облаков становились тёмно-серыми. Было нестерпимо смотреть на него, он слепил глаза, и мама ругала сына, когда со своего места в коляске замечала, что он щурится, глядя на светило. «Не смотри на солнце, ослепнешь!», - всегда повторяла она одно и то же и трогала его за колено.

А Егорка снова орал свои песни и вытирал слёзы…

На поле они приезжали раньше многих. Отец быстро отыскивал свою деляну, на её заросший травой край выкладывали вещи, лопаты и вёдра, сумку с едой. Отец торопливо снимал башмаки, переобувался в большие резиновые шахтовые сапоги, развязывал лопаты, одну давал сыну, надевал верхонки, и они начинали подкапывать картофельные кусты с жирными,толстыми ветвями ещё зелёной ботвы. Егорка рукавиц не любил, работал голыми руками, бывало, стирая к вечеру в кровь ладошки.

Отец подкапывал быстро, загоняя штык лопаты глубоко и круто выворачивая каждый куст так, что ботва ложилась набок, и на землю выкатывались большие и маленькие картофелины. У Егорки получалось послабее: он давил на железный штык обеими ногами, даже умудрялся попрыгать на нём, прежде чем лопата погружалась в землю на нужную глубину. Потом раскачивал черенок, пытаясь «расшевелить» куст, сдвинуть его с места. Поэтому подкопанные им кусты продолжали стоять ровно, и картошка в них в лучшем случае слегка выглядывала из чернозёма спелым бочком. Он пыхтел от натуги и всё больше отставал от отца.

В это время мама шла следом за мужчинами, руками выбирая картофель из лунок, складывала его в ведро. То и дело отец оставлял лопату, подходил к маме, брал наполненное с горкой ведро. Мама раскрывала и поддерживала мешок, отец ссыпал в него картошку, клубни с глухим тарахтением исчезали внутри мешковины. Вскоре на меже появлялся очередной толстяк-мешок, наполненный урожаем.

Когда подкопанных кустов становилось много, они с отцом брали вёдра и тоже начинали выбирать картошку из лунок. «Выбирай хорошо, всю собирай,- напутствовала Егора мама. - И крупную, и мелкую. Мелкая на семена пойдёт или Васька съест…» Васькой звали очередного поросёнка, который с весны похрюкивал у них в сараюшке.

Подкопанные лунки заканчивались, и мужчины снова брались за лопаты.

Солнце вставало всё выше, начинало припекать, и они снимали куртки, бросали их на мешки. Вокруг – по всему большому полю – на соседних участках шла такая же работа. Народ громко переговаривался между собой. Повсюду вдоль разделяющих делянки межей тянулись цепочки мешков: у кого-то они стояли по одному, далеко друг от друга, а у кого-то сразу по два-три мешка вместе, что означало – хороший урожай.

- Хватит нам, - успокаивал маму отец, если той казалось, что картошка уродилась «не очень».

А лёгкий ветерок гонял по полю пушинки-парашютики давно отцветшего осота, похожие на маленькие одуванчики, невесомые шарики украшали его стебли, наросшие после летней прополки, и кусались колючими шипами. Егорка срубал осот лопатой, со среза вытекала капля белого липкого сока. Мальчик трогал его пальцами, и пальцы становились липкими, продолжали приклеиваться друг к другу даже, если помыть руки.

На меже среди прочей травы гордо возвышалась серебристая полынь, усыпанные мелкими жёлтоватыми цветочками осенние ветки которой напоминали веточки весенней мимозы, и когда Егорка помогал родителям опустошать полные вёдра, его нос улавливал её горьковатый запах. Рядом с полынью колыхались на ветру увядающие головки тысячелистника, покрытые мелкими серовато-белыми соцветиями. Уставший с непривычки, Егорка приседал на корточки и долго рассматривал, как по ним медленно сновал почти неразличимый жучок. Отец окликал его: «Хватит, сынок, надо копать…»

К полудню они завершали «битву за урожай». Отец, постучав лопатой о лопату, складывал инструмент вместе. Потом шёл вдоль межи и крепко завязывал горловину мешков. Он взваливал на свои широкие плечи мешок и, пошатываясь, медленно нёс нелёгкую поклажу на обочину, где стоял мотоцикл. Егорка с мамой вдвоём следом волокли другой мешок по земле. В лучшие годы число мешков доходило до 35-40, в засушливое лето выходило по 15-20.

А потом наступал момент, который Егорка любил больше всего в этих поездках: отец срезал ножом несколько широких зелёных листьев лопуха, под высокий куст которого, усеянный засохшими репейными головками, он и ставил мотоцикл, и раскладывал их на траве. Мама расстилала на эту импровизированную «столешницу» старенькое, застиранное покрывало и выкладывала на него из сумки всю привезённую снедь. Были тут помидоры и огурцы, перья зелёного лука и зубчики чеснока, варёные яйца и картофелины, ароматные ломти докторской колбасы и серого хлеба. Ещё мама просила отца распечатать ножом обязательную банку килек в томате.

Егорка торопливо набивал живот этими лакомствами, украдкой от родителей прятал в карман шаровар ломоть хлеба и вставал над трапезой, осматривая окрестности. На поле ещё вовсю шла уборка: соседи копали, ковырялись в земле, перетаскивали мешки.

Вдоль полевой дороги замерли «Москвичи» и «Запорожцы» всех расцветок, мотоциклы «Урал», новые «М-72» и старенькие «М-62», яркие «Явы» и скромные «Ижи». Вдалеке от всех одиноко и гордо замерла светло-кофейного цвета «Волга ГАЗ-21» с серебристым оленем на капоте. Егорка гордился, что уже хорошо знает марки и модели всей этой техники, знает, что «Волга» принадлежит толстому, важному начальнику участка, где работает отец, со странной фамилией Макитра.

Егор первым замечал, как с высокого откоса шоссе, ровная ниточка которого виднелась чуть ниже горизонта, на полевую дорогу осторожно съезжала запряжённая в телегу лошадь.

- Дед Алёха едет! – громко объявлял он родителям.

Отец вскакивал на ноги, всматриваясь, прикладывал ладонь козырьком к глазам.

Минут через десять серая лошадь ходко подкатывала тарахтящую на деревянном ходу телегу к делянке. Сидевший на телеге возница резко натягивал вожжи, кричал хриплым голосом: «Тпру-у! – и прибавлял чуть тише непонятное Егорке слово. – Скорбь…»  Оно произносилось с такой истовой серьёзностью, что этот любимый дедов перл Егор считал родом из ненормативной лексики, и всякий раз втягивал голову в плечи, когда дед Алёха так «выражался».  

Лошадь вставала, как вкопанная, и начинала кивать головой. Дед, покряхтывая, слезал с телеги на землю, засовывал за голенище кирзового сапога небольшой кнут с деревянной рукоятью и заплетённым в косичку ремешком, разминал затёкшие ноги, снимал шапку и бодро здоровался с родственниками. На нём неизменно были фуфайка, чёрные брюки, заправленные сапоги, а поверх всего – чёрный кожаный фартук, в любое время года на голове сидела заношенная зимняя шапка чёрного цвета, с завязанными на затылке  клапанами. Егорке дед казался очень старым, ведь ему уже перевалило за пятьдесят, что по меркам мальчика было ужас как много.

Егор знал, что дед Алёха – это отец его отца, который с бабушкой Синой или Аксиньей жил «за стенкой» в их общем, построенном на двух хозяев, доме с общими же огородом, баней и отхожим местом.

Однако дед с отцом были совсем непохожи, разве что одинакового среднего роста. Дед был худощавым, черноволосым с яркими проблесками седины, темноглазым и до смешного лопоухим. У отца, как и бабушки, фигура была коренастой, волосы – русыми, глаза – голубыми, а аккуратные уши украшали его симпатичное лицо.

Дед много лет работал конюхом на конном дворе шахты «Черная гора», которая находилась всего в каком-нибудь километре от их улицы, и от деда, от его одежды всегда пахло острым запахом лошадиного пота.

Дед Алёха часто приезжал домой на обед на запряженной в телегу лошади – этой самой – чалой, как называл дед её масть. По его словам, лошадь была уже «в годах». И когда-то она была гораздо темнее, но со временем поседела, только более тёмные хвост и грива выдавали цвет её шерсти в молодости. Лошадь звали Адой, дед объяснял, что в ранние годы она была очень норовистой. «Ну, прямо чистый ад, - рассказывал он внуку и истово крестился при этом. – Может, потому Адой и прозвали».

Он приучил трусившего перед большим животным Егорку приносить лошади кусок хлеба, и вскоре тот начал смело совал хлеб ей в морду, держа его на раскрытой ладошке. И всякий раз мурашки пробегали по руке, когда Ада принимала от мальчишки кусок своими мягкими, тёплыми, осторожными губами.

Дед давал внуку «порулить», когда брал с собой, возвращаясь с обеда на конный двор, сам помогал ему, придерживая вожжи узловатой пятернёй. Не раз показывал, как надо запрягать Аду. И Егор знал, что такое хомут, оглобли, постромки…

В день копки картошки дед Алёха ещё ночью выезжал в поле на лошади, чтобы прибыть к завершению их работы. Все семьи вывозили картошку с поля на большом грузовике, а они – на лошади. «Медленнее, зато пять рублей экономим», - объясняла мама.

Дед перекидывал вожжи через круп Ады и ловко заставлял её сдавать телегу назад и вправо. Он встряхивал или натягивал вожжи, громко и зло покрикивал животине: «Сдай, сдай, скорбь!» Та послушно пятилась, и вскоре телега заезжала на их участок и останавливалась рядом с мешками. Отец с дедом Алёхой укладывали их штабелями на телегу, перевязывали крепкой бечевою. А мальчик в это время скармливал лошади кусочки, которые отламывал от хлебного ломтя. Ада старательно съедала их и благодарно махала головой.

Дед на ходу дожёвывал поданный мамой бутерброд, взбирался на телегу, усаживался поудобнее, крестился, приговаривая: «Помогай Бог и японский городовой!» Брал в левую руку вожжи, в правую – короткий кнут, щёлкал им, встряхивал вожжами и грозно вскрикивал: «Но-о! Пошла, скорбь!» Ада сдёргивала тяжёлую телегу с места, и они уезжали домой какими-то короткими, известными одному деду дорогами.

В обратный путь родители усаживали Егорку в коляску. Через несколько минут, как только отец выводил мотоцикл на асфальт, парнишка засыпал крепким сном, которому не могли помешать ни треск мотора, ни толчки, ни резкое торможение.

На этом день не заканчивался. Вернувшись домой, родители готовились к приезду деда. Во дворе, на пятачке возле глубокого погреба расстилали большой кусок брезента. Сам погреб заранее готовили к приёму урожая: отец подправлял деревянные решётчатые стенки и пол закромов, разделенных для семенного и «едового» картофеля; картофельную «мелочь», а также повреждённые лопатами клубни – для кормёжки поросёнка – просто ссыпали горкой в углу погреба. Дед Алёха растапливал в погребе костёр – сушил его огнём и обеззараживал дымом. После этого погребную крышку несколько дней держали открытой, чтобы выветрился запах.

Мама успевала приготовить «перекус» и наскоро накормить мужчин, которые слонялись по огороду в ожидании деда.

И вот вдалеке раздавалось тарахтение тележной колесницы, Ада нетерпеливо бежала под горку – улица, где они жили, шла под уклон – и сама останавливалась у раскрытой настежь широкой калитки. Дед, кряхтя пуще прежнего, слезал с телеги, и за полчаса они с отцом перетаскивали все мешки во двор, к погребу. После этого дед уезжал на конный двор – поить, кормить и устраивать уставшую Аду на ночь. А возле погреба начиналось самое интересное.

К отцу и маме присоединялась баба Сина. Все брали себе по пустому ведру, доставалось ведро и Егорке. Становились кружком вокруг брезента. Отец вытягивал первый мешок на середину круга, развязывал его, валил на бок, ухватывал за нижние углы и, поднатужившись, высыпал содержимое на брезент, опустошал второй мешок, третий. Картофелины норовили выкатиться за пределы брезентовой подстилки, но мама, бабушка и Егор ногами и руками возвращали их на место.

Все усаживались на корточки и начинали выбирать в вёдра самые крупные клубни. Скоро все четыре ведра были полны. Тогда отец спускался в погреб, а мама опускала ему туда ведра с помощью верёвки, на конце которой был привязан крюк из толстой проволоки.

Когда крупная картошка заканчивалась, начинали выбирать среднюю – на семена, а оставшуюся мелочь ссыпали в погреб «Ваське на еду».

Отец опорожнял три следующих мешка. И сортировка продолжалось. Чтобы не сбиться со счёта, сколько вёдер и в какие закрома засыпано, отец откладывал возле погреба кучки картофелин: слева была кучка побольше – число клубней соответствовало количеству вёдер, засыпанных на еду, кучка справа была поменьше – на семена и рядом с ней совсем маленькая – на еду поросёнку…

Сразу после того, как урожай был разобран на составляющие и спущен в погреб, мама разминала отцу поясницу прямо через рубаху и говорила:

- Вот и управились, теперь зиму будем с картошкой…

Тут и дед Алёха возвращался с конюшни. Бабушка уже натопила баню, куда первыми шли женщины, а потом – мужики, включая Егорку. Дед любил попариться как следует, однако делал это по субботам. А поскольку день был будний, мылись на скорую руку, чтобы поужинав, отдыхать, ведь завтра, кому – на работу, а кому – и за парту. 

После бани шли на дедову половину дома. Бабушка накрывала стол с нехитрыми угощениями. Тут было много зелени и овощей, окрошка или борщ, запечённая в духовке курочка, горка круглых вареных картофелин соседствовала с горкой больших, похожих на лапти, жареных пирогов с картошкой.

Неторопливо усаживались за круглый стол в дедовой гостиной, не торопясь, раскладывали еду по тарелкам. Дед сурово осматривал стол и строго бросал бабушке:

- Ну, а где наша?

- Сам знаешь, где… - отвечала бабушка и торопливо шла к буфету за гранёными рюмками, дед же ловко нырял под кровать и вылезал оттуда с полной прозрачной жидкости бутылкой, зубами вытаскивал из неё пробку, нюхал горлышко, удовлетворенно крякал и наполнял рюмки. Бабушка с мамой махали на него руками, повторяя: «Мне чуть-чуть!» Однако дед наливал всем по полной, ставил бутылку в центр стола, поднимал свою рюмку и торжественно объявлял:

- За урожай!

- За урожай, - как эхо повторял отец.

Всё чокались и выпивали дедов самогон…

Дед с отцом опрокидывали рюмки залпом. Отец задерживал дыхание, встряхивал головой, вытирал выступившую слёзу и говорил сбившимся на хрип сдавленным голосом: «Крепкая!»

- Ага! - радостно соглашался даже не поморщившийся дед. – Градусов семьдесят, японский городовой…

Мама с бабушкой лишь пригубливали и отставляли свои рюмки.

«Семьдесят градусов, - это же горячо, - думал Егорка. – Обжечься можно…»

А за столом завязывался неспешный разговор, в котором взрослые на разные лады повторяли одну и ту же мысль: с картошкой нам ни зима, ни нужда не страшны…

Всё это в мельчайших подробностях и образах вставало в памяти Егора, пока он монотонно поддевал вилами куст за кустом. Из задумчивости его вывел голос Кузьмицкого:

- А ты знаешь, что «плакали» наши денежки?

И они устроили «перекур», хотя оба терпеть не могли курильщиков.

Немного поболтали, пока жена Виталия Татьяна не прервала этот диалог, и снова принялись за работу.

Полоса у Чурсиных была вдвое уже, чем у Кузьмицких. У Чурсиных сорняков почти не было, и жирные кусты картошки возвышались гордыми ровными рядками, а у Виталия стебли осота и молочая стояли такой плотной стеной, что ему приходилось внимательно всматриваться в этот травяной ковёр, чтобы не пропустить полузасохшие картофельные ростки. Чурсины дважды за лето выезжали на прополку и окучивали свой клин, а Кузьмицкие, похоже не появлялись тут с посевной.

…Наши журналисты, как и большинство «номо советикусов», приучены были сажать картофель каждое лето. Не зря говорят: на Бога надейся, а сам не плошай. И когда в сложные периоды жизни доходило до того, что деньги кончались, а в холодильнике бывало пусто, всегда выручала картошечка, особенно, если приготовить её повкуснее. С удовольствием уплетали её в разных видах и Егоровы дочка с сыном, и Виталькины двое пацанов с дочурой. К такому же образу жизни были приучены и родители Галины: у Чурсина тесть с тёщей сажали картоху и в огороде, и в поле. Именно тесть – жилистый, поджарый заводской работяга с «золотыми» руками слесаря высшего разряда – научил Егора подкапывать кусты не лопатой, а вилами: и легче, и сноровистее.

У Чурсиных и свой погреб был – в стороне от жилья, на высоком берегу небольшой городской речушки Искитимки. В нём урожай хорошо сохранялся до весны.

Раньше картофельные проблемы Егор и Виталий решали отдельно друг от друга. А этой весной директор Евгений Михайлович позвал их к себе в кабинет:

- Картошку сажать будете? – без обиняков спросил у парней.

- А как же, - не раздумывая, в унисон ответили те. – Как всегда…

- Я тут с землёй договорился, - обрадовал директор. – Недалеко, бесплатно, и земля хорошая. Заводу одному на лето поле выделили, а мы старые знакомцы с их генеральным. Я ему про вас сказал, он «за», чтобы по участку вам дать. Только сюжетик про завод сделаете…

Директор хитровато прищурился, а Виталий проворчал: «Бесплатно, называется…»

- Зато хороший урожай гарантирован, - заверил парней Евгений Михайлович. – Я эти места знаю, поверьте!

Как было не верить заботливому руководителю, выросшему в крестьянской семье, отец которого ещё недавно возглавлял лучший в регионе совхоз.

Егор взял себе пять соток:

- Хватит нам на зиму, - повторил он слышанную когда-то от родителей фразу.

Виталий долго что-то высчитывал, потом решил засеять десять соток.

- Излишки всегда можно продать, - с философским видом прикинул он.

- Сначала их вырастить надо! – подколол Егор.

- Чего там, - Виталий похлопал напарника по спине. – Когда мы отступали перед трудностями?!  Да и детей кормить надо три раза в день!

Посевная прошла без особых приключений. Водитель Алик на редакционном «москвиче» отвёз семьи Чурсиных и Кузьмицких на поле вместе с их «семенным фондом», пообещав часа через три вернуть их обратно в город.

Наши «растениеводы» отыскали свои делянки на поле, размеченном оструганными деревянными колышками. Их участки расположились рядом и тоже были отмечены колышками, на которых химическим карандашом незнакомая рука старательно вывела их фамилии. Друзья живо приступили к работе.

Чурсины справились с задачей быстро: примерно через час все их семена легли в ровные рядки лунок, Егор старательно присыпал их землёй, почти не прислушиваясь к бесконечным рассказам товарища.

А Кузьмицкие приотстали изрядно: Виталий пыхтел и отдувался, то налегал на лопату, то бросал её, увлекательно повествуя очередную историю, вычитанную в газете или подслушанную по телевизору. Татьяна безуспешно подгоняла мужа.

- Пойду, помогу Кузьмицким, - сказал Егор своей Галине.

- Иди, - кивнула та. – Может, он хоть болтать перестанет.

В общем, с посевной управились…

Короткое сибирское лето пролетело быстро. У Егора с Виталием это было напряжённое время – бесконечные съемки, передачи, командировки. Чурсин всё же выкраивал выходной, когда они с Галиной собирались на поле, на прополку. Он звал с собой и Кузьмицкого. Но Виталий всегда находил отговорку, отмахивался: «Мы потом съездим». Видно, что съездить не получилось…

И теперь Галина складывала в ведро крупные, продолговатые клубни розового цвета – в каждом кусте по пять-шесть. А Татьяна трёхпалой «царапкой», изготовленной из толстой стальной проволоки, выковыривала из слежавшейся земли бледно-жёлтую мелочь, которую лишь изредка «разбавляла» большая картофелина…

- Как думаешь, Егор, пираты ещё существуют? – вывел Чурсина из задумчивости новый вопрос Виталия.

Кузьмицкий снова оставил лопату и шагал к Егору. – Да отдохни ты, -ухмыльнулся он. – Куда она денется?!

Егор отбросил вилы, распрямился, вытер рукавом пот со лба:

- Какие пираты? Что ты выдумываешь! – понимающе улыбнулся он товарищу, легонько похлопав по плечу. Он хорошо знал, сейчас последует рассказ о каком-нибудь необычном происшествии.

- Перекур, девчонки! – крикнул он помощницам. - Сейчас Виталий нас про пиратов просветИт.

Женщины оставили в покое вёдра и «царапки» и тоже подошли к Егору. А Виталий расправил плечи, пригладил растрёпанные ветром волосы, весь его вид говорил о том, что он искренне рад своей небольшой аудитории.

- Так вот, - поднял он вверх указательный палец. – В морях до сих пор плавают пираты! Караулят торговые суда, нападают и грабят. А корабельную команду и убить могут… Не веришь, старик? – он внимательно и серьёзно посмотрел на Егора. – Не верите? – повернулся к женщинам.

- Да как тебе не верить, ты же все кишки вывернешь… - пытался отшутиться Егор.

Но Кузьмицкий не принял его интонации, сделал вид, что обиделся на недоверия товарища, но в глазах его сверкнул довольный огонёк, дескать, «зацепил» я вас этой новостью. И он начал вдохновенно и подробно пересказывать вычитанную в «Известиях» заметку о том, что в конце сентября 1992 года из бухты Святой Ольги, что на побережье Японского моря в Приморском крае, настоящие корсары внезапно напали на теплоход «Уссури» Дальневосточного морского пароходства. В полном соответствии с морскими законами прошлых веков, средь бела дня корабль догнало быстроходное судно, на борт теплохода взобрались два десятка вооружённых молодцев. Заперли экипаж в каютах и разграбили партию подержанных заграничных автомобилей, которые моряки везли из Японии на российский авторынок. С машин поснимали оборудование, запчасти, зеркала, стёкла. Нападавшие спокойно забрали добычу и убрались восвояси.

- Слава Богу, экипаж не сопротивлялся, и никто не пострадал! - подвёл итог разгорячившийся Виталий. – А если бы наши дёрнулись, их бы постреляли! Это ж пираты двадцатого века!

- Да-а, вот не повезло кому-то… - поддакнул Егор.

- А что смешного?! – опять «завёлся» Виталий. – Представь: ты или твои знакомые заказали морякам тачку, деньги им дали, а тебе взамен машину без руля и колёс. С кого спросить?! Нет, надо наших моряков вооружать. Было бы у наших оружие, отбились бы.

- Или поубивали друг друга, - подала голос Галина.

- Так пираты под выстрелы не полезут, побоятся, - был уверен Кузьмицкий. – Зато люди получат свой товар в целости и сохранности. Я бы…

- Эй, Кузьмицкий! – прервала мужа Татьяна. – Что ты так распереживался? У тебя ни денег, ни машины. Давай копать картошку. Смотри, как мы от Чурсиных отстали, сейчас надо не языком, а руками…

Настроение Виталия сразу упало, глянув на жену, он махнул рукой и поплёлся на свою полосу. Там, поплевав на ладони, взялся за лопату.

…Осеннее солнце миновало зенит светло-голубого осеннего неба, день перевалил на вторую половину. Чурсин пересчитал оставшиеся до конца полосы картофельные рядки, умножил на число кустов в одном ряду – получилась цифра шестьдесят. А урожай и не думал «сдаваться» – клубни шли крупные, ровные. Глаз радовался! Егор не раз чертыхнулся, что захватил мало мешков. Они с Галиной уже добавили в каждый мешок ещё по ведру: вместо четырёх там теперь было по пять ведер.

- Спрошу, может у Кузьмицких есть лишние мешки, - Егор окликнул Виталия, который то и дело громко обменивался репликами с Татьяной:

- Слышь, Виталя, вы мешками не богаты? Что-то мы просчитались. А оставлять на потом неохота…

- Есть! – радостно встрепенулся Кузьмицкий. – Сейчас принесу, - он бросил лопату и потрусил к их общему бивуаку на обочине.

- Вот пять штук, - запыхавшийся Виталий бросил к ногам Егора мешки из более светлой, чем у Чурсиных, холстины. – Если не хватит, ещё дам, - он оглянулся на жену. - Может, передохнём, перекусим? Куда торопиться, успеем, выкопаем…

- Да, нет, - перебил Егор. – Мы уж закончим, потом пообедаем. Нам немного осталось.

- Ладно, потерплю, - согласился Кузьмицкий. – Но передохнуть-то надо. Чего спину ломать? Кстати, я тут одну историю вспомнил, – и он принял «позу рассказчика».

- Помнишь своего друга Владимира Жириновского? Ну, он ещё на выборы президента шёл в прошлом году… Помнишь? Ну, молодой такой мужик, говорун от Бога… Помнишь? Он ещё о себе говорил: «У меня мать – русская, отец – юрист». Как же ты не помнишь?! – он от досады хлопнул себя по ляжкам.

- Да не расстраивайся, помню я этого чудака, - сказал Егор, примериваясь вилами к очередному кусту.

- Да ты погоди, послушай, - Виталий взял Егора за локоть, придерживая его трудовое рвение. – Я же за него в 91-м голосовал!

- Я тоже голосовал не за Бориса, - признался Чурсин. – Только кто ж наши голоса считал?!

- Да я не про то… Я ведь почему за него был? – Виталий в волнении почесал нос, оставив на нём грязные полосы. - Партия у него чудная – Либерально-демократическая…

- Сейчас этих партий развелось, как нерезаных собак, - хмыкнул Чурсин.

- Да не в партии дело… - теперь Виталий тёр у себя за правым ухом. – Он о патриотизме здорово говорил. Говорил, надо любить Россию, любить её главный народ – русский, чтобы в национальном вопросе устранить дискриминацию. Говорил, что в любом здании главное не красивые окна или лампочки, главное – фундамент. Убираем фундамент, и здание рушится! Так и русский народ должен скреплять всю страну…

- Национализмом не попахивает? - спросил Егор. – Что тебя смущает теперь?

- Представляешь! – Виталий понизил голос. – Недавно вычитал, что отца его звали  Вольф Исаакович, похоронен в Израиле. Его дядя – Аарон Исаакович, а двоюродный брат – Ицхак. А Жириновский он по матери…

- Так что тебя смущает? В истории всё уже было, - Егор стряхнул с локтя Виталикову руку, копнул и вывернул очередной куст, с которого посыпались крупные картофелины.

- Получается, - развёл руками Кузьмицкий, – нас и защитить некому?! Потому и гнобят титульную нацию…

- Виталий! – перебила его размышления Татьяна. – Ты будешь копать или нет? Совсем от рук отбился!

- Ладно тебе! – громко огрызнулся Виталий. – Не даёшь поговорить с коллегой, а нам завтра, между прочим, с ним в эфир идти! – и уже тише, чтобы слышал один Егор, добавил. – Достала со своей картошкой…

Чурсин переглянулся с Галиной, и оба с трудом сдержали улыбки.

Вскоре Егор выкопал последний куст и присел рядом с женой, руками разгребая картофельные лунки. Урожай был хоть куда, работа спорилась, и конец уборочной приближался.

- Закончим, надо мешки к дороге стаскать. Тяжелые, - прикинул Егор, пробуя на вес неполный ещё мешок.

- Стаскаем, поедим, а потом хочу до рощи дойти, - Галина показала на золотящийся в солнечных лучах недалёкий берёзовый колок. - Красиво там сейчас, тихо и сухо… Пойдёшь со мной?

Они снова присели над лунками.

- Как тут уйдёшь?! Виталию надо помочь, - пробурчал Егор. – А то мы ночевать здесь будем. Видишь, как они отстали?

- Так он бы меньше говорил… - Галина оглянулась на Кузьмицких.

А Виталий будто почувствовал, что разговор о нём, снова ткнул лопату в землю, закричал: «Переку-у-р!» – и устремился к Чурсиным.

- Не даст докопать! – с досады Галина вонзила зубья «царапки» в большой корнеплод. – Чтобы не больше пяти минут, – и она направилась поболтать к Татьяне.

- Знаете, - бросил ей в спину Виталий, - что готовится ядерная война? – теперь он повернулся к Егору. - Украли контейнер с цезием!..

- Господи! – делано вскинулся Чурсин. – Где? Кто?

- В Атыраусской области, - округлил глаза Виталий. - С Гурьевского нефтеперерабатывающего завода похитили контейнер с радиоактивным нуклеидом цезий-137, - сообщил он с видом специалиста-ядерщика.

- Ты хоть знаешь, где это? – равнодушно пожал плечами Егор.

- Зря недооцениваешь! – закипятился Кузьмицкий. – Это южный Казахстан. Не так уж и далеко от нас… Представляешь, выкрали стокилограммовый контейнер из шахты, которая была закрыт двумя железными крышками. Милиция ведет активные поиски.

- Опять в газете вычитал? – Егор понимающе прищурился.

- Ага, в «Известиях», - рассмеялся Виталий. – Как думаешь, из этого цезия можно атомную бомбу сделать? – уже серьёзно спросил он.

- Не знаю, - ответил Чурсин. – Это же ты у нас специалист по всем вопросам…

- Кузьмицкий! - опять прервала их диалог Татьяна. – Хватит болтать! Иди, копай!

Чурсины «добили» свою полосу до конца. Галина держала туго скрученную горловину мешка, а Егор завязывал её куском светлой бельевой верёвки. Потом они волоком перетаскали все мешки на край участка, к обочине просёлочной дороги. Немного передохнули, и Галина отправилась в рощу. «Смотри, осторожнее там!» - Егор долго смотрел ей вслед, любовался тем, как клонившееся к западу солнце подсвечивало золотистым светом её белокурые локоны.

Подхватив пустое ведро, он отправился к Кузьмицким, которые едва перевалили половину своего участка. Проходя мимо Виталия, он подмигнул ему, присел рядом с Татьяной и стал собирать картошку в ведро.

Вдвоём они начали наступать Виталию на пятки. Тяжело отдуваясь, тот без остановки подкапывал кусты, без конца смахивая со лба пот. Работа в таком темпе продолжалась с полчаса.

«Ещё час, и закончим», - не успел подумать Егор, как Виталий отшвырнул лопату и тяжело опустился на «пятую точку»:

- Не могу! – выдохнул он. – Давайте отдохнём!

- Ладно, - согласилась Татьяна. – Пять минут, не больше…

Чурсин тоже сел на землю рядом с Кузьмицким. Тот тут же воспрял духом:

- Представляешь? – начал он, не глядя на товарища. -  Один мужик-пенсионер в Ростовской области пришел в строительный цех колхоза и заявляет: продайте мне доски – гроб себе буду делать. Прораб ошарашен! Говорит, что ты несёшь, Иван Иваныч, у нас же есть решение правления – покойникам гробы бесплатно делаем. А тот ему: «Это пока делаете бесплатно, а там что еще будет... В городах вон, читал, уж хоронят в полиэтилене…» Короче, так и не отговорили мужика, пришлось доски ему продать!

Виталий весело заржал.

Прыснул смешком и Егор:

- Эту-то историю где взял?

- В «Правде» печатали, - простодушно ответил Кузьмицкий. - С неделю тому…

Татьяна, улыбаясь, смотрела на них сверху вниз, подперев руками бока.

- А что, Виталя, - предложила вдруг она, - может, бросим к чёртовой матери копать? Картошка всё равно не наросла. А с этой мелочью возиться, только время терять! Всё равно придётся покупать её на зиму.

- Согласен! – быстро вскочил тот на ноги и чёрной от земли пятернёй взъерошил волосы. – Хотел тоже самое предложить, да ты опередила…

- Поможешь мешки таскать?! – не то спросил, не то он приказал он бодрым голосом Егору.

Втроём они быстро завязали мешки красными кусками бечёвки, которые Кузьмицкий ножом всякий раз старательно отрезал от большого  мотка, и переместили весь урожай Кузьмицких поближе к штабелю мешков Чурсиных.

Вернувшаяся с прогулки Галина расстелила у обочины цветной тряпичный лоскут и выложила на него привычный с детства набор продуктов для обеда на природе: помидоры и огурцы, варёные яйца и сырки «Дружба», докторскую колбасу и серый хлеб, чай в китайском термосе.

- Давай, присоединяйся, - кивнул жене Виталий, потирая от нетерпения руки.

И пока Татьяна вынимала из своей авоськи и укладывала рядом с провизией Чурсиных свою еду, Кузьмицкий отошёл в сторону от кампании и принялся копаться в видавшем виды, пухлом кожаном портфельчике, с которым редко расставался в поездках. Извлёк из него на белый свет фляжку из белого металла, пару маленьких серебряных стаканчиков, потом ещё раз запустил руку в кожаное нутро и вытащил что-то, завёрнутое в вощёную бумагу с проступившими жирными пятнами.

- Ну, конечно, куда ты без своего сала! – заворчала на него Татьяна.

- Молчи, женщина, дай-ка лучше «складишок», - острым ножом Виталий ловко порезал на тонкие ломтики шматок солёного сала.

Все присели вокруг полевого «стола». Кузьмицкий налил из фляжки в стаканчики прозрачный пахучий напиток, один протянул Егору. Тот понюхал содержимое стаканчика:

- Самогонка? – спросил у товарища.

- Ага, - кивнул тот. – Проверенная. Давай, за урожай! – и опрокинул в рот содержимое посудинки.

Егор медленно выцедил свою порцию. Самогон приятно обжёг горло, пищевод. Чурсин запил его глотком горячего чая.

Когда принялись за еду, Виталий налил и женщинам, потом – снова себе и Егору. Торопливо прожёвывая куски сала, хлеба, колбасы, он непрерывно рассказывал переложенные на свой истории, вычитанные или услышанные им где-то.

- Да помолчи ты хоть минуту! - пыталась остановить его Татьяна. – Вот же, воистину, болтун – находка для шпиона… - но остановить Виталия такими аргументами было невозможно.

Егор хорошо знал это и делал вид, что слушает товарища, кивал ему, думая о своём.

Когда обед подходил к концу, на дороге показалась машина. Это был ещё один редакционный «москвич» - так называемый грузовой «каблучок», за рулём которого сидел всё тот же Алик. Он резко затормозил возле копальщиков и шустро выскочил из кабины, радостно улыбаясь.

- Грузиться будем? – он распахнул двери фургона. – Чьи мешки вперёд?

- Сначала Чурсины, - ответил Виталий. - Мы – потом. Нас первыми выгружать будем.

- А мы все войдём в машину? – недоверчиво заглянул внутрь будки Егор.

- Не беспокойтесь, Егор Иванович, машина вместительная, слона перевезти можно, - авторитетно успокоил Алик.

Егор с Аликом напряглись и покидали внутрь фургона мешки Чурсиных с белыми завязками, потом Егор с Виталием загрузили мешки с урожаем Кузьминых, перевязанные красной бечевой. В будке «москвича», действительно, ещё оставалось свободное место.

- Женщин я с собой в кабину посажу, - сказал Алик. – А вам придётся в фургоне ехать. Потерпите, я там лампочку включу, чтобы видно было. Как-нибудь доберёмся.

- Смотри, Алик, вези аккуратно. Сам понимаешь, мы с Егором – груз особый! – Виталий, покряхтывая, влез в будку и устроился на мешке. Егор присел рядом.

Фургон освещала тусклая лампочка. Притихший Виталий внимательно обследовал ближайшие углы и двери: в будке не было ни одной щелочки, и приходилось угадывать дорогу по толчкам и поворотам машины. После просёлка, на котором «москвич» мягко подбрасывало на ухабах, вскоре выбрались на асфальт и поехали быстрей.

- Скоро будет пост ГАИ, и въедем в город, - заговорил, наконец, Кузьмицкий. – А знаешь, твой друг Михаил Сергеевич, всё же отказывается идти в суд,- он хитровато посмотрел на Егора.

- Не понял? - переспросил Чурсин. - Ты про бывшего генсека, что ли?

- Ага, - кинул довольный Кузьмицкий. – Он сейчас в Германии, в Бонне сидит. Его в наш Конституционный суд вызывают, чтобы выступил свидетелем на процессе по делу о КПСС. А он говорит: нет, ребята, моя позиция не изменилась: сказал – не пойду, значит, не пойду!

- Принципиальный, - кивнул Егор и хмыкнул. – Он бы со своей принципиальностью раньше дела делал. А то Союз развалил, а сам по заграницам катается…

- Да Бог с ним, - махнул рукой Виталий. – Я не про это хотел…

Он на секунду замялся, нахмурился и выпалил скороговоркой:

- Мы же – товарищи, помогаем друг другу. Ты – мне, я – тебе. Ты как?

- Ну, - не понял Егор. – Ты к чему?

- Прошу, как друга! – Виталий театрально приложил руку к сердцу. – Помоги семье не помереть с голоду, поделись картошкой. Куда вам столько? Ведь, не съедите!

- Ну, ты даёшь! – громко захохотал Чурсин. – Вы же десять соток посадили!

- Посадили, - согласился Кузьмицкий. – Только, сам видел, не уродилась… Слушай, много не прошу, три мешка всего.

- Ну, ты даёшь! – снова воскликнул Егор. – Не знаю даже. Один мешок ещё куда ни шло… У меня, Виталий, ведь тоже дети. А что Галина скажет?

- Так у вас двое, а у меня-то трое. А Галине не скажем, она и не заметит…

- Давай, пока один дам, - подумав, покачал головой Виталий. – А там видно будет. Сам знаешь, с картошкой не угадаешь: она до весны может не долежать, сгнить. Давай пока один, а там, посмотрим, если всё нормально, ещё поделимся…

Машина замедлила ход, повернула налево, направо и остановилась. Алик открыл дверь:

- Виталий Борисович, к вам приехали, давайте разгружаться.

Овощехранилище у Кузьмицких находилось прямо во дворе их дома. Подземное сооружение было укрыто под заросшим травой земляным холмом, внутри – прохлада даже в летнее время и длинный узкий коридор, с двух сторон которого ряды отделений-ячеек, каждое с отдельной дверью и с порядковым номером.

Виталий порылся в портфеле и кинул Егору связку ключей, тихо звякнувших в цепких пальцах Чурсина.

- Иди, открывай хранилище, нашу ячейку найди – номер двенадцать, там тоже замок. Свет включи, там выключатель слева от двери. А мы с Аликом пока мешки выгрузим, - Виталий уже тянул к себе крайний мешок, не дожидаясь помощи водителя.

- Так, может, сам откроешь, а я – мешки. Чего я буду с чужими замками возиться? – попытался возразить Егор.

- Нет-нет, чего ты будешь лишний раз спину ломать, - улыбнулся Виталий.

С замками Егору пришлось повозиться: они оба – на дверях в хранилище и в ячейку Кузьмицких – были с секретом, который без сноровки открыть было непросто. Однако минут через пятнадцать он открыл всё входы и даже, пошарив рукой в темноте по выбеленной стене, нашёл и нажал выключатель, яркий свет большой лампы под невысоким потолком осветил полки с рядами банок, закрома, подготовленные к новому урожаю.

Егор прикрыл дверь и вышел наружу. Возле «москвича» лежали сваленные в кучу мешки, фургон был закрыт, а Галина с Татьяной и Аликом стояли возле активно жестикулирующего Виталия и от души хохотали в ответ на его очередную историю.

- Ну что, давай затарим ваше хранилище! – перебил Егор рассказчика.

- Нет, друг, - Виталий хлопнул его по спине. – Мы – сами. А вы поезжайте. Алику ещё в гараж надо успеть вовремя.

- Да успею я… Ты мешок-то «нашей» взял?- начал было Егор.

- Говорю, езжайте! – «нажал» голосом Кузьмицкий и незаметно подмигнул Чурсину…

Алик довёз Чурсиных до их погреба на берегу Искитимки. Помог Егору выгрузить картошку из машины на землю, предложил:

- Давайте, Егор Иванович, помогу в погреб ссыпать.

- А? - не понял Егор. – Погоди-ка, Алик… - он снова пересчитал свои мешки. Выходило, что двух недостаёт. «Вот ведь уболтал-таки, чёрт языкатый!», - изумлённо усмехнулся про себя. И решил Галине ничего не говорить.

Сергей Черемнов,

г. Владимир,

август 2018г.