Валерий Феданов: «Валерий Зубарев» (Из документальной повести «Вот моя деревня»)

Валера Зубарев...  

Да, именно так, Валера – я называл его все сорок четыре года знакомства и дружбы с ним. А он меня звал Васей…

Мы познакомились в комсомольском возрасте, когда я работал заворгом в Киселевском горкоме комсомола, а Валера – мастером и избранным секретарем комсомольской организации в профтехучилище № 47, готовящим рабочие кадры для шахт города.

Он приводил учащихся для приёма в комсомол на заседания бюро горкома ВЛКСМ.

Там же, в училище, Валера получил первую получку.

О, эти первые недели!
Давай-ка, парень, не дремли…
Не понимал я, как хрустели
В руках у матери рубли.

Когда, чертя на промокашке,
Ворча за что-то на отца,
Перебирала мать бумажки,
Хрустела ими без конца.

Но вот она, моя получка
За первый настоящий труд!
За мной веселая толкучка,
Из рук выпархивает хруст.

И душно так, и так неловко,
Глаза… Усмешки на губах…
Хрустели в первый раз рублевки,
Как будто уголь на зубах.

В училище он проработал около года…

А потом, в 1968 году, почти одновременно (я чуть раньше) мы оказались в городской газете «В бой за уголь». Я – потому что у меня закончился комсомольский возраст, а Валере нужна была преддипломная практика, так как он заканчивал учебу на филологическом факультете Новокузнецкого пединститута.

Мы оба работали в промышленно-транспортном отделе газете, где Валера проявил себя как автор с образным литературным языком.

Вечерний путь после работы в редакции мы проходили пешком. Сначала вниз по улице Феликса Дзержинского, минуя Томский ж/д переезд, до дома родителей Валеры.

Их квартира располагалась на первом этаже двухэтажного дома, рядом с горным техникумом, где преподавал его отчим Михаил Трофимович Зубарев, о котором он напишет (сборник стихов «Час пик», 1988 год).

…Так чем же ты
Дух мой вскормил
И послевоенное тельце,
Что я полюбил этот мир,
Такой разобщенный и тесный?

Мама, Наталья Ивановна, звонившая сыну, иногда говорила: «А вы с Васей заходите – я пирожки как раз настряпала».

И мы заходили. Это были удивительно вкусные пирожки! С картошкой, капустой, мясом. К ним подавался татарский чай. Это чай, заправленный молоком. Потом Валера тепло прощался с родителями (он жил отдельно), и мы уходили.

Валера шёл на автобусную остановку, а я к своему, через квартал, дому. Я навсегда запомнил, как Валера в такие моменты, часто оглядываясь, махал маме рукой…

Потом, во второй своей книжке «Магнитное поле», вышедшей в 1974 году, он напишет пронзительные строки:

Когда мне мать прощально машет,
Как будто крестит из окна,
И, забываясь, будто манит…
Во мне какая-то вина.

Одно во мне, как искра в труте:
Ведь если даже я стежу
тропинку к маме,
Я, по сути,
все дальше, дальше ухожу…

А иногда мы с ним заходили к нам, где, устроившись на кухне и приняв по «соточке», разговаривали о жизни, а я просил Валеру почитать стихи.

И вот однажды он начал читать свое недавно созданное стихотворение.

Пройду по селу, что шёлк постелю.
Бойки девушки, словно присказки,
Точно сказочки, мудры бабоньки.

Он читал медленно, в стиле рэп:

Да рубаха моя не плисова ль
И порточки мои ль не бархатны,
Сапоги мои не сафьяновы?

Я не удержался. Достал из шкафа гармонь и стал ему подыгрывать. Это так понравилось Валере, что в своей первой книжке «Говорил со мною ветер…», вышедшей в 1970 году, это стихотворение он посвятил мне.

Все три года моей работы в газете запомнились ещё тем, что при ней очень плодотворно действовала литературная группа, руководимая самобытным поэтом Александром Алферовым.

В той группе заметными были поэты: слесарь-наладчик шахты им. Вахрушева Валерий Фесенко, механик Тайбинской автобазы Виталий Писарев, сам руководитель группы, редактор многотиражной газеты «За уголь» Александр Алфёров и, конечно, Валерий Зубарев.

Заметным явлением для литгруппы стал выход первой книжки В. Зубарева «Говорил со мною ветер…».

Усилил литературную группу и переехавший из Белова молодой Володя Ширяев.

Летом 1971 года я вернулся на мебельную фабрику, а бразды правления промышленно-транспортным отделом газеты передал Валере. Я с головой ушёл в работу, и года три мы редко виделись с ним, тем более, что он стал собкором газеты «Кузбасс» по Прокопьевску, Киселевску, переехав жить в Прокопьевск.

…В те далекие советские годы, когда ещё и не знали, что такое бронированные входные двери, большинство владельцев квартир утепляли входную дверь.

Технология утепления была простая: дверь снимали с навесов, прокладывали слой ваты, укрывали дерматином, который прибивали декорированными гвоздиками. Но своеобразность той поры в том, что это было время сплошного дефицита!

Гвоздиков декоративных у Валеры, задумавшего утеплить дверь полученной квартиры, не оказалось. Он звонит мне: «Вася, подскажи, как дерматин закрепить?» Я и подсказал ему – использовать обыкновенный гвоздик и канцелярскую кнопку. Валера воспользовался моим советом – так и родилось стихотворение «Творец».

Я обиваю двери дерматином…
С тоскою о гвозде декоративном.

Я гвоздики обычные беру,
Их в кнопки канцелярские вставляю,
Свою жену смекалкой удивляю,
Чем приобщаю к миру и добру.

А между тем успех мой незаконный,
За ним не я, а мебельщик знакомый…

В 1976 году, когда проходили Дни советской литературы в Кузбассе, Киселевск принимал одного из известных советских поэтов Кайсына Кулиева. В редакции газеты «В бой за уголь» собралась литгруппа, где все её члены читали стихи, и Кайсын особо выделил Валерия Зубарева.

…Тот «исторический» номер киселевской газеты «В бой за уголь» от 3 декабря 1977 года я храню до сих пор. Его четвертая полоса была полностью посвящена Валерию Зубареву в связи со знаменательным событием – принятием нашего земляка в члены Союза писателей СССР! Здесь же его фотография и подборка стихов.

Наши встречи с Валерой стали постоянными после моего перевода в столицу Кузбасса, в объединение «Кемеровомебель». Именно в этот год у Валеры вышел третий сборник стихов «Мыслящий огонь». О нем стоит сказать особо, так как этот сборник, где у автора отмечалось острое чувство современности, был удостоен похвал не только у нас в стране, но и за рубежом.

Сборник стал достоянием фондов библиотеки Конгресса США и Гарвардского университета.

Сборник «Мыслящий огонь» дорог мне ещё и автографом Валеры: «Моим самым дорогим Федановым, которых люблю… и по которым всегда тоскую. Блудный друг, Валерий Зубарев». 16.11.81 г.

(фото: г.Киселевск, 1969г., Первомайская демонстрация. Слева Василий Феданов, справа Валерий Зубарев. В центре – Незнакомка)  

«Почему проступает меж строк, что художник всегда одинок?», – спрашивает себя поэт и отвечает: «Потому, что он любит, как Бог: сотворит… и опять одинок».

Но Валера был не одинок. К нему, в его рабочий кабинет, шли за помощью молодые и не очень молодые литераторы, в которой он никому не отказывал.

С 1987 по 2003 год он возглавлял Кемеровскую областную организацию писателей России. Это было непростое, наитруднейшее время не только для Кузбасса, но и всей страны.
Вот так описывает Валера то время:

Чем старше, тем сильней люблю Отчизну,
И круг друзей, и круговую тризну,
Где каждый другу друг и брату брат.
И каждый невиновный виноват.
И эта покаянная вина
Тебя ещё не раз спасет, страна…

А вот себя он не спас. С его уходом из жизни поэтическое поле нашего края стало беднее и менее плодородно.

Последние годы жизни он заведовал отделом прозы редакции журнала «Огни Кузбасса».

…Мы постоянно звонили друг другу вечерами, если, например, я неделю не бывал в Доме литераторов. В ту субботу я позвонил, так как накануне, в пятницу, Валера мне показался немного простывшим. Он долго не брал трубку.

– Вася, я простыл. Вот отлежусь и приду в норму.

– Валера, может тебе лекарство привезти?
– Не надо, у меня все есть, – сказал он.

…А в понедельник Валера не вышел на работу.

Источник: http://www.ognikuzbassa.ru/category-prose/1816-vasilij-fedanov-vot-moya-derevnya-dokumentalnaya-povest-k-300-letiyu-kuzbassa

 

Валерий Зубарев. Стихи

Есть особая прихоть у русских,

без которой не жизнь, а тюрьма:

выше пользы – умение рук их,

выше пользы – причуда ума

 

Запредельное нас окрыляет.

Нам привычный зенит – не зенит.

Есть Царь-пушка, пускай не стреляет.

Есть Царь-колокол, пусть не звонит.

 

И меня к запредельному слову

так влечёт…– головой не понять.

Я любую полезную славу

на Царь-книгу готов променять.

 

И стремлюсь с наважденьем глубоким

подковать легковесность стиха,

чтобы не был он слишком уж бойким,

точно аглицкая блоха.

 

АНТИКРИМИНАЛЬНОЕ

На улицах жизни суровой

отучен копейки копить...

Тушуется мальчик бескровный

и хлебушка просит купить.

 

А вот искривленная бабка

бескровную тянет ладонь...

и близкая к телу рубашка

не глушит саднящий огонь.

 

Иду как в невидимых путах,

в душе – столкновение сил...

что толку жалеть бесприютных,

которых не приютил.

 

Но всё же сказать не могу я,

что дело моё – сторона,

что я ни при чем, не в долгу я,

что я – человек, не страна.

 

Что многого мне не хватает

для самых-пресамых родных,

что демон наживы витает

над миром стандартов двойных,

 

где больно, и стыдно, и тошно,

где сам ты убогим под стать,

где все, что ты можешь – ничтожно:

какую-то мелочь подать.

 

Творцы криминальных романов,

для вас и для ваших гурманов

сюжетцем стихи опущу:

на всех в закоулках карманов,

как сыщик, вещдоки ищу.

* * *

Сильней люблю тебя, страна,

в минуты горя и печали.

Натянута во мне струна

для песни дерева и стали.

 

О деревенеющих губах,

когда слова уже наруже,

о плясках на святых гробах

и опозоренном оружье.

 

Я замолкаю, но она

звенит во мне стальной струною:

и ты стальною стань, страна...

для сердцевины стань стальною!

 

Хоть сталь такая хороша

не для военного парада,

а деревянная душа –

не для ружейного приклада.

* * *

Щедра у народов фантазия.

Мечты у народов простые:

два легких – Европа и Азия,

единое сердце – Россия.

***

                В.С. Соловьёву

Разноязычна,

разнолика

Сибирь,

но всех роднит

одно:

«Я – Сибиряк!..» –

хоть имя дико,

но нам

ласкает слух

оно.

***

Россия артистична...

Вот проклятье!

Начнет рядить

в этническое платье

ученых,

живописцев

и крестьян,

покамест

«пролетарии всех стран»,

свободой раззудив

язык Эзопу,

спешат назад,

в уютную Европу.

 

ОБОРОННЫЕ ВИРШИ

У души моей кроткое поведение.

Но когда посягают на ее убеждения,

с болью требует –

сквозь глубину отвращения

если надо – отпора...

или даже – отмщения.

Заставляет меня

снова стать офицером

и глаза заменяет

стеклянным прицелом.

Утешает,

нажать заставляя курок:

умирает не мир,

а смертельный мирок.

 ***

Отмечаем даты

под трезвон бутылок.

Даты, как солдаты,

строятся в затылок.

 

Что о каждой дате

скажут наши дети –

дети в интернате,

дети в интернете?..

 

ПОКАЯННЫЙ ВЕРЛИБР

Мы пока лишь

болтаем

о стремлении к совершенству...

 

Мы не то что на Деву Марию –

даже на Магдалину

не тянем...

Ни тем более –

на Христа...

Ни на трижды отрекшегося

Апостола...

И даже

на Иуду...

 

Потому что предавали

не один раз...

И даже в мыслях

ни разу

не повесились.

* * *

Есть

Божьи законы

и есть

человеческие.

Но мы – не иконы,

не статуи греческие.

* * *

Рисуешься тем,

что безбожник,

а сам,

неподвластно уму,

выходишь под ласковый дождик

и радуешься ему.

 

И к небу

лицо поднимаешь,

и слышишь внутри голоса...

Но внутренне не понимаешь,

что благодаришь небеса.

* * *

Жил я,

как все, греша,

телом я был

весь.

 

Но заболела душа.

Понял:

она

есть!

* * *

Еще

в людские страсти

погружаюсь

и с ними изнутри

еще сражаюсь.

 

Но дух влечет

в заоблачные дали

из тех болот,

что людям тело дали,

 

чтоб гордый дух

тонул

в его трясине

и снова возвышался

без гордыни.

 

КРОТКИЕ ВИРШИ

Раньше казалось,

что солнце

в себе я вмещаю.

А теперь, словно свечка,

местечко в себе освещаю.

 

Я рождался, как будто звезда,

молодым

и, казалось, всемудрым.

А теперь от звезды ни следа

над родным,

над замурзанным утром.

 

Там мерцают следы

премалюсенького человечка.

И важней

и дороже звезды

освещенное свечкой

местечко.

***

Нам страдать и страдать на веку

от вранья о мужицком железе.

Жить без слез тяжело мужику,

а заплачет – еще тяжелее.

 

С детства

Слезы скрывать я привык...

Их глотал, как велела порода,

двухвершковый железный мужик,

ведь душа – она женского рода.

***

В полуденном сердце

рождался хорал,

и было тревожно и сладко.

И солнечный зайчик во плоти играл...

Любил я тогда без остатка.

 

Все было, как прежде,

и кудри трепал

твои ветерок мимолетный.

Но солнечный зайчик

из плоти пропал...

Темно мне,

бродяга бесплотный.

 

Хоть знаю, что ты

насовсем не угас,

что где-то

поблизости рыщешь.

Приметил

по блеску особому глаз,

что жертв своих солнечных

ищешь.

***

Мы в снах своих

сине-зеленых

плескались, как рыбы в реке...

До всхлипа в ладонях влюбленных

рука приникала

к руке.

И время, как птица, летело

над чувством...

над спящим

умом.

И верить хотелось всецело,

что мы

никогда

не умрем.

* * *

Ты в модной кофте бумазейной,

ты – юная, а я музейный.

Бьет наповал видок товарный...

А я почти что антикварный.

 

Но своевольно нас равняет

и равно лепестки роняет

и недоцветшая любовь,

и неотцветшая любовь...

 

Кокетливо ломаешь бровь

и ярко зубками сияешь...

и светотенью осеняешь:

тебе ли в снах осенних жить

и стариною дорожить?

 

ЛУННАЯ МАГИЯ

Когда на убыли луна,

душа у женщин тоже тает...

И в состоянье полусна

она полна

судеб и таинств.

Как эта грудь...

была крепка,

а нынче

легче лепестка

сквозь пальцы

нежно

просквозает...

Луна и Небо исчезают...

...И слышу,

как луна растет,

и прибывают плоть и плод,

и на декабрь

мартом веет…

и снова губы,

снова грудь

неуловимы, словно

ртуть...

И вся подлунная

мертвеет.

Всем правит магия луны.

Но чувства мертвые

нежны.

***

Поосторожней с плотскою любовью...

Она мешает кровь с дурною кровью.

Потом, как грядку, кровь твою и плоть

веками будет сам Господь полоть –

сквозь возгласы, мольбы и

заклинанья,

и прочие синонимы незнанья.

 

Когда очистит Он

и плоть и кровь,

когда придет духовная любовь

и будешь рад душевному здоровью,

и побежит по жилам жарко кровь,

и будет жизнь, и будет жизни новь!.. –

будь осторожней с плотскою

любовью.

***

Не раз я свыше получал затрещину:

«Не слушай Еву, чадо дорогое...»

Но, как ребенок, снова верил в женщину,

хотя весь опыт говорил другое.

 

Ей что Эдем,

что это мироздание..

она мечтает втайне, уж поверьте,

махнуть огрызок нашего познания

на Древо Жизни, на Плоды Бессмертья.

***

Что мне внешность!.. мне нужна душа.

Будь ты раскрасавица – за это

ты не получила б ни гроша

из казны богатого поэта.

 

Да, богат, от Бога я богат:

травы слышу и миры иные,

блещут ощущения двойные.

Свету я слуга, хотя не свят.

 

Зря меня от боли берегла...

Все равно, как в сумеречном храме,

сквозь слезу привиделись крыла

с хрупкими обтертыми краями.

***

Что мучиться, мучить любимых,

стремясь защитить от плохого?..

Но есть ли в душевных глубинах

хоть капля искусства такого,

чтоб каменным быть и воздушным,

любя, не терзать, не терзаться,

чтоб стать от любви равнодушным...

и в зеркале не отражаться.

***

Ты об открытости тоскуешь.

Да и во мне о том же грусть.

Но так при этом ты взыскуешь,

что открываться я боюсь.

 

От хитроумного допроса

до исповеди далеко...

Поэту с женщиной непросто.

Поэту с Небом так легко.

* * *

Не в духе восточных менял,

Услышав души дуновенье,

я ветреных женщин менял

на ветреное вдохновенье.

 

На гулкий прерывистый стук

в груди...

и мечтаний отвагу!..

На тот возвышающий звук,

летящий с небес

на бумагу.

***

Семья, как сном,

опутала сетями…

И вспомнил Льва,

Толстого Льва,

и о семейной драме

его слова.

 

...Какое счастье

русским быть поэтом!

Весь белый свет

душою облетать,

страдать при этом,

а телом – нет.

 

Оно – как черепаха

в милом доме

с душою льва...

Огнем мне начертались

в русской дреме

Слова.

 

эллинский мотив

К женщине плотской

Муза ревнует,

Муза ревнует...

 

Женщина плотская

к Музе ревнует,

к Музе ревнует...

 

Что же мне делать,

бедняге поэту,

что же мне делать?..

 

Вдвое капризней

подруга заклятая их –

Совершенство.

***

Душе хорошо на Парнасе

и все же спускается вниз:

в домишке живом разногласье,

имею в виду организм.

 

Вот руки, устав не на шутку,

свой мир начинают корить,

пеняют и рту и желудку:

замучились прорву кормить.

 

А те еще с большим укором

стыдят их на праздном суде:

мы вас, сиволапые, кормим

и сердце и мозг и т.д.

 

И врубится серый:

«Не ботать!»

Рассердится сердце слегка:

вы будете, руки, работать,

работать, работать,

пока

 

мы все и здоровы и живы,

чтоб общую кровь обновлять…

Тянуть вам набрякшие жилы

и женщин тугих обнимать!

 

В ЗАЩИТУ ПАРОДИЙ

Пусть ругают: пародист!.. –

за душою ни шиша,

стихотворный паразит,

по стихам ползет, как вша.

....Пусть поэт почешется,

пусть народ потешится.

***

Я в зеркало глянул,

увидел там

мячик!..

И мячик

мне сделал язык...

 

Я вспомнил себя...

рассмеялся, как мальчик.

И вижу:

смеется старик.

***

                         Сергею Донбаю, 

                    автору книги «Утренняя дорога», другу юности

Над вечерней улочкой

замерцал не вдруг

свет дороги утренней…–

с ним живу сам-друг

 

Из постыло-пошлого,

как из темноты,

проступают прошлого

чудные черты:

 

руки деревянные

снулых рыбаков,

зори разливанные

и щипки мальков…

 

В прошлом измерении

я твой вечный гость

и, при всём смирении,

твой программный гвоздь.

 

Зёрна слов не смолоты

сколько ни мели…

Вы с Валюшей молоды,

а сынки малы.

 

И моё бесплотное

тело по утрам

детских ножек шлёпанье

воплощает там…

 

Чтоб нездешне утренний,

не спеша на нет,

шёл я здешней улочкой

на нездешний свет.

 

Источник: http://www.ognikuzbassa.ru