Валерий Новиков. Какие были времена… Байки сибирского киношника

(Автор – Валерий Германович Новиков – родился 17 июня 1938 года в городе Бийске Алтайского края. Окончил геолого-географический факультет Томского государственного университета (1960) и сценарный факультет ВГИКа (1971). Работал геологом-поисковиком Северо-Алтайской экспедиции, редактором Томской студии телевидения. С 1968 года был редактором, а затем режиссером Западно-Сибирской киностудии.

 В.Г. Новиков создал 40 документальных лент, в основном посвященных Сибири, её природе и людям. В творчестве режиссера широко представлена алтайская тема: созданы такие фильмы как «Алтайский заповедник – от весны до весны» (1975), «Короткое, короткое лето» (1976), «Обед с алтайцами» (1993), «В алтайском аиле» (1994), «Василий Шукшин. Возвращение или в поисках национальной идеи» (1999), «Колыбельная для озера» (2001), «Алтай. На колеснице через горы и столетия» (2002), «В долине Чулышмана».

Валерий Новиков много работал в жанре кинохроники: как режиссер и сценарист подготовил более 50 выпусков журнала «Сибирь на экране». Особую значимость в его жизни и творчестве имела работа над циклом фильмов о чернобыльской катастрофе: «Чернобыль, осень 1986» (1986), «Ликвидация аварии на Чернобыльской АЭС» (1989), «Чернобыльская богоматерь» (1991), «Зона полугласности» (1989).

Он – автор нескольких книг, заслуженный деятель искусств РФ, кавалер ордена Мужества. Имя В.Г. Новикова занесено во Всероссийскую Книгу почета Союза «Чернобыль» (2001).

Ядерный взрыв

В институте ядерной физики очередная иностранная делегация во главе с президентом Франции Жоржем Помпиду. Высокий гость осматривает знаменитый ВЭПП – ускоритель на встречных электронно-позитронных пучках и, делая умное лицо, слушает пояснения академика Будкера.

Съемки для хроники ведет Владимир Хомяков. В зале, где стоит установка, он сходу выцеливает технологическую железную лестницу. Стараясь не шуметь, поднимается вверх, смотрит в визир камеры – роскошный верхний план! 

В момент, когда оператор готовится нажать спусковую кнопку, происходит непредсказуемое. Ремень, на котором висит аккумулятор, срывается с плеча. Сетевой шнур, идущий к двигателю камеры, обрывается. Тяжелый ящик – ужас! – катится вниз, прыгая по железным ступеням. По каждой в отдельности! 

Оглушительный грохот – бам, бам, бах – выстрелы, взрывы! Натренированный охранник делает рывок, прикрывая президента своим телом. 

«Спускаюсь по лестнице, – вспоминал впоследствии Хомяков, – и вижу, что внизу уже стоят. Догадываюсь – кто, и догадываюсь, что меня ждёт». 

А ждало вот что. Оператора, бережно поддерживая под локотки, доводят до двери, заботливо её открывают, выходят вместе с ним, и, скрывшись от взоров французов… «Так поддали под зад, что я до противоположного конца коридора летел, казалось, по воздуху. Профессионалы!». 

Хомяков – надо отдать должное – всегда рассказывал об этом случае без обиды. Сам виноват. С той поры он всегда носил аккумулятор на ремне только через плечо. Как солдат подсумок с патронами.

Как не стать миллионером

Раз в жизни у меня был шанс стать состоятельным человеком. Я этим шансом не воспользовался.

Вот как это было. Осенью 1986 года мы снимали в Чернобыле. Ликвидация аварии завершалась, до окончания возведения Саркофага – железобетонного укрытия над четвертым блоком АЭС – оставалось немногим более месяца. 

И тут я получил телеграмму. В ней сообщалось, что мне надлежит срочно прибыть в столицу, так как через два дня в Испанию отправляется делегация кинематографистов, в которой числился и я. Об этой поездке было известно заранее, не знал только срока. 

Я срочно выехал в Киев, благо сделать это было нетрудно – в нашем распоряжении находилась машина. В киевском аэропорту «Борисполь» сел на ближайший самолет в Москву – помогли чернобыльские справки. С ними считались. Утром на следующий день пошел в знакомое здание на Васильевской – наш Союз, получил документы. А еще через несколько часов приземлился в Мадриде, в аэропорту «Барахас». 

Скажу честно, перенестись из суровой и опасной обстановки эпицентра атомной катастрофы в беззаботную праздничность европейской столицы, причем с интервалом в два дня – само по себе, ощущение не из слабых. 

Тем не менее, не шедшее в сравнение с потрясением, которое я испытал, распаковав в гостинице дорожную сумку.

Как выяснилось, в спешке сборов я перепутал пакеты и выложил у приятеля тот, в котором находились разного рода мелочи, вроде мыла, зубной щетки, бритвы и прочее. Но не в их отсутствии было дело. 

Из сумки в гостинице «Карлтон» я извлёк пакет с тремя десятками фотопленок, отснятых в Чернобыле за последний месяц – тот, который я собирался ставить в Москве.

Меня прошиб холодный пот, на что была серьёзная причина. Требующая, правда, пояснений. 

Шел восемьдесят шестой год. Слова «перестройка» и «гласность» мы только учились выговаривать. Это потом будем недоумевать – то, о чём знает весь мир, у нас окружено завесой строжайшей секретности. В Чернобыле не было ни одного иностранного корреспондента, хотя они рвались туда. Информация, попадавшая на экран Центрального телевидения, равно как и в газеты, просеивалась сквозь мелкое сито цензуры. Рядом с развалом упал военный вертолёт, зацепившись за трос крана (мы сняли это) – в прессе молчание. Когда группа появилась в Зоне, от нас потребовали…сценарий. С трудом удалось убедить – в документальном кино это невозможно. «Ладно, снимайте, – махнул рукой начальник политотдела Управления строительства, – потом чтобы всё до кадра показали кому надо. Мы сами решим, что можно, что нельзя тащить на экран». 

А я, получается, вывез за границу секретнейшие материалы! 

К примеру – западногерманские краны «Демаг», огромной грузоподъемности, с огромным вылетом стрелы, без помощи которых вряд ли было возможно сооружение «Саркофага». Увидев, что мы снимаем работу этих уникальных механизмов, к нам подошел невысокий сухощавый человек, одетый, как и все здесь, в черную хлопчатобумажную робу: 

– Да, ребята, за эти кадры вам огромные бы деньги фирма отвалила! За рекламу. Они просили пустить их поснимать, но мы не разрешили – начнут болтать, что мы без импортной техники не справимся с аварией. 

Сказал это Геннадий Георгиевич Ведерников, заместитель председателя Совета Министров СССР, председатель Правительственной комиссии.

Я не побежал искать испанское представительство фирмы «Демаг». Не пошел и в редакцию газеты «El Pais», которая явно не отказалась вставить фитиль всем мировым изданиям.

Вместо этого перевязал пакет с фотопленками веревочкой и спрятал на дно сумки, прикрыв запасной рубашкой. Так и ездил двенадцать дней по солнечной стране, щелкая направо и налево своим стареньким «ФЭДом», у которого западала кнопка и не всегда срабатывал затвор.

Тем самым «ФЭДом», которым снимал в Чернобыле уникальные кадры, за которые… 

В общем, вы всё поняли.

Три секунды – и вся жизнь

На студию Анатолия Хомякова зазвал младший брат Владимир. 

Оба стали прекрасными операторами – со своей манерой, своими пристрастиями. Владимир снимал более изысканно и, если это можно говорить о документальных съемках, – художественно. Анатолий – более цепкий репортер. Аскетично-худой, подтянутый, выносливый, способный «трое суток шагать, трое суток не спать ради нескольких кадров в кассете…». 

Последние годы работал на корпункте в Кузбассе. Однажды на Запсибе вводили в строй новый конверторный цех. Вредные выбросы должна отводить гигантская, высотой в тридцатиэтажный дом, труба. На ней собирались поднять и установить флаг. Внутри трубы ходит технологический строительный подъемник. 

Хомяков договорился с бригадиром – бригада, которой предстояло поднять флаг, возьмет его с собой. Но люлька подъемника ушла без оператора, – трудно сказать по причине ли злого умысла, или нет. Хомяков осмотрелся и увидел – на внешней стороне трубы вбиты скобы. Причем без всякого ограждения – были зачем-то нужны в процессе строительства. Анатолий посмотрел вверх, потом закинул «Конвас» и аккумулятор за спину, и – цепляясь за скобы, полез вверх. 

Без ограждения – напоминаю! 

Кто-то предостерегающе крикнул, но он ничего не слышал. 

На одном порыве долез до половины – считай, пятнадцать этажей.

«И тут я сделал ошибку, – рассказывал Анатолий. – Посмотрел вниз. Делать этого в таких случаях категорически нельзя. Земля далеко-далеко…Ладони сжались в спазме. Всё. Ни вверх, ни вниз. Чувствую – могу сделать только одно – разжать кулаки, и… сами понимаете. Вот она какая, секунда, когда с жизнью прощаются. Жену вспомнил, сына Ярославчика – недавно родился. Уже вижу себя, лежащим на земле бездыханно. Разобьюсь, факт, вариантов нет. И тут в голове мысль – работяги сначала перепугаются, а потом будут говорить: киношник-то слабый оказался. И эта мысль обидная мне почему-то силы придала. Полез вверх. Когда выбрался на площадку на самом верху трубы, там все белые были от страха. Бригадир кричит – твою мать, я ведь в тюрьму бы пошел, если что с тобой! Водрузили флаг, я снял, поехали вниз – в люльке, естественно».

На экране этот кадр занимает три секунды.

А мог и вообще не войти, если бы режиссеру не понравился.

Встреча на околице

У Георгия Александровича Цветкова доброе открытое лицо, он часто улыбался, и всем своим видом как бы говорил человеку, которого он снимал: «Вы мне чрезвычайно приятны и интересны! Таким себя и увидите па экране!» И даже в записных передовиках, избалованных прессой, открывалось что-то личное, человечное, глубоко спрятанное. Редкий дар для документалистов! 

Он любил «травить» о своих молодых годах, пришедшихся на тридцатые годы.

 «Поехал я как-то из одного райцентра в колхоз, там какие-то необыкновенные надои у одной доярки были. В районе сказали – она, мол, тянет на республиканский почин. Если еще в кино попадет, может и на Героя. Еду. Это сейчас просто – сел в машину, и на месте! А нам с ассистентом дали тогда лошадь и возницу из местных, погрузил я «Дебри» свою с ручным еще приводом, треногу, яуф квадратный с пленкой – до круглых еще не додумались, и мы – чух, чух, потихоньку двинулись в путь. Поля, околки, речушки с деревянными мостиками-настилами... Останавливаемся в красивых местах, я пару пейзажей снял – адресные планы, так тогда говорили. Без них редакция сюжет не принимала. К вечеру дело. Малость осталось. Возница говорит – может еще в сельсовет поспеем, чтобы на ночлег определили. Из района-то обещали позвонить. Деревня завиднелась. Что это? Народ у околицы, флаг красный, плакат над головой какой-то... Праздник, что ли? Я на всякий случай камеру из ящика достаю, говорю ассистенту – кассету приготовь... Подъезжаем. Вижу – помост из свежих досок сколочен, на него два мужика залазят, – секретарь партячейки и председатель колхоза, как потом узнал. Слышу, объявляют: «Митинг, посвященный приезду в наше село первого советского кинооператора, объявляется открытым!» Вот как было, да... Любили нас. Молодым не понять…» 

Уйдя на пенсию, Георгий Александрович стал заправским пасечником. От него вкусно пахло медом, лугом, дымком, которым он окуривал пчел. В город летом он приезжал на оценочную комиссию – раз в месяц всем киножурналам и фильмам давали, как тогда говорили, «группу оплаты». Вижу как сейчас: «Журнал хороший... Но мало, понимаете, сихронов! Вот мы, понимаете, такой техники не имели, а все равно старались снимать сихронно!». 

Слово «синхрон» он говорить так и не научился.

Чудик

Отношение сельских жителей (так, кстати, назывался первый сборник рассказов Шукшина) к своему знаменитому земляку было, как бы это сказать помягче… разным.

На деревенской улочке к нам подошел мужик в кепке, заломленной по здешней моде на затылок – типичный чудик из шукшинского рассказа. 

– Про Ваську сымаете? Ну-ну.

– А вы, что – знали его?

– Хм, знал… Кореша мы, по девкам вместе бегали. Книжки-то Васькины читали? Он описывает, как на нас один папахен собак спустил. Васька-то убежал, а у меня клок из задницы кобелюка выдрал. Вы почитайте, почитайте. Половину того, что написано, я ему рассказывал. Мог и сам, конечно написать…

– А чего ж не написал?

– А когда мне писаниной-то заниматься? Отцу – матери помогать, сено косить. Дрова на зиму готовить. А Васька лентяй был, ниче не делал по хозяйству, рассказики свои строчил – ну, с моих слов. Он и сам теперь, когда приезжает, говорит: «Спасибо тебе, Михаил, Михаил – это я, – спасибо! Я говорит, много у тебя почерпнул». А почему все? Лентяй потому что. А вы кина про него сымаете. Ну-ну, давайте, – разрешил он.

И дальше пошел. Мужичок был в легком подпитии по случаю выходного дня. Может, по какому еще.

«С Брежневым говорить будете…»

Приезжаю домой после длительной командировки. Узнаю семейные новости, рассказываю сам. Беру телефон, чтобы позвонить друзьям, замечаю – корпус аппарата основательно разбит. Что случилось? Жена рассказывает историю. Звонок глубокой ночью – в три часа. Это всегда тревожно. Жена в темноте хватает телефон в руки, снимает трубку. Женский голос: «Это такой-то телефон?» «Да». «Не кладите трубочку, с Брежневым говорить будете». Телефон летит на пол. 

Теперь пояснения, если кто не понял. Буквально через месяц после кончины Леонида Ильича город с прекрасным названием Набережные Челны переименовали – он стал именоваться Брежнев. Там я и находился на съемках. Телефонная связь очень плохая – на почте меня предупредили, что с Новосибирском соединят только ночью. Выбора не было.

«С Брежневым говорить будете…»

Остальное вы знаете.

Наш девиз – корпоративность

Самый обычный эмалированный таз. Ещё недавно такой можно было купить в любом хозяйственном магазине. Сейчас, правда, их вытесняют пластмассовые собратья, легкие и яркие, но в домах металлических емкостей осталось предостаточно, уж больно удобны для разных нужд. 

Таз, о котором я рассказываю, видал виды, кое-где с краев откололась эмаль – словом, как говорят в Одессе, был достаточно «пошарпанным».

Человек, стоящий рядом со мной, кивнув на таз, попросил: 

– Вы поднимите, не стесняйтесь…

Я уверенно взялся за края, сделал усилие, и… не смог оторвать от на самую малость! Дно таза было словно приклеено! 

Дело в том, что таз был засыпан песком – почти до верха, на два-три пальца ниже краев. И не простым. 

Золотым!

Мудрая природа словно стремится компенсировать суровость природы Колымы обилием сокровищ, спрятанных в недрах насквозь промерзшей земли. Одно из главных богатств – благородный металл, золото. Твердые горные породы, в которых находятся самородки, за миллионы лет геологической истории разрушились. Но само золото, металл довольно мягкий, никуда не исчезло, просто превратилось в песок. По всему этому краю его и добывают с помощью довольно примитивной технологии. 

Найдя перспективный участок, добытчики ставят гидромониторы – своего рода пожарные насосы. Вода под давлением размывает грунт, бульдозеры сгребают его на наклонную ленту транспортера, выстланную ячеистыми резиновыми ковриками, по ней, опять же с водой, пульпа скатывается вниз. Крупинки золота, будучи в этой массе самыми тяжелыми, остаются в ячеях. Коврики снимают, промывают, песок в опечатанных контейнерах отправляют для окончательной доводки на так называемые ШОФы – шлихообогатительные фабрики. 

Мы, не без труда получив разрешение, снимаем на одной такой в Омсукчанском районе.

Но как-то уж больно невыразительно выглядит этот побитый таз с сокровищем, которое тянет не знаю на сколько тысяч или миллионов рублей!

Я зачерпываю полную пригоршню, подношу к объективу киноаппарата и показываю оператору – снимай. 

Прислушиваюсь к себе – тянет ли рассовать это богатство по карманам, и – бежать, бежать… Нет, не тянет. Просто любопытство – сколько здесь? Наш сопровождающий, главный инженер, опытным глазом прикидывает – килограмма два. Может, два сто. На жизнь хватит. Ну на жизнь – это если весь таз, но пригоршня – тоже хорошо.

Володя Лапин снимает крупный план. 

Я разжимаю ладони, слегка влажный песок шмякается в таз. Тут же мне подставляют ещё один таз – с чистой водой.

– Ручки сполосните, пожалуйста…

– Они у меня не грязные, – пытаюсь шутить.

– А вы помойте, помойте…

Крупинки золота, прилипшие к пальцам, опускаются на дно.

На стене цеха вижу плакат «Наш девиз – корпоративность!». Нам объясняют – это означает, что в помещении, где работают с золотом (так и сказали – «работают с золотом») – обязано находиться несколько человек. Не меньше трёх. 

Потому что два могут сговорится о хищении. 

– Трое не могут? – задаю я провокационный вопрос

– Почему не могут? Могут, – пожимает плечами главный инженер, – но вероятность меньше. Побоятся, что один стукнет. 

Нас здесь пятеро, так что всё в порядке.

Развесистая кукуруза

Эту историю рассказал мне иркутский оператор Миша Колесников – человек с большим чувством юмора и столь же полным отсутствием чувства меры – я имею в виду «ее, родимую». Что его и погубило, в конце концов.

…На студию пришел срочный приказ из Москвы – для киножурнала «Новости дня» снять сюжет о возделывании кукурузы. Да не где-нибудь, а на севере. Желательно – крайнем.

Будет уместно пояснить, что дело происходило в шестидесятых годах, когда наш лидер Никита Сергеевич Хрущев вернулся из Америки, вдохновленный идеей – засеять кукурузой все пространство родины. От южных пустынь до тундры. И это, по замыслу Хрущева, точнее – подсказке американских фермеров, приведет к процветанию страны и резкому повышению благосостояния советского народа. Жившего в ту пору, честно говоря, не шибко богато.

Из редакции обзвонили все северные районы, однако богатыми урожаями никто похвастаться не мог – кукуруза на мерзлой земле если и всходила, то вырастала достаточно хилой. А уж до увесистых початков дело и вовсе не доходило.

Тем не менее, оператор с ассистентом полетели в Дудинку.

 «Есть у нас одно хозяйство, – задумчиво сказал секретарь райкома, – кукуруза там по соседству с карликовой березой взошла. Но выросла по пояс. Для нас это достижение – север, вечная мерзлота!» 

«Едем! – сказал оператор. На студии у него было репутация мага и чародея, не завалившего ни одной съемки.

Увиденное поначалу сильно озадачило. Тощие, в палец, стебли никак не тянули на придуманное хлесткое название «Чудо-кудесница прописалась в тундре».

Однако оператор был профессионалом. Походив, похмыкав и поприкидывав, он решительно приказал колхозникам «Становитесь на колени!» «Зачем?» «Надо для искусства».

Агроном и колхозники послушно встали и …произошло чудо – в визире камеры кукуруза оказалась им по грудь, а отдельные стебли – выше головы. «Так, хорошо! А теперь пошли! Да не вставайте, на коленях идите!»

Пленку привезли на студию, проявили, отпечатали позитив. Редакция и «худсовет» собрались на просмотр.

Низкое северное небо, кукурузная делянка … панорама… в кадре колхозники…осматривают посевы, переговариваются. Как видно, они довольны урожаем. Идут, но передвигаются как-то странно – рывками. 

В зале – легкое недоумение.

– А что это они…так? – озадачился главный редактор.

И тут оператор сказал фразу, которая вошла в анналы студии. И не только студии – всей сибирской кинохроники. 

– А они эта… НА КОНЯХ!

Фотошоп

Оператор Женя Корзун получил в Кремле Государственную премию и по протоколу сфотографировался с президентом – В.В. Путиным. Ему вручили снимок, он привез его домой в Иркутск, вставил в рамку и повесил на стенку.

А однажды решил сделать ремонт и пригласил бригаду – двух девушек-маляров. Они походили по квартире, профессионально оценивая предстоящую работу. Одна, увидев на снимке хозяина квартиры рядом с президентом, понимающе сказала:

– А! Фотошоп! У брата такая есть, он на компьютере сам сделал. Я тоже хочу попросить, только не с Путиным, а с кем-нибудь. С Макаревичем или с Лещенко…

– Лучше с Димой Биланом. В обнимку.

– Точно! – обрадовалась девушка. – Так и попрошу.

«Сам!»

25 июля, Алтай, гора Пикет, тысячи людей, безуспешно укрывающихся от нестерпимого солнца, деревянный помост-сцена с московскими звёздами. Очередной шукшинский праздник. 

По краю поля медленно катит милицейская машина с мигалкой. В невидимом динамике предупреждающее «фу-фу». Народ расступается. За милицейской машиной – черная «Волга». Останавливается за помостом. Открывается дверца, из неё вываливается – именно так! – огромный человек в длинном, до пят плаще. Ба! Михаил Евдокимов, знаменитая «рожа красная»! Ныне – вальяжный губернатор Алтайского края. 

И тут происходит то, свидетелями чего мы оказываемся. Стоявший рядом с нами тщедушный деревенский парнишка, по виду – типичный шукшинский чудик, с любопытством наблюдающий, как оператор перезаряжает кассету, окаменевает. Появление Евдокимова для него чудо, явление Бога! Издав какой-то булькающий звук, он растопыривает ладони и бросается к приехавшему с намерением то ли потрогать и убедиться в реальности происходящего, то ли приложиться к ручке. Душевный порыв! 

В ту же секунду Евдокимов суёт навстречу ему кулак размером с боксёрскую перчатку со словами «Ты чё, больной?!». Чудик отлетает, как мячик. Евдокимов, не глядя по сторонам, поднимается на сцену-помост. Его встречает восторженный рёв многотысячной толпы.

Праздник заканчивается, людской поток рекой течет вниз, в сторону Чуйского тракта, обочина которого сплошь запружена машинами. Случайно натыкаюсь на парнишку. «Он как мне поддаст! Сам! Сам! У меня аж дыхалку перехватило!» – радостно, возбужденно и, похоже, не первый раз пересказывает он историю окружающим.

Так же, наверное, через годы будет рассказывать своим детям и внукам – «Сам!»

Источник: http://www.ognikuzbassa.ru/