Василий Федорович Холодок не строил из себя мэтра

Василий Холодок, участник парада в ноябре 1941 года в Москве, редактор «Пионерского сигнала», потом главный редактор Кемеровского областного радио, остался в памяти коллег как один из самых талантливых журналистов.

Из всех, с кем я работал на Кемеровском радио и о ком хотел бы когда-либо написать, первым, безусловно, должен быть Василий Федорович Холодок. По многим причинам. Я трудно схожусь с людьми. Попав в новый коллектив, чувствую себя в нем напряженно.

Василий Федорович, в отличии от других, не строил из себя мэтра, заговорил со мной, как с равным, чем сразу же расположил к себе. Он был тем человеком, благодаря влиянию которого я изменил свои прежние устремления и стал журналистом.

Когда я делал первые шаги на этом пути, он был моим бескорыстным наставником. Наконец, он был тем человеком, который много лет, несмотря на существенную разницу в возрасте, дарил мне свою дружбу.

С Василием Федоровичем, как выяснилось, мы одно время жили рядом, на улице Телеграфной. Сосед наш Иван Тимофеев владел таким же домиком с огородиком, как и мои родители. У Тимофеевых была дочка Нина. Я был еще школьником, а она – студенткой. Слышал потом от матери, что соседская Нина вышла замуж за фронтовика.

Мать говорила: «Тимофеевы-то богатого себе зятя приняли, начальником работает!»

Шла война. И хотя я тоже не просиживал штаны за школьной партой, работал токарем на военном заводе, по существу же оставался пацаном. И то, что соседская дочь вышла за кого-то замуж, меня мало интересовало.

Потом я работал в театре, служил в армии, руководил самодеятельностью на севере. Описав порядочный круг по городам Сибири, вернулся в Кемерово. И судьбе было угодно снова свести меня с бывшим соседом в Облрадиокомитете. Василий Федорович первым напомнил мне о нашем прошлом соседстве. Мать подтвердила: он это, фамилия у него редкая, запоминающаяся.

Как пришел в радиожурналистику сам Холодок, я доподлинно не знаю. Хотя основные факты его жизни мне известны, судьба ему выпала не из легких.

Родился он, как писали тогда в анкетах, «в семье крестьянина-бедняка» в дореволюционном 1916 году на Украине в Черниговской губернии.

В 1928 году его родители в поисках лучшей доли, как плановые переселенцы, приехали в Сибирь. Поселились в деревне Воскресенке Кемеровского района. Вступили в колхоз с многообещающим названием «Новый путь».

После деревенской семилетки Василий поступил в Кемеровский педагогический техникум. Возможно, по влечению души, а возможно, потому что не было особого выбора. В Кемерове тогда кроме педтехникума был еще лишь химтехникум. Окончил его в1934 году и был распределен в детский дом, где почти сразу же стал директором. Чем это можно объяснить, не знаю.

Профессия учителя все в большей степени становилась женской. Педучилище было поблизости от нас, и студенты проходили в нашей 17-ой школе практику, работали пионервожатыми. Я не помню среди них ни одного парня. Возможно, в этом и есть разгадка его раннего директорства.

Проработав года четыре, Холодок поступает в Томский университет на заочное отделение. Доучиться ему не пришлось: началась война. В июле 1941-го он был призван и очень скоро оказался на передовой.

Воевал на Западном фронте в составе 418-го стрелкового полка 18-ой Гвардейской дивизии. Как человек по тем временам достаточно грамотный, Василий Холодок был назначен политруком батареи противотанковых орудий. Здесь надо сказать доброе слово о проивотанковой 45-миллиметровой пушке, героической советской сорокопятке. Батареи сорокопяток входили в состав общевойсковых частей и сыграли важнейшую роль в борьбе с танками противника. В особенности на первом, самом тяжелом этапе войны.

Современному читателю стоит чуть подробнее сказать, в чем состояла принципиальная разница между легкой противотанковой и крупнокалиберной артиллерией. Крупнокалиберные орудия вели огонь издалека, с закрытых позиций. «Сорокопятки» выходили навстречу атакующим танкам на прямую наводку. И хотя дуэли при этом нередко заканчивались гибелью орудия вместе со своим расчетом, счет был, как правило, в пользу орудия: два, три, а то и более, танка горели на поле боя.

Артиллеристы-«сорокопятчики» именовали свою пушку горько-почтительно «прощай, Родина» и носили на рукаве особую отличительную нашивку.

После того, как наши войска остановили наступление немцев под Москвой, в зимнюю кампанию 1941-42 годов у командиров и политработников, а значит, и у политрука противотанковой батареи Василия Холодка, была главная задача: переломить в сознании своих солдат горечь неудач в предыдущих сражениях, вырвать стратегическую инициативу из рук врага.

30 декабря была освобождена от немцев Калуга. В феврале 1942 года, развивая наступление, шли бои за город Юхнов. Отбивая очередную контратаку немецких танков, был тяжело ранен в голову политрук батареи Василий Холодок. Долго лечился в госпитале, в мае был комиссован и отправлен в запас.

Возвратившись в Кемерово, Василий Федорович Холодок продолжает директорствовать в детском доме № 1. Но недолго. Фронтовик с наградами, с незаконченным высшим образованием, член партии, он идет на повышение. Его назначают заведующим сектора детских домов облоно.

Холодок в штате радио числился корреспондентом и делал еженедельную передачу для детей «Пионерский сигнал», которую сам же и придумал.

Был он человеком с виду хмурым. Сидит, набычившись, за своим столом и сосредоточенно что-то пишет. Но вот в нашей большой редакционной комнате появляется кто-нибудь из внештатников – писатель Геннадий Молостнов, поэт-фронтовик Володя Измайлов, забежит подвижный, как ртуть, Витя Галдаев – секретарь многотиражки завода «Кузбассэлектромотор», или придет солидный Давид Зубицкий из многотиражки коксохимзавода. У каждого, кроме листка с «информашкой» для «Последних известий», куча новостей, а то и свежий анекдот. И вот уже гогочет мужская компания. Василий Федорович среди них.

Скупо улыбаясь, а то и на полном серьезе, сквозь который проглядывает хитроватый хохлацкий юмор, рассказывает какую-то байку. Режиссеров, как впоследствии, на радио тогда не было. Редакторы сами руководили записью своих передач, сами подбирали музыку и шумы, приглашали актеров. Для чтения «Пионерского сигнала» Холодок приглашал школьников, вернее, школьниц, потому что мужскую «партию» читал обычно я. До недавнего еще времени на Кемеровском радио работала Алла Кузнецова, которая когда-то, будучи девочкой, читала в «Пионерском сигнале».

Очевидно, я еще долго оставался бы диктором. Работа мне нравилась, нареканий, насколько я помню, не было. Но однажды Холодок предложил мне побывать на городском пионерском слете и написать о нем зарисовку. Я удивленно на него посмотрел, предложение для меня было неожиданным. Я был диктором, то есть читал написанное другими. Писать что-либо самому мне не приходило в голову.

– А что? Ты занят в основном утром и вечером, днем у тебя много свободного времени. Сходи, посмотри… Еще и гонорар заработаешь…

– Но я же не умею!

– Я тоже не умел, – он был напористым, а я все еще чувствовал перед ним робость.

И я согласился:

– Ну, хорошо… Я могу, конечно, сходить… Только что там потом буду писать, я не знаю…

– Вот-вот! Сходи… – и он сунул мне в руку типографски отпечатанное приглашение. В назначенный час я был на перекрестке, где стоял старый деревянный цирк и висел единственный в городе светофор, управляемый из круглой стеклянной будки милиционером.

Была самая благостная пора – лето. К перекрестку, оглушительно стуча в барабаны, то с одной стороны, то с другой подходили колонны школьников в красных галстуках и парадной форме – «белый верх, черный низ». Милиционер, завидев колонну, останавливал движение по Советской.

Потом в городском саду отдавались какие-то рапорты, выкрикивались речевки… Детского в этом было мало, но всем почему-то безумно нравилось. В том числе и мне… Не столь давно я, будучи пионером, тоже участвовал в таких слетах. Обо всем этом я и написал, получилось неравнодушно. Холодку понравилось.

Потом он отправил меня в командировку в Прокопьевск. Там был роскошный Дворец пионеров. Ни в Кемерове, ни в Новокузнецке такого не было. Я привез репортаж. Так я стал писать для радио.

Воображение у меня было… Но серьезно к этому занятию я не относился. Я все еще болел театром и мечтал туда вернуться. И даже предпринял некоторые шаги. Осенью, когда театр имени Луначарского возвратился с гастролей, я написал заявление, был принят и даже ходил на репетиции.

Театр к открытию сезона ставил пьесу В.Иванова «Бронепоезд 14-69». Репетиции шли уже в декорациях. Главную роль командующего партизанской армией Вершинина играл будущий Народный артист СССР Владимир Самойлов. Мне определили роль «мужика в валенках» и дали бумажку, где значилось с десяток реплик.

Я вместе с другими «партизанами» топтался на колокольне и в нужном месте выкрик вал: «Не давай землю! Мира хотим!..» Но об уходе из облрадио я еще не заявлял: размышлял. Посоветоваться решил только с Холодком.

К этому времени у нас с ним начали устанавливаться доверительные отношения. Василий Федорович спросил меня напрямую:

– Ты уверен, что у тебя талант?

– Не уверен…

– Даже если он у тебя есть, пройдет несколько лет, прежде чем тебя там заметят. Там, брат, Октябрьской революции еще не было, конкуренция как нигде больше… Будешь выходить с подносом, «кушать подано» говорить. В зарплате ты сразу потеряешь, а тебе семью кормить…

Тяжелые раздумья одолевали меня всю неделю. С первого класса грезил я сценой. До армии два года работал в профессиональном театре… Нелегко было отрывать от сердца сокровенную мечту. Но, видно, с возрастом – а мне было уже 26 лет – я стал мыслить более трезво. Общаясь с актерами театра, когда они приходили читать на радио литературные передачи, я не мог не чувствовать разницу между ними и собой. Уж не говорю о таких ярких дарованиях кемеровского театра, как Самойлов, Кисловский, Крюгер…

Даже мои «однокашники» Галя Ишкова, Ваня Ефанов, Петя Бетев, пока я три года служил в армии, успели завоевать какие-то позиции на подмостках. Видел я и других актеров, уже много лет работавших в театре, но все еще – на выходных ролях… И я сделал выбор.

Оставаясь пожизненным поклонником театра, навсегда вычеркнул из своей души желание жить в нем. Василий Федорович, похоже, решил взять надо мной неформальное шефство, о чем я догадался не сразу. Когда мне предложили должность корреспондента, я подумал и согласился.

Сказать по правде, дикторская работа к этому времени утратила для меня первоначальную привлекательность, что ни говори, но это была всего лишь исполнительская работа, корреспондентская же сулила новые ощущения. К тому же Холодок настойчиво советовал: «Ты должен писать…»

Для начала мне поручили подготовку выпусков «Городские известия». Работа была не очень интересная: названивая по телефону на предприятия, в учреждения, в многотиражки своим внештатникам, я собирал информацию, готовил ежедневные десятиминутные выпуски.

Но для освоения ремесла это было то, что надо. Мой стол в большой редакционной комнате находился напротив стола Холодка. Когда у меня возникали затруднения, я обращался к нему за советом, и он, как бы ни был занят, никогда не отказывал.

По его поручению я регулярно писал зарисовки, готовил небольшие репортажи, вместе с дикторами-школьницами продолжал читать у микрофона в «Пионерском сигнале». И это была распространенная практика. Из-за малочисленности штата радио многие литсотрудники работали не только над «своими» передачами. Бывая в командировках, привозили материалы для других рубрик. Иначе было нельзя: машина одна – знаменитая наша «полуторка», передвижной магнитофон один (я о нем еще расскажу).

В этом плане Василий Федорович был, пожалуй, наиболее универсальным радиожурналистом. Он привозил материалы и для промышленных, и для сельскохозяйственных передач. Мы стали ездить с ним в совместные командировки. К этому подтолкнул нас новый полученный радиокомитетом передвижной магнитофон «МЭЗ-8».

Я сейчас не могу сдержать улыбки, когда вспоминаю этот так называемый передвижной магнитофон. Он представлял собой три деревянных обитых железными уголками ящика общим весом более 60-ти килограммов. К тому же работал он только от сети. Без звукооператора никто из литсотрудников на внестудийные записи не ездил. У нас сложилось иначе. Василий Федорович имел склонности к радиотехнике и легко освоил работу на этом аппарате. Я же, как диктор и интервьюер, работал у микрофона.

В командировки по городам ездили обычно поездом. Приезжаем, скажем, в Прокопьевск. От вокзала до городской редакции радио километра три. Зимой добываем санки, летом – тележку. Грузим нашу аппаратуру – и в путь. Один тянет за веревку, другой подталкивает сзади.

Гостиницы были маленькие, убогие, устроиться туда было сложно. Ночевали мы тут же, в радиоредакции. Спали на диване, на столе, безо всякой постели, разумеется. Два-три дня претерпеть некоторые неудобства нам было не в тягость. Зато работать могли с утра и до ночи. Наладив свою аппаратуру, мы принимались названивать в парткомы предприятий, приглашать выступающих.

В Прокопьевске героями дня всегда были шахтеры. Народ этот в большинстве своем был малограмотный. А на радио (да и на больших собраниях) все говорили тогда только по бумажке. Выспросив у рабочего, как он добивается своих успехов, пишешь ему выступление. Потом Холодок надевает наушники, садится за магнитофон. Мы с выступающим занимаем место у микрофона.

Иногда дело доходило до курьеза. Ну не может передовик производства сколько-нибудь внятно прочесть написанные от руки листки! Тогда я брал в руки «его» текст и внятно, дикторским голосом читал первую фразу. Затем я делал паузу, а выступающий добросовестно, со всеми моими интонациями повторял ее. Таким же образом мы читали вторую фразу, третью…

В Кемерове звукооператор брал в руки ножницы и клей, вырезал кусочки ленты с моим голосом, оставляя на фонограмме только голос выступающего. Вечером в эфир шло довольно гладкое выступление передовика. Командировки были не часты. Мы спешили набирать материал впрок. К вечеру, вместе с нашим «передвижным» магнитофоном, мы перебирались в один из Домов культуры, в клуб. Записывали концерты, просто номера художественной самодеятельности, беседы с их участниками… Дома на этом материале делали радиоочерки.

По Кемеровскому радио тогда регулярно передавались концерты, в том числе и самодеятельные.

Работая, Василий Федорович нещадно курил. В поездках мы обычно объединяли командировочные деньги. Утром, завтракая в столовой, покупали три или четыре пачки «Беломора», мне – одну, ему остальные. К вечеру, выкурив свои, он курил из моей пачки.

Холодок считался крепким и надежным работником. Была в нем солидность, позволявшая на равных разговаривать с руководителями разных рангов, и мудрость опытного, много повидавшего в жизни человека. По своим способностям и опытности он давно бы уже мог занимать одну из ключевых должностей на облрадио. Но очень долго, лет восемь, он ходил в корреспондентах.

Всему виной, как я думаю, была его судимость. Работая заведующим сектора детских домов, он был обвинен в незаконном отпуске фондовых товаров с базы снабжения облоно. В ноябре 1947 года был осужден к четырем годам лишения свободы. Просидев после суда менее года, был освобожден досрочно, по болезни.

В архиве облрадио сохранился ответ из спецлагсуда Кемеровской области на запрос председателя радиокомитета К. Павловой об обстоятельствах освобождения Холодка. Думаю, что этот интерес был связан с намерением руководства поручить ему более ответственную работу.

Здесь необходимо вспомнить очень важную особенность тех лет, впрямую влиявшую на судьбы людей. На любой руководящей работе, а в средствах массовой информации тем более, должны были находиться только члены партии (КПСС). Холодок же, вступивший в партию в 1942-ом году на фронте, в 1948-ом был лишен партийного билета, как записано в анкете «в связи с судимостью».

В действительности же по нормам того времени исключали из партии до суда, при возбуждении уголовного дела. В этих случаях в первичную организацию давалась команда: исключить. Считалось, что член партии не может быть судим. Но вот парадокс: на суде исключение из партии являлось уже как бы дополнительным доказательством вины подсудимого!

В ноябре 1954 года (об этом есть документ в его личном деле) стало известно, что на основании Указа Президиума Верховного Совета СССР от 27.03.53 г., судимость с В.Ф. Холодка снята. Но только в марте 1958-го, после того, как он заново был принят в партию, его назначают ответственным редактором общественно-политических передач.

Еще через год он становится главным редактором облрадио. С передвижением по службе Холодка была как-то связана и моя судьба. Из корреспондентов меня переводят в ответственные редакторы. Мне поручено было готовить еженедельные выпуски в совместную передачу четырех областей «Обозрение по Западной Сибири». При главном редакторе Холодке передачи облрадио оживились, стали более разнообразными. Он предоставил нам, сотрудникам, большую самостоятельность в поиске, в выборе тематики. Но и повысил требования к качеству передач.

Кемеровское радио более уверенно заявило о себе в тех же совместных с Новосибирским, Томским, Алтайским радиокомитетами передачах. На летучках в Новосибирском комитете все чаще стали отмечаться наши материалы.

У Василия Федоровича были прекрасные отношения в коллективе. Новый председатель комитета П.М. Попов передоверил ему, скажем так, всю творческую часть эфирной продукции, оставив себе лишь политическую.

Мне недолго пришлось работать при главном редакторе Холодке. В Кемерове в апреле 1958 года открылась студия телевидения, и вскоре, по моему настоянию, я был переведен туда. Мы стали реже встречаться. Все дальнейшие события развивались без меня.

Видимо, какой-то рок висел над Холодком. У него осложнились отношения с женой. Дело кончилось разводом. Такой факт в те времена не мог быть оставлен без последствий. Двойная мораль, насаждаемая в обществе, обязывала коллектив вмешиваться в личную жизнь человека. Я не знаю, как это происходило, но известен результат. Приказ № 149 от 19 октября гласил: «За неправильное поведение в быту Холодка В.Ф. с сего числа от обязанностей главного редактора областного радио освободить и назначить корреспондентом с окладом 90 рублей в месяц».

Получилось, что, проработав в комитете 16 лет и дойдя по служебной лестнице чуть ли не до верхней ступеньки – главный редактор был вторым лицом после председателя, - Холодок снова оказался в той же должности, с которой начинал.

Почти десять лет его, по существу самого опытного радиожурналиста в области, держали в черном теле на мизерном окладе. И только в 1975 году он был поставлен во главе редакции «Последние известия». По моему убеждению, работа на информационных передачах хороша в начале пути журналиста. Задержавшись на ней, человек неизбежно заштамповывается.

Встречались мы с Василием Федоровичем теперь редко и только на работе. Когда я заходил в Дом радио, неизменно заставал его в клубах дыма и очень занятым. На мои увещевания сбавить в курении он, как и все курильщики, лишь отмахивался. Мне все время хотелось встретиться, как было прежде, в неформальной обстановке. Мы даже говорили с ним об этом не раз. Но все что-то у нас не получалось.

Он был жаден на работу, никаких других увлечений, насколько мне известно, не имел. Между тем тяжелое фронтовое ранение сказывалось на его здоровье все больше. На пенсию Холодок ушел в 69 лет. Прослышав, что он болен, неоднократно звонил его новой жене Тамаре Кутайсовой, но почему-то она под разными предлогами откладывала встречу. Он умер 10 августа 1992 года в возрасте 76-ти лет.

А привычку к курению он все же смог победить и последние три года не курил вовсе. Фронтовик, травмированный войной и в прямом, и в переносном смысле, он прожил нелегкую жизнь. Но то, что почти половина ее прошла в коллективе Кемеровского радио, думаю, следует считать удачей. И для самого Холодка, и для коллектива, где он работал. И не то главное, какую он должность занимал по штатному расписанию, а то, что всегда, на любой работе оставался педагогом, учителем. Такое было у него жизненное призвание.

Федор Ягунов.

Источник: Книга «Овеянные славой дороги в сорок пятый», Кемерово, 2010г.