Виктор Кладчихин: «Интеллигент с Карельского фронта» (О журналисте газеты «Кузбасс» Петре Тимофеевиче Аносове)

13 мая 2019 

Заполярье, Мурманская область, 1939 год. Для новобранцев – курс молодого бойца, строевая подготовка, боевая подготовка, огневая подготовка, а тем, кто зачислен в специальные команды, еще и спецподготовка, освоение воинской специальности.

Красноармеец Аносов определен в команду вычислителей, что это такое – непонятно, но сказали, что это армейская интеллигенция. Звучит вроде классово чуждо, но дело оказалось интересным. В воинских наставлениях сказано, что «вычислитель выполняет боевые задачи в составе артиллерийской батареи (дивизиона), как правило, при большом дефиците времени и высокой ответственности за своевременность и точность подготовленных данных для стрельбы артиллерийских орудий».

Так все и оказалось, когда началась учеба. Были не только ночные тревоги и маршброски, но еще была работа с точными приборами, с логарифмической линейкой. Ведь именно по данным топогеодезистов-вычислителей командир дает знакомую каждому кинозрителю зычную команду:

«Огонь!»

В такую «интеллигенцию» рядовой Аносов попал совсем не случайно, его туда направили, надо полагать, по документам, из которых следовало, что он до службы успел поработать даже заведующим школой после педагогического училища. В общем, парень для той поры очень даже грамотный, хотя самым первым его учебным заведением значится совсем другое, в бумагах за 1930 год осталась такая запись: «курсант курсов плотников»…

Но вот через положенный срок красноармеец-вычислитель Аносов направлен для прохождения дальнейшей службы в 158-й артполк 52-й стрелковой дивизии Рабоче-Крестьянской Красной Армии с местом дислокации в городе Кировске, известном по первым пятилеткам как центр добычи фосфорных удобрений, а ныне как центр подготовки лыжников для сборной страны.

И началась армейская служба. Главное, что запомнилось всем служившим в тех местах, это проклятые грунты, каменистая тундра, окопчик в ней надо долбить полдня, не говоря уже про оборудование артиллерийской позиции. Вкалывали все, включая, разумеется, и товарищей интеллигентов.

Где-то служивые проходят науку лесной маскировки, степной маскировки, а у них спрячешься разве что за камнем, или за бугорком. Зато белые ночи! На политзанятиях узнали, что 52-я дивизия, в которой они служат, участвовала в 1939-м в боевых действиях в Западной Белоруссии и Западной Украине, а потом была Финская, а потом переброска на Кольский полуостров в составе 14-й армии.

Здесь они и встретили свой июнь 1941-го. К тому времени старослужащий красноармеец-вычислитель Аносов и его погодки уже готовили себе замену из молодежи, а сами готовились в запас, но все получилось по-другому. И само начало войны у них получилось не совсем таким, как на западной границе.

Их 52-я дивизия, полки которой стояли по отдельности, кроме Кировска, еще и в Мурманске и Мончегорске, была поднята по тревоге еще накануне нападения, 21 июня, и марш-броском выдвинута к государственной границе с Норвегией для прикрытия Мурманска. Артиллеристам на марше, как водится, хлопот больше с лошадьми, чем с матчастью – корм, пораненные по бездорожью копыта, оторванные подковы, переломы ног, ветеринарная помощь… Но в районе сосредоточения оказались вовремя, выбрали позиции, заняли оборону.

Им приказано было составить второй эшелон армии, но когда вражеский горный корпус «Норвегия» пошел в наступление, обстановка у них ничем от переднего края не отличалась: авиационные бомбежки, артобстрелы, потом опять налетали бомбардировщики… В общем, второй эшелон уже через месяц, стал первым.

Читаем боевое донесение: «Уверенно действовали подразделения и части 52-й стрелковой дивизии, которые, заняв оборону по реке Западная Лица, остановили вражеские части. Дивизия удерживала свои позиции, занятые ею 30 июля, вплоть до разгрома противника».

Разведка докладывала, что как раз перед ними немцы создали четырехкратное превосходство в силах. Да и боеприпасов не жалели, артиллерия била день и ночь. Нашим же приходилось беречь все, снаряды считали поштучно. И тут стало каждому понятно, что такое мастерство, а еще точней, выучка артразведчиков и выучка вычислителей. Одни точно (или не точно) засекают вражескую батарею, а другие точно (или не точно) выдают данные ребятам на батарею. И от этих данных напрямую зависело, перестанут подбираться вражеские разрывы все ближе и ближе к командному пункту нашего полка, или через три-четыре снаряда КП все же будет разбит?

Чтоб он не был разбит, следовало опередить врага хотя бы на несколько секунд, чтоб наш снаряд пришелся точно на ту вражескую пушку, что совсем уж было пристрелялась к нашему КП.

Но дочитаем донесение: «Благодаря стойкости и мужеству воинов 14-й армии при поддержке сил Северного флота все попытки немцев захватить полуострова Рыбачий и Средний были сорваны. 52-я стрелковая дивизия одной из первых на фронте была преобразована в гвардейскую, и стала 10-й гвардейской».

И Мурманск остался нашим. Нашим остался и Полярный – советская военноморская база. 14-я армия и Северный флот обеспечивали свободу действий в Баренцевом и Белом морях, плавание кораблей по Севморпути, сохранилась связь с Европой и Америкой. Мурманск принимал помощь союзников по морю. Самолеты, танки, тушенка и даже ферросплавы для Кузнецкого металлургического комбината в порту разгружались и шли дальше по Кировской железной дороге, которую они врагу тоже не отдали. Эта дорога была в зоне ответственности именно их 52-й стрелковой дивизии. В Кировске промышленность замерла, предприятия и люди были эвакуированы, но оставшиеся наладили на местном сырье выпуск взрывчатки и фосфорных боеприпасов, которых немцы боялись больше «катюш», известно же, что через европейских посредников они запросили у Советского Союза прекратить применение фосфорных снарядов и бомб в ответ на обещание не применять на фронте газы. И с 1943 Красная Армия перестала носить противогазы, но это к слову.

Что еще не удалось сделать врагу на их Карельском фронте? Южнее их 14-армии, в самой Карелии, наши не дали немецкофинским войскам взять Ленинград с севера, им не дали даже соединиться с группой армий «Север». А непосредственно в их зоне ответственности фронт перед Мурманском замер до осени 1944, потом они пошли в наступление и вышвырнули врага и с нашей земли, и из Норвегии.

Что касается красноармейца Аносова, то он в том наступлении уже не участвовал, потому что (опять сказалось образование) с конца 1943 он – курсант Тамбовского артиллерийско-технического училища, через год закончил его, был оставлен при училище командиром взвода. А потом судьба сделала очередной резкий поворот: в 1945-м, уже после Победы, младший лейтенант Аносов снова оказался в курсантах, только учеба на этот раз оказалась не по артиллерийскому и совсем не по техническому профилю. Он направлен в Ленинградскую школу Главного управления контрразведки Наркомата обороны.

Он с молодых лет был повернут душой и к чтению, и к искусству, и к культуре. Ведь захотелось же ему еще в шестнадцатилетнем возрасте записаться на учебу в театральную студию и закончить ее! Было это в 1931-1933 годах в Прокопьевске, где он только что закончил Школу горнопромышленного ученичества. То есть выучился на шахтера.

Театральная студия там действовала при клубе имени Артема, но преподавали в ней не местные самоучки. В те годы в поднимающийся угольный центр приезжали ведущие артисты Советского Союза, в клубе имени Артема бывал на гастролях театр Мейерхольда, бывал театр Немировича-Данченко, балет Викторины Кригер, город закладывал парк культуры, так что театральная студия была учреждением «на уровне».

И она, несомненно, оставила след в душе парня на всю жизнь. Аносов избрал себе жизненный путь, напрямую связанный с журналистикой, а туда случайные попадают редко, а если попадают, то не задерживаются.

Он перешел на работу в редакцию и стал ответственным секретарем городской газеты «Знамя победы». А года через три он уже в областной газете, в «Кузбассе». Каким по счету получился тот поворот в жизни Петра Тимофеевича Аносова, и надо ли эти повороты считать? Куда важнее то, что этот поворот оказался главным на всю оставшуюся жизнь.

В «Кузбассе» он попал в отдел новостей, посчитал, что это не то, и перешел в отдел сельского хозяйства, и прошел там необходимую журналистскую обкатку. А затем Петр Тимофеевич Аносов с 1957 по 1978 год – 20 (двадцать!) лет – заведовал в газете «Кузбасс» отделом сельского хозяйства. Другого такого долгожителя в одной должности в газете не было ни до него, ни после него.

Это были те два десятилетия истории области, которые оказались самыми результативными для роста ее промышленности, культуры и, разумеется, сельского хозяйства.

А кузбасская журналистика уже тогда была журналистикой имен, многие из которых не забыты по сей день.

– У себя в Мариинске я читал в «Кузбассе» Денискина, Ивачева и Аносова, – вспоминает Александр Гаврилович Зайцев, сам ставший потом одним из первых перьев области.

И свое профессиональное становление он ставит в заслугу судьбе, которая счастливо свела его с Петром Тимофеевичем. Главное отличие стиля и слога самого Аносова, по мнению Зайцева, в деловитости и точности:

– Он меня все время заставлял завитушки убирать, повторял, что статье не красивости нужны, а суть. Сам писал много, коренником был. Но и нас гонял, это сколько нас получилось, поданосовиков? Саша Дергачев, Валентин Денискин, Володя Горбатов, Володя Матвеев, Толя Паршинцев… Не забыть бы кого. Это ж были имена! Кто-то потом уехал на повышение, Денискин стал главным редактором «Кузбасса», меня Петр Тимофеевич вместо себя рекомендовал, после меня Паршинцев отделом заведовал. Между прочим, Аносов еще в середине шестидесятых получил медаль «За трудовую доблесть», такие давали механизаторам и животноводам, а он ее получил, работая в газете, в добавку к наградам военным.

Виктор Кладчихин,

Источник: книга «Овеянные славой дороги в сорок пятый», Кемерово, 2010г.

 

Александр Зайцев: «Петр Аносов и «поданосовики»

Больше всех в редакции я боялся Аносова. Свое дело — сельское хозяйство — он знал не хуже хорошего агронома, даже работники обкома и сельхозуправления с ним советовались. Особенно бросало в дрожь его небрежное изречение: «Я ваших глупостей не чтец». Или еще: «Как говаривала моя покойная бабушка...»

И далее излагал такое, додуматься до чего не смогла бы ни одна бабушка на свете. Десятки молодых журналистов прошли первичную обкатку в сельхозотделе. Вся и университетски, и литературно подкованная молодежь училась у Петра Тимофеевича правдивости, деловитости, обоснованности каждого газетного слова.

Не случайно почти все «поданосовики» стали затем знаменитыми фигурами в центральных изданиях, а Денискин — сначала замом редактора, а затем и редактором родной газеты. Именно молодежь тех лет — Махалов, Юров, Моисеев, Никитин, Дергачев, Малинин — придумала для него полупочтительную, полузубоскальную кличку «Сам». Абсолютно убойным аргументом в любом споре о селе было тогда заявление: «Сам сказал».

Я, новый собкор по восточным, преимущественно сельским, районам, процентов на 70 «проходил» через Аносова. Иногда он обругивал за легковесность, литературщину, но творения мои, однако, в корзину выбрасывал довольно редко. И вот высылаю ему очередной репортаж. Лихо выдал — самому нравится! Заголовок что-то вроде «Щедрое поле». Теперь-то уж, думаю, ворчать и морщиться не будет.

Речь в репортаже идет о толковом и вдумчивом управляющем из дальнего, пограничного с Красноярским краем совхоза. Едем это мы с ним в плетеном ходке по проселку. И вижу я вдруг густо заросшее сорняками поле. Сочный молочай в два пальца толщиной, осот стеной розовеет, васильки синеют, щирица по краю кудрявится.

— Что это у вас за безобразие? — спрашиваю.

— Не безобразие это, а достаток наш, товарищ корреспондент, — отвечает рачительный Петр Иванович.

И далее он подробно излагает свои хозяйственные планы. Сегодня-завтра выгонит сюда КРС и свинопоголовье и скормит всю богатейшую белком и витаминами зеленую массу прямо на корню. Ни косить, ни возить не надо. Представляете, сколько горючки сэкономит! А сколько центнеров, тонн кормовых единиц дополнительно к рациону добавит. И затем, сразу же, вспашет под пар, а весной или ячмень, или пшеницу посеет. Все расчеты вот они — в блокноте. Двойная выгода!

Дня через два звонит Сам.

— Ты что, старик, совсем там одичал в своей Тьмутаракани? Иди сейчас же в библиотеку и прочитай про осот, овсюг и прочие бубенчики, которые ты воспеваешь. Кстати, и свою заметку в завтрашнем номере прочитай повнимательней.

Репортаж мой в газете назывался «Бедное-бедное поле». И все в нем было поставлено с ног на голову!

Получалось, что вовсе не передовик Петр Иванович, а тупой и самодовольный Мюнхгаузен районного масштаба. Никакого проку не добьется он от загубленного поля — высосут из него сорняки последние соки. В подтверждение приведена жуткая цифирь разора, наносимого земле указанными сорняками. Под разгромным материалом моя скромная подпись: собкор «Кузбасса» такой-то.

Говорят, репортаж «мой» был помещен на доску лучших. Сам на планерке не проронил ни слова. Володя Горбатов был сначала типичным «поданосовиком». Так у нас в начале 1970-х годов называли литсотрудников сельхозотдела, возглавляемого Петром Тимофеевичем Аносовым. Предельно деловой, исполнительный, легкий на подъем. И совершенно бесспорный и правильный.

Вот заголовки его материалов в первый год работы в «Кузбассе»: «Свой хлеб», «Путь в гору», «Гибкая практика», «Щедрое поле», «Проверка на зрелость». И никаких выхехехов, как одобрительно говаривал в таких случаях его великий шеф.

И вдруг однажды выдает Горбатов добротный очерк о талантливом специалисте, зоотехнике совхоза «Ново-Романовский» Полецкове. Кое-кто утверждает, что в те времена, как и сейчас, власти предержащие нас, газетчиков, не читали и в грош не ставили. Может быть, где-то и было такое, не берусь судить «за всю Одессу». Но вот горбатовский очерк тогда, видимо, прочитали где надо, и с легкой руки молодого журналиста Полецков вдруг стал сначала директором совхоза, а затем — завотделом и секретарем обкома КПСС по сельскому хозяйству.

Я тогда занимал в «Кузбассе» ответственную должность главного редактора… стенгазеты «Журналист», выходила она с периодичностью от двух раз в месяц до раза в квартал. Формат — от пяти до 15 метров, в зависимости от свободной стены редакционного коридора.

Мы, вся редколлегия, а в ней кого только не было, безуспешно бились над текстовкой к снимку. На нем, в центре, за столом — художник редакции Евгений Сергеевич Смирнов, а сбоку, у окна — заместитель ответсекретаря Эдик Кравцов. Оба сильно чем-то озабоченные, хмурые, несчастные… Горбатова сначала не пускали, чтобы не разгласил тайны публикаций. Но он все-таки прорвался, встал в сторонке, закурил и смотрит на наш базар. И вдруг говорит с выражением: «Уж полдень близится, а Германа все нет…»

Мы так и грохнули. Точно! Видимо, Германа Ефремова, художника «Комсомольца Кузбасса», его запечатленные на снимке закадычные друзья, как всегда, отправили в «гастроном», где необходимый продукт отпускали с 11 часов утра. Горбатов тут же единогласно, как человек, проявивший искру божию, был принят в члены редколлегии.

Володя до газеты закончил то ли пединститут, то ли университет с педагогическим уклоном. И все время в споре на любую тему козырял именем Песталоцци. Был такой, как удалось выяснить, в ХVIII веке педагог-демократ, связывавший обучение с воспитанием и доверием к ученику.

Ну, а спорили мы часто. И я обзывал его то Иоганном Генрихом, именем его кумира, то просто российским карасем-идеалистом. Впрочем, спорили беззлобно, исключительно с целью выяснения истины. Однажды вечером Горбатову домой позвонил из Белова секретарь обкома Полецков.

— Немедленно приезжай в «Рассвет» и пиши фельетон о Надееве — злостном нарушителе решения обкома и системы севооборота.

Крут был Владимир Никитич и возражений не терпел. Горбатов это знал и пререкаться не стал. Аносов чертыхнулся: не в свое дело секретарь лезет, газетчиками командует, но в командировку отправил.

— Только разберись хорошенько. Иван Федорович — один из лучших агрономов области, а совхоз «Рассвет» — настоящая лаборатория высокой культуры земледелия…

Надеев ждал корреспондента в конторе. В цивильном костюме, при всех фронтовых орденах и медалях.

— Ну что ж, пишите. Вчера при мне Владимир Никитич вам задание давал.

— А вы можете, Иван Федорович, провезти меня по своим полям? Ну, и… грехи свои на месте объяснить?

Они ездили целый день. В тот год в районе стояла небывалая засуха, даже березы вдоль дорог пожухли. И как раз позарез надо было сеять озимую рожь: сроки уходили. Бросать семена в сухую, как порох, землю нельзя — спекутся, пропадут. А не посеешь — оставишь животноводство, десятки тысяч голов скота, без кормов…

— Я вынужден был занять вот это отличное паровое поле озимой рожью. Потому что здесь хороший запас влаги. А под весенний сев семенной пшеницы подготовим другое… Барометр вниз пошел — дожди пойдут, и будет то поле не хуже. Виноват, конечно. Ну, а что делать? У нас ведь, известно, зона рискованного земледелия, приходится иногда рисковать.

Корреспондент объехал с агрономом все поля, постарался вникнуть во все детали. Через несколько дней в «Кузбассе» был опубликован очерк об агрономе Надееве, о высочайшей культуре его полей, позволяющей в труднейшей погодной обстановке рисковать с почти стопроцентной уверенностью в успехе. И тут же позвонил Полецков.

— Ты кто такой, чтобы выдавать такие оценки? Вольный адвокат или работник органа обкома? Вместе с Надеевым будете на бюро стоять.

А потом пошли дожди. И агроном Надеев блистательно выиграл. И был еще звонок.

— Выходит, правы вы с Иваном Федоровичем были, — признал Полецков, оказывается, после объезда рассветовских полей. — Что ж, будем считать, что ваш с ним риск — благородное дело…

А некоторое время спустя Владимир Никитич подписал представление Надеева на звание заслуженного агронома РСФСР. Ну, а в редакции почти никто этой сельхоздрамы и не заметил. У нас тогда честно писать было принято.

Александр Зайцев,

заслуженный работник культуры РСФСР,

лауреат премии Союза журналистов СССР

Источник: книга «Журналистика Кузбасса: строки истории», Кемерово, 2008г.

Архив новостей