Андрей Королёв всегда стремился «быть в центре создания газеты»

Известный журналист и писатель Андрей Александрович Королёв родился 13 июня 1964 года в Кировском районе Кемерова. В автобиографии, которую он озаглавил «Слово – моё дело» (книга Классика земли Кузнецкой: в 3 томах. Т. 3. Книга вторая. Проза. Современная литература Кузбасса. – Кемерово. 2023. С. 145-147), сам Андрей пишет: «Отец Александр Васильевич и мама Раиса Андреевна работали на военном заводе. Растить меня и старшую сестру Елену помогала бабушка Анисья Васильевна – мать отца. И ещё его брат Эдуард, возвращаясь из разных экспедиций, тоже жил с нами. И тоже меня воспитывал…».

С ранних лет он увлекался спортом – в его жизни футбол сыграл большую роль. Он окончил первый в области футбольный спецкласс. И попал в команду мастеров «Кузбасс», став профессиональным футболистом. Его даже призывали под знамёна юниорской сборной страны. Игра позволяла вырабатывать силу воли, характер, стойкость в сложных ситуациях, умение проигрывать достойно: «Сам себе я чаще нравлюсь за способность собираться, не терять голову в моменты цейтнота и других форс-мажоров…». Футбол помог увидеть мир: с командой он объездил всю Россию и большинство союзных республик, поэтому «я очень признателен спорту за многое».

– С таким потрясающим видением поля, кое заложено было в Андрея, нужно дирижировать игрой бразильцев, не меньше, – сказал как-то о его футбольном таланте его друг и коллега-журналист Руслан Карманов. – Большинство из тех, кто хоть раз выходил с ним на поле, подтвердят, что жонглировать футбольным мячом у него получалось не хуже, чем упражняться в словесной эквилибристике…

В то же время в родительской семье Королёвых много читали, рассказывали и слушали, цитировали и смаковали, играли в слова. «И такой фон, общий настрой, конечно, не могли на мне не сказаться. После школы я поступил на филологический факультет Кемеровского госуниверситета...».

Какое-то время он мог совмещать спорт с учёбой. Вырывался на лекции. («Лишь позже я понял, как мне повезло, что на филфаке в те годы собрался поразительно сильный состав преподавателей»). Однако и футболом болел по-прежнему. Но, в конце концов, убедился: заниматься с полной отдачей можно только чем-то одним.

Однако когда его призвали на срочную службу в армию, играл там в футбол за армейские сборные. А после демобилизации он всё-таки выбрал профессиональную журналистику. Первой в его жизни редакцией стала редакция областной молодёжной газеты «Комсомолец Кузбасса».

Вот что он сам говорит об этом: «В областную молодёжку я устроился неслыханно рано – ещё учась на пятом курсе. Первым большим заданием было написать о первом в регионе конкурсе красоты. Такое революционное, дерзко-искусительное было время... И отдел, который я вскоре возглавил, был совершенно необычный – отдел спорта и культуры. Но всё же больше меня тянуло к другому – быть в центре создания газеты. Верстать её. А для этого – выправить текст, заострить заголовок, придумать подпись к фото…».

Эти его усилия не пропали даром: стремление «быть в центре создания газеты» было замечено редакционным руководством, и вскоре Андрей оказался в секретариате «Комсомольца», а затем стал и ответственным секретарём газеты. Огромной популярностью среди читателей «Комсомолец Кузбасса», переименованный впоследствии в «Кузнецкий край», обязан таланту ответсека Королёва. Именно Андрей постоянно «колдовал» над привлекательным лицом каждого газетного номера, «вкусной» подачей написанных коллегами статей и репортажей.

«В этой или похожей роли, но всегда в главном штабе издания я провёл тридцать следующих лет, – рассказывает сам Андрей Королёв, – в «Кузнецком крае», «Губернских ведомостях», «Крае», «Российской газете», «Кузбассе». В середине 1990-х он успел потрудиться в объединенном футбольно-хоккейном «Кузбассе». И где бы он ни работал, делал это с высокой отдачей, профессионально и уверенно.

Между прочим, кузбасской журналистике пригодился и его спортивный опыт. Футбольная команда журналистов «Гонорар-82» очень нуждалась в готовых свежих кадрах. Он сыграл в ней десятки матчей. Можно сказать, что в те годы с его участием сборной журналистов Кемеровской области удавалось увереннее занимать первые и призовые места на Всесибирских журналистских спартакиадах.

Работая в СМИ, Андрей начал писать рассказы, и – не только: «Всё это время я, конечно, старался писать не только для газеты, но и художественную прозу. И даже публиковал рассказы. А вот с романами была какая-то беда…».

Его рассказы выходили в журналах «После 12», «Огни Кузбасса», «Сибирские огни».

О попытках опубликовать более крупное произведение он рассказывает: «Первый – прозрачно-жизнерадостный (роман) – я отправил в популярный всесоюзный журнал. Результат оказался отрицательный, но лестный. Мне вернули рукопись почтой (это явный знак симпатии: никому никогда не возвращают). Более того, мне ответили персонально. Начиналось письмо вот таким прекрасным оскорблением: «Надеюсь, вы понимаете, что написали отличный роман». И хотя продолжение тоже следовало хвалебное («Язык ваш сочен и вкусен...»), финал (письма) не оставлял надежд…».

С публикацией его второго романа («более изощрённого и чуть скептического») тоже не вышло. Хотя он даже успел подписать договор о выпуске отдельной книги. Но… крупное московское издательство закрылось.

Третий свой роман («уже почти трагичный») Андрей Королёв послал в новосибирский журнал. И там он вышел: «И позже ещё несколько рассказов приняли там тепло».

Так газетчик с 30-летним стажем стал писателем.

Сейчас Андрей Александрович живёт в Кемерове, работает в редакции журнала «Огни Кузбасса»: «Сам я теперь в журнале «Огни Кузбасса», редактирую, как говорит главный редактор (журнала) Сергей Лаврентьевич Донбай, «всё, что написано нестихотворными строчками». И продолжаю писать прозу. И надеюсь, наконец-то нашёл свое место в жизни...».

Андрей Королев – автор книг «Гонки на троллейбусах» (рассказы, 1999), «Провинция» (роман, 2015), «Провожатый» (рассказы, 2022).

За роман «Белый воробей» признан победителем литературной премии Сибирской генерирующей компании в номинации «Новое кузбасское слово». Роман опубликован в журнале «Сибирские огни» (№11-12, 2019 г.).

Собинф

Фото: на общем снимке Андрей Королёв (слева в первом ряду) – в футбольной команде журналистов «Гонорар-82»

В ожидании двусмысленной радуги. Рецензия

В книгу Андрея Королева «Провожатый» (2022) вошли рассказы из трёх авторских циклов. Часть из них печаталась в прежних сборниках, другие изданы в книжном варианте впервые.

Понятно, рассказы тридцатилетней давности непосредственней и импрессионистичней. А поздние изобличают руку зрелого мастера и добираются до цели быстрее и точнее. При этом я не вижу особого смысла выделять в творчестве Королева разные периоды, потому что новеллистика его проникнута несомненным единством. Как тематическим (почти всегда это рассказы о любви), так и исполнительским (все они сложно организованы, хотя легко читаются, все держатся на интонации, лейтмотиве, музыкальном переплетении тем и мотивов).

Это очень хорошая проза. В доказательство я разберу здесь мой любимый рассказ «Апокалипсо». На мой вкус, он достоин войти в любую, самую строгую антологию русского рассказа всех времён. И выдержит соседство с шедеврами Гоголя и Чехова, Тургенева и Бунина, Бабеля и Платонова, Шукшина и Довлатова.

Фабула рассказа проста. Герой встречает любимую женщину, везёт ее на дачу, в домик на краю соснового бора – как можно понять, не в первый раз. Встреча, сборы, дорога, шутливая пикировка. Предвкушение вечера и ночи. Но наутро героиня должна уезжать – и это не то чтобы отравляет радость свидания, но окрашивает его отчасти печальной нотой.

В рассказе почти нет диалогов: весь он построен на несобственно-прямой речи, и, хотя реплики героини мы тоже слышим, основную партию ведёт мужской голос.

Как часто бывает, многое нам сообщает уже само название. «Апокалипсо» – каламбур из двух известных имён. Первым делом нам слышится тут Апокалипсис – так принято называть «Откровение Иоанна», книгу, которой кончается Новый Завет. Апокалипсис и значит «откровение, снятие покровов». Обыденное сознание привыкло связывать книгу Иоанна с катастрофическими бедствиями. На самом деле для христианина здесь изображается радостное событие: после всех бедствий и Страшного суда, в финале, человечеству обещают «новое небо и новую землю». А значит, и новую жизнь, куда лучше устроенную.

Один из важных символов «Откровения Иоанна» – образ радуги. Перед последним, седьмым трубным звуком повествователь видит ангела, сходящего с неба, окруженного облаком, с радугой над головою, с лицом как солнце; в руке его раскрытая книга. Радуга – это рекомбинация и новая композиция стихий огня, воздуха и воды, символ не столько радостный, сколько монументально-трагический. Потому что мало кто может с лёгким сердцем отказаться от земных радостей ради неизвестного будущего. (Заметим в скобках: это проливает дополнительное освещение и на название одного из романов Королева – «Догони радугу». Хотя это сейчас к делу не идёт.)

Вторым делом в названии рассказа мы слышим имя Калипсо. Это греческая нимфа, полубогиня-полудемон в обличье прекрасной женщины. В «Одиссее» это хозяйка острова Огигия, расположенного на крайнем западе ойкумены, почти что в стране теней. Одиссей выброшен на остров кораблекрушением. Калипсо влюбляется в него и заставляет провести на острове семь лет, обещая бессмертие и даря свою любовь. Но Одиссей не может забыть жену и родную Итаку и в итоге покидает Калипсо. Причём нимфа ещё и снаряжает его в дорогу, даёт инструмент для постройки лодки, хотя без вмешательства богов, как всегда у Гомера, тут не обходится.

В русской мифологии есть аналог Калипсо – это всем известная Баба Яга. Внешне вроде бы ничего общего, но функции она исполняет те же самые. Как и Калипсо, это хозяйка жизни, смерти и бессмертия.

И помощница героя сказки: ритуальная прописка в избушке Яги делает героя своим в зачарованном пространстве волшебной сказки. Причём Яга ещё и снабжает его волшебными предметами либо указывает дальнейший путь. А наружность боги и духи могут принимать самую разную: они живут не в человеческом времени, а в вечности. В тему вечной молодости, живой и мертвой воды и молодильных яблок мы сейчас не будем уклоняться.

В рассказе мы имеем дело с обращенным сюжетом мифа об Одиссее: здесь героиня должна покинуть героя. Важно, что в начале рассказа он видит её выходящей из подземного перехода – явный признак инобытия героини, принадлежности её не только к человеческому миру.

Роль зачарованного острова исполняет сосновый бор. На краю его стоит домик – «одной куриной ногой уже в сосновом бору», прямая отсылка к избушке Яги. В русских сказках лес – враждебное, потустороннее пространство, хотя у сосен имеется и собственная символика («В сосновом лесу молиться, в берёзовом – веселиться, в еловом – удавиться»). Так что и у страшной сказки есть свои цвета спектра, как в радуге... Пейзаж, кстати, в рассказе умело распределён, даётся не одним куском, а разбросанными деталями, по которым воображение читателя дорисовывает картину.

Вся ткань рассказа построена на игре двусмысленностей, картинка мерцает и зыблется. Мелкие оливки – они же соски груди любимой. Романтические свечи – они же прагматические («а то в прошлый раз вырубилось электричество»). Упоминается кошмар, но пародийный («кошмар на улице долговязов»). По дороге герои не встречают «ни одного аборигена-лысенковца» (вместо мичуринца; Лысенко – такой же «народный агроном», как Мичурин, но фигура в советской мифологии куда более зловещая).

От остановки автобуса две дороги – одна посёлком, другая лесом (не хватает лишь сказочного камня на перепутье). Если схватят враги, герой обещает отбиваться «до последнего пистона» (эротический подтекст разъяснять не нужно). Дважды возникает лейтмотив: длинная (сильная) нога героини с тонкой (породистой) лодыжкой. Это отсылка сразу и к прелестям Калипсо, и к костяной ноге Яги. Кстати, ноги и обувь героини подвергаются самому пристальному рассмотрению. Длинноватый указательный палец («а на ногах они тоже указательные?»). Носочки чуть-чуть врозь, энергичные сапожки в снежной каше, туфельки в глиняном месиве... В общем, почти сказочный путь, на котором нужно стоптать семь пар железных сапог и сгрызть три железных хлеба.

В рассказе мелькают ещё семь гномов (спутники западной Белоснежки – тоже красавицы на границе жизни и смерти, как и пушкинская Мертвая царевна). «Лесные медбратья» (отсылка к лесному «мужскому дому», о котором лучше прочесть у Проппа). «Флюгер в виде бройлерного петушка» («Золотой петушок» Пушкина – история опять-таки о жизни, смерти и роковой красавице).

А ещё герой вспоминает о зелёной волне светофоров, по которой они ехали в Москве (это из морских странствий Одиссея, в русских сказках главная роль синя моря – серьёзное препятствие, замедление сюжета). А в финале герой надеется на чудо: «Вот когда отменят твой

рейс, причём совсем, и билеты заставят сдать – а не надо покупать заранее! – или объявят карантин в связи с эпидемией морской свинки, или Европа отколется от нас и уплывет на трёх быках куда-нибудь к Антарктиде...» Тут мифологемы, большей частью античные, и вовсе слипаются в плотный ком. Можно разглядеть здесь предчувствие неминуемой катастрофы – а можно и обещание нового неба и новой земли. Взглядом на звёздное небо, кстати, всё и кончается.

При этом рассказ вовсе не кажется ярмаркой символов и сказочных мотивов. Ни следа нарочитой эрудиции, никаких услужливо подсунутых отгадок. Автор, разумеется, не шпиговал мифологемами ткань своей прозы намеренно – и читатель их по большей части не замечает.

Просто из качественной прозы всегда можно вычитать в двадцать раз больше, чем она прямо сообщает. Так устроен и этот рассказ – с виду незамысловатая история о чуточку грустном свидании, которая читается одним духом.

Юрий Юдин

Источник: книга Классика земли Кузнецкой: в 3 томах. Т. 3. Книга вторая. Проза. Современная литература Кузбасса. – Кемерово. 2023. С. 140-147

Андрей Королёв. Апокалипсо. Рассказ

В этом и было особенное удовольствие – в продумывании мелочей и припоминании деталей, в честном следовании логике событий и угадывании верных ходов: вот она появляется из подземного перехода у автовокзала – и как он сдвигается ей навстречу и смотрит на неё, улыбаясь, и как приближается к ней и прикасается к её руке, и как счастливо-смущённо чмокает её в носик, и что говорит при этом, и как удобнее одеться, и что взять с собой.

Причём не надо много, к чёрту эту обычную обжираловку на природе – никаких шашлыков и запотевшей водки, просто будем вдвоём хоть какое-то время наконец-то, просто одни и без всяких друзей и дел, а вещи чтобы все вошли в одну сумку – не хватало ещё толкаться в салоне с пятью баулами и какой-нибудь кээспэшной гитарой на загривке, преть и собачиться со всей этой очумевшей от азарта штурмовой бригадой пенсионерок-льготниц, в общем, берём только самое необходимое: пару банок её любимых мелких оливок (и его любимых под кодовым названием «левый сосочек»), дополнительный мягкий плед, настоящий барменский штопор, ну и романтические свечи, конечно, прагматические свечи, а то в прошлый раз вырубилось электричество и возникла дурацкая ситуация, особенно когда он пытался что-то чинить – слава богу, хватило ума перевести всё в шутку: кошмар на улице долговязов, чёрная рука подходит к комнате, темнота друг молодёжи…

Домик стоит на самом краю посёлка, одной куриной ногой уже в сосновом бору, и это очень удобно (хотя и комаров здесь летом больше): можно за весь день не встретить ни одного аборигена-лысенковца, тем более сейчас, в сентябре, не в выходные, а от остановки есть дорога и лесом – идти чуть дальше, зато и воздухом можно подышать, а если совершить дерзкий рейд в тыл противника — в сельпо за сигаретами или к сторожу позвонить, то потом легко отойти в чащобу и затаиться на время, питаясь сырыми свинушками, недозрелой калиной и мучнистыми луковицами саранок.

А почему сырыми-то? Что, поджарить свинушки нельзя?

Ни в коем случае! Дым могут заметить с воздуха – и тогда пиши пропало вся наша секретная операция!

Ну ладно. Только давай хотя бы ни на кого не нападать. Мы – мирные люди, приехали просто поесть саранок…

А вдруг кто-то попытается тебя умыкнуть? Знаю я этих местных ребят – это они только с виду такие безобидные, а сами только и думают…

Это ты только и думаешь…

Учти, я буду отбиваться до последнего пистона, а последним раню тебя вот в эту длинную ногу с тонкой лодыжкой – чтобы далеко не ушла…

Вот так, значит? А если начнётся гангрена?

Не беспокойся, найдём в соседней деревне самую лучшую шаманшу, светило с мировым именем Берчикуль, поместим тебя в амбулаторию, в отдельную палату на восемь коек, через месяц-другой будешь как новенькая…

Ага, через месяц меня уже с работы выгонят за прогулы: скажут, отпросилась на неделю к родителям, а сама сбежала к конкурентам в провинцию. И вообще – какая амбулатория? Ты ведь для местных будешь враг номер один, набеги будешь совершать и разорять посевы, скот уводить…

Да, и ещё несовершеннолетних наложниц-девственниц — по одной каждый четверг.

Ах, вот как? Ну, а я тогда поближе познакомлюсь с медбратом, который будет за мной ухаживать, и влюблюсь в него, и рожу ему дочку, а ты так и будешь сидеть у себя в землянке – бородатый и нечёсаный, с хронической диареей от свинушек…

Ну что ж, ты сама сделала выбор. Только знай: этот твой медбрат наш меньший – дебошир и горький пьяница, его с первого курса ветеринарного училища выгнали за неуспеваемость, он поставит тебе какой-нибудь не тот укол, и вообще он в больнице только так, для отвода глаз, подхалтуривает на полставки, а сам палёной водкой торгует в тихушку – ворует спирт, разбавляет водой из лужи и добавляет туда мази Вишневского для градуса – и вот с этим человеком ты хочешь связать свою жизнь? Кстати, у него же уже есть одна семья на стороне – причём моногамная, с пастухом-горбуном, местным дурачком – об этом весь лесхоз знает, хоть у кого спроси.

О господи – как всё непросто! Ну ладно, так уж и быть, уговорил, иди сюда…

Да? И это после всего, что было у тебя с этим горбуном? Простить такое?!

Последний раз приглашаю. Ты не забыл? – мне завтра уезжать с утра.

Нет, не забыл: завтра тебе опять уезжать, а мне опять оставаться…

Самое главное – ничего не забыть. Оливки, плед, сильные ноги с породистыми тонкими лодыжками и, пожалуй, слишком длинными указательными пальцами – на ногах они тоже указательные?

А размер ноги не очень большой, и носочки при ходьбе чуть-чуть врозь – в детстве занималась танцами в ДК строителей.

Он помнит, как довольно похрюкивал снег под её энергичными сапожками, когда она спешила к нему на свидание возле Дома кино — она опаздывала, а он тем более, и он увидел её с другой стороны улицы, нагнал в аллее под фонарями и какое-то время шёл сзади, радуясь, а потом спросил громко: «Девушка, а что вы делаете сегодня ночью?» – и как звонко она засмеялась.

А ещё он помнит, как туфли сваливались у неё с ноги и застревали в глине, когда они брели по какому-то развороченному грейдерами пустырю в необитаемую квартиру её брата, это было в последний день перед её отъездом, а утром он, дурак, сам разбудил её на самолёт – проснулся в ужасе уже засветло, глянул на часы – и быстрей разбудил, идиот, чистоплюй, ну да ладно, не будем об этом, что теперь толку.

Лучше о чём-нибудь нейтральном – погода, природа.

Погода самая лучшая – бабье лето, штиль, покой и воля. Дорожка в две колеи с уже подсохшим длинным мятликом посередине, – под руку идти неудобно, но это даже лучше – настоящая свобода! – идти рядом, сорвать с усилием непыльный злак с обочины и откусить стебель, где помягче, но сока уже нет, зато какой воздух, какой простор – расправить руки и разбежаться – Э-ге-гей! Выноси, залётныя! – и подпрыгнуть, убрать шасси, но не подниматься слишком, пролететь ещё шагов двадцать с выключенным двигателем и только тогда обернуться:

– Ага! Отстаём! — и тут же, заложив вираж влево и оттолкнувшись пяткой от сосны, постепенно раскатываясь, понестись назад навстречу любимой, спокойной и чуть насмешливой зеленоглазой улыбке — Па-бере-гииись! Ки-пя-тооок! – и прижать к себе с разбегу, наклонить к себе и закружить: «Сдаёшься? Остаёшься?»

Вот с этим, что ли, седеющим деревенским мальчишкой?

А что – молодость и мудрость, и природная незамутнённость – недосягаемый для многих идеал.

Для многих, говоришь? Ну, тогда ладно – останусь до утра.

А навсегда?

Неужели я тебе ещё не надоела?

Нет уж, не дождёшься.

А ты меня ещё не забыл? Я такая же?

Надеюсь…

Ещё совсем светло, но взрослые деревья в лесу уже как будто погрустнели, вокруг стволов слишком уж безразличная тишина, только заросли малины выглядят на удивленье живо — ещё совсем зелёные и с сохранившимися снизу ягодами. А от бледной осины к сухому черенку березки протянулась видимая паутина — уже не страшная и не противная. А вот черемуха правее в глубине так неприятно бросилась в глаза – вся чёрно-жёлтая и наполовину облетевшая.

И вдруг – так же ярко в луче заходящего солнца – прямо над тропинкой, на перекинувшейся через неё ветке – маленькая серая белочка – замершая, сжавшаяся и в то же время презрительно-бесстрастная, и её пушистый хвостик просвечивается насквозь – такой, оказывается, жиденький, с тонкой ниточкой-хрящиком посередине. Глянула свысока, дала на себя поглядеть и ускользнула в ещё густую пёструю крону, растворилась в чужом и непостижимо реально живущем мире.

Ну, ты что опять загрустил? – я ведь ещё не уехала.

Да сам не знаю. Каждый раз накануне клянусь себе, что не буду хандрить, каждую минуту буду радоваться и использовать на полную катушку – а видишь, опять. Я с тобой всегда так – весь таю и растекаюсь, как тряпка.

А я знаю, как тебя развеселить. Вот так.

Она знает: привалилась сзади, прижалась к спине, пропустила руки под мышки и трётся носиком о шею. И действительно — все серые мысли сразу улетучились, господи, как же всё примитивно, просто и легко, как же всё прекрасно, смешно и глупо – ну всё, всё, ну пожалуйста, ой, так нечестно, это удар ниже пояса!

Правда? Ну-ка, ну-ка, а что там, интересно?

Так! Я сейчас кого-то, кажется…

Да? Всё обещаете да обещаете, а сами…

Глухомань, говоришь?..

Сосны дольше всех задерживают солнце на верху оранжевых стволов, даже как будто подсвечивают в полутьме. Дорога назад кажется короче, но места словно незнакомые, и торчащие корни так и лезут под усталые ноги.

– А мы не заблудимся? Ты хоть знаешь, куда идти?

– Эх ты, зайчишкин. Ну-ка давай руку. Вот так. Дядя Мазай тебя отведёт, не бойся.

– Ага, заведёшь куда-нибудь и оставишь меня одну на растерзание лютым животным.

– Это ты на трёх медведей намекаешь? Или на семерых богатырей? А нету их тут, и не надейся!

– Ну, а хотя бы семь гномиков?

– Два-три от силы – больше не могу. Не доверяю я этим вашим гномикам – что-то в них есть такое ужасно похотливое. Эти бородки бутафорские…

– Ну вот. Только к гномам ты меня ещё не ревновал…

– Надо будет – буду ревновать и к гномам. Так что даже не думай расслабляться.

– Да нет, я очень собранна – ух! Где там твои обещанные лесные медбратья?

– Ладно тебе издеваться над больным человеком…

Вот и почти пришли: впереди уже тусклое пятно фонаря, что у конторы. Точно: вон и тот домина с флюгером в виде бройлерного петушка – и впрямь какая-то сплошная сказка на ночь.

– Ты не замерзла?

– Нет.

– Может, возьмёшь куртку?

Нет, правда. Ну вот, не дают даже поухаживать…

Где-то сбоку с подвываньем залаял пёс – с тоскливым отчаяньем, что не может нас укусить. Конечно, не сможет, ничего не случится, сегодня ничего плохого не произойдёт – я ведь с тобой. Знаешь, я всегда знал, всегда чувствовал, что Бог улыбается, когда мы с тобой. Ему это точно нравится, я уверен, и он мой союзник.

Да, ты говорил. Помнишь, когда в Москве все светофоры проезжали по «зелёной волне»?

Конечно. Но светофоры – это так, мелочь. Вот когда отменят твой рейс — причём совсем, и билеты заставят сдать – а не надо покупать заранее, или объявят карантин в связи с эпидемией морской свинки, или Европа отколется от нас и уплывёт на трёх быках куда-нибудь к Антарктиде – вот тогда ты поймёшь, что всё действительно серьёзно.

То есть ты считаешь, что у меня нет другого выбора – только оставаться?

Ну почему – выбор всегда есть. Но, знаешь, пару недель на саранках и с хорошо поставленной охраной лучше всего подталкивают к правильному выбору…

Нет, ты меня не будешь обижать, ты же у меня такой добрый, такой мягенький и пушистенький…

Ну, конечно. И ты коварно этим пользуешься…

Последние метры – последний взгляд на звёздное небо, вдохнуть пьянящую темноту полной грудью, обнять за плечи, притянуть к себе и поцеловать в шейку: нет, конечно, я никогда тебя не обижу.

И замереть так на мгновенье, зажмурившись, чтобы не расплакаться – наверное, всё-таки от счастья.

Источник: журнал «Огни Кузбасса» 2011 год, Выпуск № 4; http://www.ognikuzbassa.ru/category-prose/564-apokalipso