11 апреля 2023 года после продолжительной болезни не стало известного российского поэта, прозаика, журналиста, члена Союзов писателей СССР и России Олега Максимова. Ему, жителю Таштагола, было 78 лет.
Автор полутора десятков книг стихов и прозы, Олег Ефимович прожил долгую и интересную жизнь, оставив яркий след в душах друзей, коллег, всех, кто знал этого удивительного человека. Умел живо и ярко донести любую историю до каждого сердца, потому что горел и жил любовью к Горной Шории.
Свою автобиографию он изложил так:
«Я, Олег Ефимович Максимов, родился 25 декабря 1944 года в Кишинёве Молдавской ССР. Отец Ефим Власович Максимов учился в Пражском университете, был секретарём литературного журнала. Мама Феодосия Николаевна Максимова (в девичестве Орлова) работала певицей в ресторанах русского и румынского певца, артиста Петра Константиновича Лещенко в Бухаресте и Кишинёве.
В 1948 году депортирован с родителями в Кемеровскую область в посёлок Спасск Таштагольского района (ГоршорЛАГ). С 1949 года жил с родителями в Таштаголе, отец в статусе ссыльнопоселенца работал учителем в нескольких школах, дружил с заведующим Горношорским районо (отдел народного образования) Фёдором Степановичем Чиспияковым, первым шорским профессиональным поэтом. В 1958 году отец был амнистирован.
С 14 лет я начал работать в механическом цехе Таштагольского рудника, окончил вечернюю среднюю школу. В 1962 году переехал на жительство в Кишинёв к родственникам, отслужил в Советской Армии. В 1967 году из-за болезни родителей вернулся в Кузбасс. Работал литсотрудником в газете «Красная Шория» (Таштагол), специальным корреспондентом в газете «Красноярский рабочий».
С 1971 года стихотворения стали публиковаться в журнале «Огни Кузбасса». С 1974-го по 1977 год был уполномоченным в Бюро пропаганды художественной литературы Союза писателей РСФСР по Кемеровской области.
Вернувшись в Молдавию, работал специальным корреспондентом в газетах «Молодёжь Молдавии», «Вечерний Кишинёв».
В 1980-е годы в Кишинёве изданы первые поэтические сборники. В 1990 году окончил Литературный институт имени А. М. Горького в Москве, вернулся в Кузбасс.
Член Союза писателей СССР с 1987 года, член Союза писателей Молдавии и России. Поэт, прозаик. Автор одиннадцати поэтических сборников и двух книг прозы. Член редколлегии журнала «Огни Кузбасса» (2013-2017, 2022).
Лауреат Премии Кузбасса (2017). Поэт-песенник, автор слов гимна города Таштагола и «Кузбасской величальной» (2021), написанной к 300-летию открытия Кузнецкого угольного бассейна. Живу в г. Таштагол Кемеровской области».
Книги литератора:
За журавлём: стихи. – Кишинёв (1983); Зона сердца: стихи. – Кишинёв (1986); Амнистия: стихи. – Кишинёв (1988); Капкан: стихи. – Кишинёв (1990); Солончак: стихи. – Кишинёв (1991); Закат скифов: стихи. – Таштагол (1999); Под знаком любви: стихи. – Таштагол (1999); Бал сатаны: стихи. – Таштагол (1999); Прощения слеза: стихи. – Кишинёв (2004); Слеза прощения: книга стихов. – Новокузнецк (2008); Плот судьбы: книга стихов. – Новокузнецк (2009); Архипелаг Надежды: документально-художественная повесть. – Кемерово (2016); Жизнь как вспышка: документально-художественная повесть. – Новокузнецк (2022).
На зыбких росстынях любви (О творчестве поэта)
Олег Максимов – человек суровой судьбы. В разделе «Персоналии» журнала «Огни Кузбасса» можно прочитать: «Пятилетним ребёнком депортирован в Кемеровскую область, как «сын врага народа». В 1958 году амнистирован, в 1989-м реабилитирован. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького в Москве. Автор книг стихов. Член Союза писателей СССР».
Из солнечного Кишинёва в заснеженный Таштагол, из культурной среды просвещённой Европы – (отец – профессор, секретарь литературного журнала, мама – певица) в пространство Сибири, где культурная почва формировалась в том числе и людьми, насильственно в неё помещёнными. К таковым относится и поэт, песенник Олег Максимов, который неумолимые повороты судьбы переплавил силой своего таланта и характера в эмоционально ёмкие, берущие за душу стихи.
Художественная картина мира стихов поэта Олега Максимова складывается из понятных и ценных любому человеку образов: родители, родина, природа. Слова общего корня, они обозначают границы нравственной и культурной оседлости, об особой значимости которой в современном, стремительно обновляющемся мире писал академик Д. С. Лихачёв.
Отчизна начинается с отца, и весь земной путь сына освещает батино «путеводное сердце» («Восходят над лесом ночные светила...»). «Продлевая древний род» («Дождались и мы! Пришёл мороз...»), всепобеждающая жизненная сила отца наполняет героя крепостью духа и стойкостью характера. Все стихи, написанные поэтом о родителях, волнующим рефреном соединяют строчки:
Я скучаю об отце,
Боже, как же я скучаю!
Образ матери в стихотворениях поэта светел и свят. Мама – сама стихия жизни, она подарила возможность видеть этот мир, ощущать каждым вдохом пронзительность своего нахождения в земном пространстве.
Молодая мама в простеньком платьице («Алый плат да простенькое платьице...»), седая мама, хворающая и обессилевшая в конце пройденного пути («Стук колёс. Людская смесь...», «Одеялко смятое откину...»), детские воспоминания о маме («В логу ручей. По берегам...»), и знакомое многим чувство – горькое осознание: «Вот и опять не сказал / Самого главного маме» («Полночь. У маминых ног...»).
Образ матери поэтом всегда соотносится с отчим домом. Все предметы здесь отражают гармоничный в восприятии ребёнка деревенский быт, вызывают в повзрослевшем герое осознание невозвратно ушедшего времени. Звучащий в стихотворении «В логу ручей. По берегам...» мотив воспоминаний тоже связан с матерью: «И сладко мамина рука / Малиной пахнет и грибами», строчки наполнены смешанным чувством − горьким осознанием потери и умиротворяющей радостью памяти о самых дорогих людях.
Большая часть стихотворений о природе представляет собой элегическое размышление поэта о жизни, её бренности, быстротечности, невозвратности: «Осенью явственней втрое / предощущенье конца» («Сдобрен застойной осиной»...).
Классический пейзаж для передачи сложного эмоционального состояния героя, ощущающего безжалостный бег времени, – это именно осень. Её краски ярки и завораживают своей палитрой, но скрывается за ними непреклонная поступь зимы. Течение времени вызывает грустное осознание необратимости каждого мига жизни, оно же приводит героя к пониманию, что противостоять «реке времён», уносящей всё и вся в забвенье, может только слово, только творчество:
Открыто сокрытое дышит
И льёт нам взволнованный свет,
Покуда всё видит и слышит
И пишет об этом − П о э т.
(«Сквозь память скользнул он в Начало...»)
Дружеский круг поэтов Олег Максимов вычерчивает особенно тщательно, взвешивая поэтическое слово, а не земную славу пишущего собрата по перу. Николай Рубцов, Анатолий Жигулин, Виктор Баянов, Геннадий Юров, Александр Ибрагимов. Он посвящает им свои самые сокровенные стихи о творчестве, о душевной боли поэта, помнящего противоречивую историю своей родины и живущего в испытании любовью к ней:
Здесь наша воля и неволя –
За падью падь, за пядью пядь.
...Стоит на боли это поле,
А мне всю жизнь на нём стоять!
(«Разговор с полем»)
Особое место в этом дружеском круге занимают люди, для которых автор находит известное определение: они «соль земли». Но если для современного читателя это выражение наполнено переносным смыслом, то поэт возвращает наше воображение в земную цепь событий, где соль земли существует как прямое воплощение нечеловеческих физических усилий человека.
Стихотворение «Солончак» звучит как воплощённая в пронзительных стихах история каторжной Сибири ХХ века, история жизни героя, пережившего ссыльные суровые годы и вернувшегося к просоленным могилам братьев по «перековке».
Навсегда остались в сердце поэта «годовые рубцы наших долгих сроков» («А рубили мы лес – только щепки летели...»), но не застили они солнце, не иссушили сердце, не раскололи мир на щепки ненависти и злобы. Душа, «подёрнутая тучами» («Обида»), находит успокоение в созерцании природных чудес, доверчиво погружается в поток жизни.
Поэт внимателен и точен: даже глядя в глаза старой, «до праха износившейся» лошади, он замечает в них неизбывную светящуюся «радость бытия»! («Списанная»). С этим жизнеутверждающим принципом можно пережить многое и осознать главное:
Будет так. Мне с рожденья везло:
И в горячке, и в смутной остуде
Поднимает судьба на крыло
И встречаются добрые люди.
(«Дождь со снегом. Гнилая пора...»)
Особое место среди поэтических тем кузбасского автора занимает тема Родины. Это слово в своих стихах Олег Максимов чаще ставит со строчной буквы, утверждая ценность родного края, родной земли, родного − «почвенного» − слова. Именно оно производит впечатление на читателя, впервые открывшего сборник произведений поэта.
Авторский поиск слов, наполненных живой силой земли, вовлекает читающего в сложный диалог, в первую очередь, с миром природы.
Хрустнет в чаще кедровая ветка −
Костоломный рассыпчатый звук,
И навалится на человека
Осовелый животный испуг.
(«Хрустнет в чаще кедровая ветка...»)
Обозревая мир вокруг, герой переживает сложную гамму чувств, выразить её обычными словами – обречь на забвение, растерять в потоке жизни, упустить связь с родной землёй. Поэтому так важно «почвенное» слово. И тогда речка «Сквозь глубинные пласты / Пробивается овражно» и несёт «тихоструйную живицу» («Как у самой у воды...»), тогда заря, «как огнебрюхий окунь, / Лениво плещется в реке» («Опять ударит ветер в двери...»).
Переход от осени, которая будет ещё «медоветь» («Вовсю летят опальные листы...»), к зиме, которая для героя сопряжена с чувством «забытости мгновенья и века», поэт обозначает целой россыпью «почвенных» слов:
Предзимье, предбурье, предтеча –
Предшествие нового снега.
(«В лесах моих тихо и пусто...»)
Зимние стихи наполнены сибирской любовью к летящему снегу – «хитросплетенью снежных кружев» («Опять ударит ветер в двери...»), к просторам «под чистыми до боли небесами» («Январь смотрел сквозь прорубь на меня...»), к чистоте вечного мира природы, в котором умиротворённо затихает человек, отдыхая от динамичного века:
Душа спокойна и чиста,
Как первый снег в заречном поле.
(«Всё реже слышен скрип телег...»)
Если природа зимой показана в своём естественном − вихревом,
метельном − движении, то человеку зима даёт возможность отстранения, созерцания, медитации, неторопливого размышления:
А снегопад всё кутает холмы
Лоскутьями холщовых полотенец.
И стёжки от расхристанных поленниц
Уводят в глубь задумчивой зимы.
(«Зима вошла в мой дом сквозь щель в двери...»)
Впрочем, поэт открывает возможность творчества в любое время года, и для него в любом, даже самом отдалённом пространстве «Мельчают обиды. Светлеют печали» («Предчувствие холода сводит ключицы...»), когда есть возможность припасть к лесному роднику, к своей земле. Именно в этот момент «ожиданьем прекрасного болен» поэт, чувствующий, что «не созерцать, а созидать» («Живица») пришёл он в этот мир.
В стихах Олега Максимова есть и исторические образы, и сатирические хлёсткие строки о современном обществе, есть горькие гражданские стихи и лирические нежные размышления об отношениях мужчины и женщины, о вековом укладе и небесном промысле земного пути человека. И есть во всём этом общее, пронизывающее любой лирический сюжет чувство любви к родине.
Мы верим поэту, что «центр всего земного шара – / Моя пихтовая изба» («Затих в трубе залётный леший...»), что ось мироздания – это любовь к земле, тебя взрастившей.
Светлана Старовойтова
Олег Максимов. Стихи
Из книги «Амнистия»
СТЕНЬКА РАЗИН
Память, память… В хмельной пирушке –
Охолонься, столичный шик! –
Трезвым голосом пел частушки
Большерукий худой мужик.
Ах, как пел! Становилось тесно
На частушечном дроботке!
И тогда восходила песня:
«Вниз по матушке по реке…»
Передашь эту песню разве?
И в холопстве, грязи, тоске
Жил несломленный Стенька Разин
В этом сросткинском мужике.
Замораживалось застолье,
Когда он поникал молчком.
Душу рвало вселенской болью,
Как обдирочным наждаком.
Только что же я, в самом деле,
Плачу будто? Господь спаси!
Жил в болезненном этом теле
Дух могучий Всея Руси.
Не придумаешь бесполезней –
Шукшина измельчить, избыть:
Выходил он народной песней;
Песню эту не позабыть, –
Потому что она звучала –
Что слезинка текла с лица:
От единственного начала
До единственного конца.
1974 год
СНЕГОПАД
Снегири летят с утра –
Значит, быть большому снегу!
Под навес свою телегу
Катит конюх со двора.
Огороды замело.
Снег на скирдах, снег на бане.
Мы с соседом сядем в сани
И уедем за село!
На тишайший снегопад
Невозможно наглядеться!
Всё сегодня –
Словно в детстве,
Словно много лет назад.
Элеватор за рекой.
Стаи галок на берёзах.
Шорох снега.
Свист полозьев.
Нескончаемый покой.
И не надо лучшей доли –
Тем и счастлив человек!
Только б длилось это доле –
Память детства… первый снег.
1974 год
КРАСНЫЙ ХОЛОД
Мать позвала. Я выбежал во двор
И, ослеплённый, замер у порога!
А было так: струилась вдаль дорога,
И дивным светом полыхал костёр.
И я стоял, к глазам прижав ладонь,
И дивный свет просвечивал мне руку.
А было так: озоревал округу
Рябиновый языческий огонь.
Рябина в палисадниках села.
Рябина по лесам и в перелесках.
Рябина на оконных занавесках –
И та внезапно ягоды зажгла.
О, полыханье ягод и ветвей!
С мальчишьих лет во мне неистребимо
Пылает эта красная рябина –
Прекрасный образ родины моей.
И у виска стучалась мысль одна:
Родиться здесь – какое это диво!
И в с я Россия стала вдруг видна,
И сердце красным холодом сводило.
1980 год
СПИСАННАЯ
За табуном весёлым вслед
Влачится, увязая в дёрне.
Её – за выслугою лет –
Не сволокли на живодёрню.
И вот стоит в тени ракит,
Задумчиво следит земное.
Прах износившихся копыт
Смешался с прахом перегноя.
Зачем ей воля и корма?
Что проку – не ходить в упряжке?
К чему, когда и жизнь сама
Давно уж стала грузом тяжким.
Вот так печально думал я,
Её седую чёлку гладя.
И вздрогнул: в лошадином взгляде
Светилась радость бытия!
1982 год
Из книги «Солончак»
ЖИВИЦА
Доверившись лесной глуши,
Я предавался созерцанью –
Осенних красок увяданья,
Весенних паводков души.
Всего порою было жаль!
Я полон был такой любовью –
Почти вселенская печаль
Вдруг нисходила к изголовью.
Я знал тогда наверняка,
Любимой упиваясь глушью:
Постигший душу родника
Поймёт и человечью душу.
Не уворует, словно тать,
И в ближнего не бросит камень.
Не созерцать, а созидать
Он станет – добрыми руками.
Что ж! Тем и счастлив я вполне:
Под шум дождей и звёзд мерцанье
Живое вызрело во мне…
Какое ж это созерцанье?!
1976 год
ОТГАДКА
Хлебным духом исходит жильё,
Дух морозный гудит над логами.
Бабы в речке полощут бельё,
Вороха отминают вальками.
Можно в баньках, на мятном пару,
А они – в полыньях у плотины!
На ветру, на крутом сиверу
Белокрыло взлетают холстины,
Обретают снегов белизну,
Чистоту родниковой купели.
Ах, какую поднимут волну
Полотняные струи постели!
Закружит этот водоворот –
Ночь плывёт не в пустых разговорах…
Вот откуда весь здешний народ –
С енисейскою синью во взорах.
Рубим избы. Гоняем плоты.
Ткём холстину – ивановской краше!
И чисты, родниково чисты
Наши души и помыслы наши.
1978 год
***
Сдобрен застойной осиной
Сумрачный запах хвои.
Ветер доверчивой псиной
Тычется в ноги мои.
Благословенно доверье
Ветра, воды и огня!
Осень калёные перья
Стряхивает в зеленя.
Древний погост под горою
Высветлен в тон багреца.
Осенью явственней втрое Предощущенье конца.
В почвенном тающем хрусте
Слышу ушедших вчера.
Только ни боли, ни грусти –
Что же? Такая пора!
Будто бы в одночасье
Вышел на те рубежи,
Где так возможно согласье
Почвы, небес и души.
1983 год
***
Светало. Скрипели ступени крыльца.
И клён у ворот осыпался.
И ветер легонько касался лица,
Как чьи-то прохладные пальцы.
Озимо дымились в логу под горой
Колодцев замшелые срубы.
Дышали берёзовой тёплой корой
Над крышами белые трубы.
Рыбачий баркасик напористо лез,
Как в вершу, в кусты краснотала.
Всего было вволю той осенью здесь,
А мне так всего не хватало!
Безумно молил я продления дней,
Но всё же душа понимала:
Любить эту землю всей жизни моей –
Всей жизни – и той будет мало!
1982 год
Из книги «Слеза прощения»
Задули сизые ветра
В свои незримые валторны!
Любимая моя пора –
Морозно, ясно и просторно.
Блистает юная звезда,
Как вёдрышко на коромысле…
Вокруг такая чистота,
Что ясные приходят мысли.
Антенны чуткая стрела.
Весь мир свела на отчей хате!
Ночь глубока и так светла,
Что в небесах я вижу батю.
***
Вот это расходились холода –
Ни облачка на небесах, ни тучки!
Но хрусткая небесная слюда,
Крошась, роняет сизые колючки.
Такой мороз, что дым примерз к трубе,
Столбом торчит на задубевшей хате!
А снегирёк поет на городьбе –
Взволнованно, тепло и очень кстати.
Затопим печь. Ликующей волной
Вскипит огонь! И отворится книжка…
И счастлив я, пока поёт со мной
Румяный мой, как снегирёк, сынишка.
Из книги «Плот судьбы»
Больно жалится? Экое диво!
За другое не любят её:
На беде да разоре крапива
Беспечальное правит житьё.
Погорельцы отсюда бежали,
А она зацвела на золе.
Всех людей с той поры она жалит
За измену родимой земле.
На пожарище, пустоши, камне –
Как ещё выживает она?
Нет, не руку она обожгла мне –
Опалила мне душу до дна.
Опалила забытою болью,
Что однажды взошла из огня,−
Безнадёжной последней любовью
К той земле, что взрастила меня.
***
Кустарник. Кладбище. Кресты.
Полуистлевшая ограда.
И полотняные холсты
Медлительного снегопада.
И, перемёрзшая насквозь,
Скрипит крушина у опушки.
И шпиль бревенчатой церквушки
Реален... как земная ось.
И я, весёлый человек,
Стою в молчании смиренном:
И я реален в мире бренном –
Не более ... чем этот снег.
***
Печь хлеба. Ребятишек рожать.
Ткать. Стирать. Убирать огороды.
Мужика у калитки встречать
Не с войны, а с работы.
– Да неужто одна и судьба –
Разрываться на части?
– Ребятишек рожать, печь хлеба –
Разве это – не счастье?
***
Сиреневый куст за сосновой избушкой
В окне моём ловит своё отраженье.
Бескровное солнце над гулкой опушкой
Дневное своё завершает круженье.
Зажглась материнством осенним пшеница,
И мысли приходят: о воле, о хлебе.
За ближним подлеском волхвует синица,
И трудно понять: на земле или в небе?
И хочется вскрикнуть на птичьем наречье,
Взлететь на обрыв, сквозняками продутый!
И видеть, как падают в вечность минуты,
И верить в бессмертность души человечьей!
Из новых стихов
А ветер смеялся и плакал,
Как буйный безумный больной,
И кринка, надетая нá кол,
Гудела органной струной.
Печально гудела и странно
Тоскою несбывшихся грёз.
И словно внезапною раной
Пронзила мне душу до слёз.
А впрочем, ну что мне за горе,
Какая моя в том вина,
Что кринка на старом заборе
Грустит в этот вечер одна?
Но я разгадал в этом крике,
Летящем в пространство двора:
В прекрасной заброшенной кринке
Страдает душа гончара, –
Что в час этот, злой и недужный,
Как будто упавши с креста,
Вдруг стала пустой и ненужной
Рождённая им к р а с о т а.
7 февраля 2022 г.
***
Догорает короткий рассвет,
День проснулся, бредёт наугад,
Погружая мой тающий след
В бесконечный холодный закат.
Стал наивен я, словно дитя,
Жизнь, как книжку, пытаюсь прочесть
И понять, навсегда уходя,
Кто я есть и зачем же я есть?
Для чего выдирался из жил
На раздёрганных нервах годов,
Что любил я и чем дорожил,
И за что умереть был готов?
Есть ли смысл на закатном краю
Доверяться надеждам седым,
Как бы жизнь я устроил свою,
Если стал бы я вдруг молодым?
Ведь с годами мне стали видней
Знаки жизни, растраченной в дым!
...Ничего не сменил бы я в ней,
Если стал бы я вдруг молодым.
21 августа 2021 г.
***
А осень и вправду была золотая,
Вовсю приближая зимы серебро!
В отлёт уходя, лебединая стая
Над домом моим обронила перо.
Всё то, что не спелось в лебяжьем строю,
Явило оно в колыбельку мою.
Что мог понимать стригунок голопузый,
Играя пером перелётного дня?
Но, может быть, в час этот кровные узы
С поэзией русской сроднили меня.
Она не спешила открыть мне объятья,
Ревниво хранила свой вечный секрет,
Но я, как надежду, любовь и проклятье,
Пронёс этот крест до седых своих лет.
Я знаю: в такую же позднюю осень
Рванёт моё сердце под левым ребром,
И молодцем добрым ударившись оземь,
Я вмиг обернусь лебединым пером.
Простившись с земной золочёною клеткой,
Где стих мне являлся, что божья роса,
Взлечу я в зенит стригунком-малолеткой,
Уже навсегда обживать небеса.
А эти слова высоты поднебесной
Что сердце сжигают прощальным костром,
Считайте моей лебединою песней,
Что я написал тем лебяжьим пером.
17 сентября 2021 г.
Источник: книга «Классика земли Кузнецкой». Т. 3. Современная литература Кузбасса, Кемерово, 2022.
Подборку материалов и фотографий памяти поэта, прозаика, журналиста подготовила
Нина Инякина,
г. Кемерово