Сергей Черемнов. Хлеб – всему голова… (Отрывок из книги «Спасти шахтёров»)

Вечером к нам заглянул Сашка.

– Тётя Валя, дядя Ваня, вас к деду Алёхе зовут! – объявил он. – Говорят, надо посоветоваться…

– Что случилось? – заволновалась мама и стала вытирать мокрые после мытья посуды руки.

Мы только что поужинали, и мама убирала со стола. Отец засел за газеты, я выполнял уроки, Валерка с Рексом возились в детской. Все побросали свои дела и уставились на гонца.

– Что-то случилась? – отец отложил газету.

– Они без вас не могут решить, – начал объяснять Сашка. – Дед им одно говорит, а они ему другое… Про Ваську, – он засмеялся. – Про поросёнка. Да вы идите, они вам расскажут.

– А я пойду? – забеспокоился я.

– Как же без тебя, – мама сняла фартук и накинула тёплую кофту.

– И я! – закричал Валерка. – Я тоже!

И мы все отправились в дедов дом. Там взрослые расселись вокруг большого стола в гостиной, мы с Сашкой и Валеркой устроились здесь же на полу, застланном половиками, и навострили уши.    

– Крупной картошки накопали – самим не съесть! – горячился дед Алёха. – Да ещё мелкой вон сколько, язви её! Никого не надо слушать, а брать порося! Подкормим, заколем. Ползимы будем с мясом. А так, что ж, и картошка пропадёт, и в магазине – сами видите… В кумаху их!

– Да разве в этом дело, папа? – рассуждала тётя Тая. – Поросёнок, конечно, дело хорошее. Но мы же слышали, запрет будет на скотину в личном хозяйстве. От куриц-то заставят избавиться…

– Да уж, – вздыхал отец.

– А, может, попробуем потихоньку, – предлагала мама. – Ведь пока что запрета нет, только разговоры идут. Сарафанное радио… А если запретят, сразу заколем.

Дядя Женя молчал, посматривая то на одного, то на другого. Баба Сина тоже сидела молча, уставясь в одну точку на столе, только перебирала костяшки пальцев на руках. Взрослые заседали примерно час и приняли такое решение: в ближайший выходной отправить деда Алёху на лошади на базар, чтобы он купил там поросёнка покрупнее. Расходы на покупку предстояло потом разделить поровну на все наши семьи, а пока дед обязался взять поросёнка «на свои». Будущего жильца нашей общей стайки тут же назвали привычным именем Васька. 

Сказано – сделано. Вскоре в стаечной полутьме, в отгороженном от остального пространства месте, захрюкал молодой кабанчик. Баба Сина по традиции стала каждый день варить в большом чугунном горшке картофельную «мелочь», потом толкла её, остужала и кормила поросёнка. А тот, вскакивая с травяной подстилки в углу, радостно похрюкивал, охотно ел, громко чавкая и, похоже, был доволен своей поросячьей жизнью. Даже давал нам с Сашкой почесать ему бока, покрытые жёсткой щетиной…

Не помню, чтобы мама читала газеты, я не видел ни разу. Отец же, если вся семья по вечерам собиралась на кухне, читал свежие газеты вслух. Обычно это случалось тогда, когда там печатали новости, интересные всем. Благодаря этой его привычке мы были в курсе главных событий. Хотя он и радио слушал, и телевизор смотрел, но обойтись без газет просто не мог, считал, что на бумаге обо всём излагают подробней и правдивей.  

– Вчера в посёлке Маганак состоялось открытие нового детского сада на 75 мест, – прочёл он вслух заметку в один из сентябрьских дней и всмотрелся в фотографии на короткой странице городской газеты. – Его построили для детей трудящихся шахты «Красный углекоп». – Хорошее дело сделали! – хвалил он неизвестно кого. 

– На улице Российской, – в следующий раз озвучивал он, – открылся кинотеатр «Чайка», названный в честь первой женщины-космонавта Валентины Терешковой именем её позывного – «Чайка». Молодцы! Это ж рядом с нами. Будем туда в кино ходить!

– А вот, послушайте. По итогам первого полугодия 1963 года коллектив шахты «Северный Маганак» занял первое место среди угольных предприятий республики, – читал он громко. – Ему присуждены переходящее Красное знамя Совета Министров РСФСР и ВЦСПС и первая денежная премия… Во как! Что-то они долго результаты подсчитывали. Однако, тоже молодцы! А дойдёт ли премия до мужиков? – рассуждал он. – Или меж начальством разделят? Как думаешь, Валя?

– Дойдёт, – уверяла мама. – Шахтёры тоже газеты читают. Да и знамя на шахту привезут. Попробуй, не дай им. Ещё и физиономию начальству начистят! Мужиков не обманешь…

В больших газетах, которые приходили из Москвы, новости были поважнее. Например, о том, что атомная подводная лодка Северного флота К-181 всплыла на Северном полюсе. Отец восклицал:

– Молодцы! Опять обогнали американцев! – Ну-ка, ну-ка, – вчитывался он дальше в мелкие строчки. – Кроме экипажа на борту лодки находились командующий Северным флотом адмирал Касатонов, осуществлявший непосредственное руководство плаванием, а также начальник политотдела первой флотилии… – отец начинал возмущённо потирать лоб. – Да тут целый список начальства. Представляю, как они мешают матросам дело делать!

Однако в газетах печатали не про всё. Например, про неурожай пшеницы я впервые услышал не из отцовской газеты. Если верить сообщениям, которые он читал нам, весь август и сентябрь сообщали только о трудовых успехах хлеборобов из Ставропольского, Алтайского краёв, Целины. Я пытался представить, как в закрома родины засыпали пятнадцать миллионов пудов хлеба с полей какого-то района в Краснодаре или сто восемьдесят миллионов пудов зерна из Оренбуржья. Но даже вообразить не мог такую кучищу, а отец успокаивал:

– Не ломай голову! Значит, будем с хлебом…  

Но вышло не так. Про неурожай я впервые узнал в магазине. Мама попросила после школы сходить за хлебом. В тот день возле хлебного магазина с вывеской «Сельпо» собралась большая очередь. Он был закрыт – разгружали хлебовозку. Два хмурых мужика в халатах синего цвета ловко выдёргивали железными крюками из железного фургона лотки с горячими хлебными булками и уносили внутрь магазина через заднюю дверь. Вокруг витал такой вкусный аромат, что слюнки текли сами собой. И, похоже, не только у меня. Кажется, дай сейчас толпе свежую буханку, через миг от неё ничего не останется.

Этот последний день сентября выпал на понедельник. На улице было тепло и сухо. В послеобеденный час у магазина стояли в основном женщины и дети. Люди в очереди только и говорили, что о горячих булках, нетерпеливо переминались с ноги на ногу и поторапливали грузчиков. Когда дверь сельпо распахнулась, и народ ринулся внутрь, я удачно втиснулся между людей рядом с прилавком.

– Мне две булки белого и две серого, – первая покупательница протянула продавцу деньги.

– Вы что, женщина! – крупнотелая продавщица оттолкнула её руку с монетами. – Читать не умеете? Вот же всё написано… – продавец ткнула пальцем в прикреплённую к весам бумажку.

На ней химическим карандашом вывели: «Хлеб отпускается только 2 булки в одни руки».

– И белого? – растерянно уточнила покупательница.

– Любого, – ответили из-за прилавка. – Хоть какого. По две буханки на одного.

Очередь заволновалась, загудела. Передние пересказывали новость тем, кто стоял сзади. Послышались возгласы: «Да что же это?!», «А как быть, если надо больше?», «Я двумя булками своих не накормлю!» Продавщица гордо повела плечами:

– Теперь такое правило. А то, ишь придумали, скотину хлебом кормят. А это же – хлеб! А если он не уродился?! Если его людям не хватит?! Кто не хочет, пусть не берёт!

– Заставлю тебя три булки мне продать! – раздался чей-то злой голос.

– А я милицию вызову! – продавщица бухнула по прилавку тяжёлым кулаком. – Загремишь на 15 суток! Кто не согласен, я не виновата…

– Может, карточки опять введут? – вопрошала недалеко от меня тётка, без конца кивая головой, закутанной в тёплый платок. – Может…

– Не каркай! – оборвали её.

Очередь ворчала, возмущалась, но брала хлеб по новой норме, как пошутил один старичок в круглых очках. Я-то купил, как обычно, две булки белого. По дороге у одной из них сгрыз по привычке хрусткую корочку с одной стороны. Когда мама пришла после первой смены, сообщил ей хлебную новость.

– Ох, не зря несли в народе… – загоревала она.  

Они с отцом весь вечер только об этот и говорили. Валерка, конечно, не обращал на них внимания, а я вслушивался.

– Миллионы пудов в закрома родины! План выполнен досрочно! А у самих неурожай! – сердился отец. – О чём не надо болтают, не остановишь, а про недород ни слова! «Он» со своей кукурузой всё село развалил…

– Ну чего ты разворчался? – успокаивала мама и глазами указывала ему в мою сторону. – Да хватит нам двух булок на день. Вон сколько всего насолили... А варенья?! Скоро кадушку капусты нарубим на зиму. Проживём! Авось, и шахтовый буфет поможет. Уголь-то стране нужен…

Все эти дни в нашем доме и у деда Алёхи разговоры были про хлеб, по село и про «Него», которого отец, чтобы не произносить имени, называл «лысым». Я-то теперь знаю, кого он имеет в виду. В начале октября к отцу зашёл дядя Женя со своей газетой. Поздоровался со всеми, присел на табуретку, спросил:

– Ты, Ваня, только «Правду» выписываешь?

– Ага, Женя, – кивнул отец.

– На-ка, почитай, что «Известия» пишут, – дядя Женя подчеркнул ногтем какие-то строчки и передал ему газету.

– Организованные проверки, – начал вслух отец, – а также материалы местных советских органов показывают, что за последнее время в ряде городов приняло широкие размеры скармливание скоту хлеба, крупы, картофеля и других пищевых продуктов, покупаемых в государственных магазинах, – он почесал шею, немного почитал «про себя», и снова принялся громко. – Поэтому большой рост продажи хлеба населению обусловлен не столько увеличением расхода его на питание, сколько расходом хлеба на кормление скота, находящегося в личной собственности у населения городов, пригородов, рабочих посёлков, а также лиц, проживающих в сельской местности, но нигде не работающих, а занимающихся частным животноводством на дешёвом хлебе, покупаемом в государственных и кооперативных магазинах…

– Что скажешь, Ваня?

– Плохо! Конечно, нельзя скотину хлебом кормить, – вид у отца был такой серьёзный, что серьёзнее не бывает. – Святотатство, как сказала бы наша с тобой мать.

– Тая твердит, что начнут стайки проверять, – вздохнул дядя Женя.

– Мы же поросёнка картошкой кормим! – округлил отец глаза.

– Думаешь, будут разбираться? Отберут или на месте ликвидируют – поморщился младший брат. – Тая говорит, на работу сообщат, и – прощай шахта…

– Что же нам делать, Женя? – отец явно был растерян.

– Что вы тут мямлите, мужики, – решительно вмешалась мама. – А ну, пойдёмте к деду, обсудим.

Дед Алёха, как услышал, о чём речь, покраснел, затрясся от гнева, разозлился так, что только ногами не затопал:

– Не дам порося колоть! На улице теплынь стоит, где мясо держать будем? Проквасим всё! До холодов его надо тянуть. Ничего, как-нибудь…

– Вы, папа, такой смелый стали, – подбоченилась тётя Тая. – Про нас даже и не думаете. Да и о себе… Забыли уже, как сидели в каталажке?

Дед свирепо глянул на неё, и она прикусила язык.

– Нечего бояться, язви вас! – рубанул он рукой воздух. – Не те сейчас времена. А продукт портить не дам! – и выскочил в сени, потом – на улицу, громко стукнув калиткой.

Следом со своего места у печки встала баба Сина, перекрестилась, глядя на икону, потом опустила голову, прикрыла веки и принялась неразборчиво нашёптывать молитву.

И наш Васька пока остался жив! Правда, родители строго-настрого приказали нам с Сашкой не болтать о поросёнке ни на улице, ни в школе. Меня же очень заинтересовали слова тёти Таи про деда Алёху и каталажку. Однако хватило терпения не расспрашивать раскипятившихся взрослых прямо здесь и сейчас, а дождаться более подходящего момента.

В школьном буфете над прилавком появился длинный плакат «Хлеба в меру бери! Хлеб – наше богатство, его береги!» Надежда Васильевна провела с нашим классом специальный урок – рассказывала, что в стране особое внимание уделяют сельскому хозяйству, что к хлебу надо относиться бережно. Я подумал, что она про домашних животных что-нибудь скажет. Однако вместо этого учительница спросила: знаем ли мы пословицы и поговорки про бережливость и про хлеб.

Лариса Солнышко подняла руку, Коля Щебетин – тоже. Остальные задумчиво разглядывали парты или потолок, пытаясь что-то припомнить. А может, делали вид. Мы с Танькой переглянулись и одновременно отрицательно покачали головами – на ум ничего не приходило.

– Бережливость – дороже богатства, – протараторила Лариса, которую спросили первой.

 А Коля всех рассмешил, произнеся с расстановкой:

– Не о том, кума, речь, а надо взять да сберечь…  

Вдруг и мне вспомнилось одно мамино выражение, я не утерпел и выкрикнул, не вставая:

– По одёжке протягивай ножки!

– Семён! – сделала замечание Надежда Васильевна. – Во-первых, опять руку забываешь поднять. Во-вторых, не совсем подходит по нашей теме.

– Почему же, Надежда Васильевна? – огрызнулся я. – Одежду тоже надо беречь…

– Ну, может быть, – немного подумав, согласилась она. – Послушайте и постарайтесь запомнить ещё такие пословицы: «Хлеб – всему голова», «Слову – вера, хлебу – мера, деньгам – счёт», «Копейка рубль бережёт», «Пушинка к пушинке – выйдет перинка».

Тут сразу поднял руку Карасёв.

– Вспомнил, Вася? Давай! – подбодрила учительница.

Васька встал, поправил костюм, затем очки и выпалил:

– Мой папка говорит, что без копейки нет рубля!

– Что сказать?! – всплеснула руками Надежды Васильевна. – Твой папа прав – кто не бережёт копейки, тот рубля не стоит.

На этом история про хлеб не закончилась. Про него люди вокруг по-разному говорили. К нам зачастила тётя Зоя Зайцева и возмущённо рассказывала маме, что из магазинов начали пропадать мука, макароны и даже молоко… Мама молча выслушивала её и каждый раз произносила одну и ту же фразу:

– Ну, не знаю, Зоя, только мы меньше есть не стали!

– Само собой, наши-то семьи – шахтёрские. А другие-то как? – обиженно поджимала губы тётя Зоя.

Отец вечерами стал реже читать вслух, чаще молча просматривал газеты, иногда чуть слышно бурчал: «Ишь ты, хозяин». Или: «Во даёт «кукурузник…». Порой с досадой произносил непонятное слово «волюнтарист» и откладывал газету в сторону. А мне не давала покоя таинственная история про деда Алёху и каталажку, вспомнил, что про это и раньше уже заикались. Чем дальше, тем сильнее хотелось её узнать.

Однажды у мамы посреди недели случился выходной. Я вернулся из школы, а она – дома. Красота! Люблю, когда она поджидает меня с горячим обедом на столе. Сразу подумал: самое время выяснить, что она знает про тот случай. Однако сначала расхвалил её борщ и котлеты, потом похвастался своими успехами в школе, и только после этого осторожно попросил:

– Мам, расскажи сказку. Ты так давно ничего не рассказывала…

– Какие сказки, Сёма? – начала протестовать мама. – Ты уже сам читаешь. Да и устала я. Полежать хочу, пока отец с Валерой не пришли.

– Можно мне с тобой?

Мама выразительно посмотрела на меня и согласилась. Мы улеглись на диване, и я приступил к делу:

– Если сказку не хочешь, может, про жизнь поговорим?

– Про жизнь – давай, – сонно усмехнулась мама.

– Мне интересно всё-всё про своих родных услышать, но никто не рассказывает. Наверное, так и не узнаю, кем они раньше были, что делали?

– Хорошо, – согласилась мама, – что знаю, расскажу. Только про кого?

–  Про бабу Сину и деда Алёху… Они ведь родились в разных местах, а потом оказались вместе. Как так?

– Про них ты лучше бы у отца расспросил, – начала отказываться мама.

– Ему вечно некогда, – не сдавался я. – А мне интересно.

– Да ты и так уже всё про них знаешь, – мама прикрыла ладонью рот и зевнула.

– Ничего я не знаю! – возмутился я. – Вот как они встретились?

– Ладно, – мама улеглась поудобнее. – Если коротко, то дед и баба Сина родились в крестьянских семьях. Помнишь, дед Алёха вышел из деревни Лучшево, а бабушка из деревни Зенково? А свела их судьба… Ну, и их родители тоже между собой договорились, что их дети поженятся...

Я хотел узнать, как судьба сводит людей, но побоялся отвлечь маму, вставил только:

– Кажется, я понял… А потом?

– Да, – не открывая глаз, кивнула мама. – И они поженились. У них родились три сына – дядя Толя, наш отец и дядя Женя. Родители бабы Сины подарили молодой семье большой деревянный сундук, окованный железом, на нём по очереди любили спать сыновья.

Подарок, сказала мама, оказался хорошей приметой: дед совсем немного поработал на шахте, а потом стал шить людям обувь, делать и продавать разную мебель. У них в семье в доме появились деньги. Дети вволю ели хлеба. А вскоре Алёха узнал, что в хлебном магазине нужен работник. Пришёл туда устраиваться. Его спрашивают: «Грамоту знаешь?» А он же и писать, и читать умеет. И его, представляешь, назначают заведующим хлебным магазином. Он и не отказывался.

– А дальше случилась с ним целая история, – тут мама открыла глаза и посмотрела на меня. – Тебе про это ни к чему…

– Как так! – снова возмутился я. – Объясняю, что хочу всё про деда узнать, а ты: «Ни к чему». Так неинтересно! Если ты боишься, что я кому-нибудь передам, не бойся. Никому не скажу! Обещаю! Ну, мам, ну, давай дальше…

– Ну, ладно, – сдалась она. – Только точно я и сама не знаю. Это мне отец рассказывал. Примерно так…  Деньги, которые магазин получал за хлеб, дед ежедневно сдавал куда надо, на счётах старательно пересчитывая их до копейки. Но, кроме этого, надо было каждый день вести отчёты, бумаги заполнять. В этом дед мало что понимал, ему грамоты не хватало. Вот сидит он над бумагами, ругается: «Вот, кумаха, кто эту булгахтерию придумал?!». 

Промучился он так, объясняет мама, и начал подумывать: не поискать ли другую работу. Если бы ушёл, не случилось бы беды. Только как нарочно узнала про его трудности умная и хитрая уборщица магазина. Кажется, её звали её Аллой, предположила мама. И говорит ему эта Алла: «Вы, Алексей Васильевич, зря расстраиваетесь, я и считать, и писать умею, и вам помогу». И доверил дед Алёха всю булгахтерию магазина этой уборщице.

Несколько месяцев с отчётностью всё шло как по маслу. Анна приносила Алёхе готовые отчёты, тот, не глядя, ставил под ними свою подпись. Вроде бы, и в документах, и в деньгах за проданный хлеб цифры сходились... А коварная Алла, оказывается, обманывала деда, припрятывала часть денег. И вот однажды пришла проверка, обман вскрылся, и Алёху арестовали прямо на рабочем месте. Милиция же не знала, что он про обман не догадывается.

– Вот это да! – с восхищением произнёс я. – И его повели в каталажку… А дальше?

– А дальше – радости мало. Отвезли нашего деда в милицию, закрыли в камеру, – маме, видно, и самой интересно было вспомнить давние подробности. – Ночь Алёха провёл в холодной камере. Лежал на голой железной койке, смотрел в тёмный потолок и думал: «За что?» И боялся, конечно. Времена тогда были предвоенные, людей не особо жалели... 

Наутро его вызвали на допрос. Следователь потребовал: докладывай, как организовал преступную группу, как ворованные деньги делили? Учти, говорит, мы всё знаем, как ты липовые отчёты подписывал, как излишки хлеба на городском рынке продавал. Алла им всё сообщила, только свою вину на нашего деда свалила.

Алёха рассказывал ему, как всё было на самом деле, клялся, что не виноват, что никогда не брал ни копейки магазинных денег. А ему не верили. Подписи-то под отчётами он ставил. Так кто ж ему виноват?!

Потом его перевели в общую камеру, где сидели ещё пятнадцать мужиков. Среди них – и воры, и бандиты всякие. Допросы шли каждый день. Но дед стоял на своём, своих слов не менял и вины не признавал. Просидел он в каталажке недели три. А потом его всё-таки выпустили.

Своим освобождением он был обязан родителям бабы Сины. Когда они узнали о приключившейся напасти, стали думать, как Алёхе помочь. Верили, что он – честный человек, не мог украсть чужое. В городе Уфе, который к Москве ближе, уточнила мама, служил начальником в милиции их родственник – сын двоюродной сестры бабы Сины. Они как-то связались с ним, и с его помощью вызволили деда…

Мама хотела замолчать, но я не дал:

– А дальше что с ним было?

– В магазин его больше не взяли. Походил-походил он по городу, да и устроился в мехцех на шахту три-три «бис». С полгода поработал там на кузнечном участке. А как узнал, что на конный двор шахты требуется конюх, сразу же перешёл туда. И до сих пор там работает. Ты знаешь…

Голос мамы звучал всё тише и тише. Она задремала. А я ещё долго пытался представить, как дед щёлкает костяшками на счётах среди булок хлеба, как лежит на кровати в темнице и думает страшную думу. Никому не расскажу я эту историю, решил я. Хотя Сашке-то, наверное, можно, он же тоже дедов внук…

Ещё одним «хлебным» уроком в школе стал урок труда. На труд мы приносили то пластилин, то разноцветные тряпочные лоскуты, то бумагу и клей, – всё, из чего можно что-то смастерить. В этот раз Надежда Васильевна решила, что мы должны вырезать и склеить бумажную булку хлеба.

Сначала мы по чертежу разметили её на белом листе, следом – разрезали ножницами по швам и клеили. Моя буханка больше походила на обычный кубик, который надо было раскрасить.

На уроке покрасить свои булки мы не успели. Надежда Васильевна попросила, чтобы мы справились с этим дома, и завтра принесли готовые поделки.      

– Что это? – показал вечером отец на мою булку, а когда узнал, рассмеялся. – Совсем непохоже. Давай-ка бумагу, линейку, карандаш, попробуем исправить.

То, что у нас получилось, он назвал «неправильным параллелепипедом». Верх у него был немного шире нижней части – почти как у настоящей буханки.

– Теперь, видишь, лучше стало. Давай-ка, раскрашивай, – и отец развернул перед собой свежую газету…

***

Полностью читать книгу можно здесь:

https://слово-сочетание.рф/uploads/books/cheremnov-spasti-shakhterov.pdf   

Или здесь:

http://f.kemrsl.ru:8081/iap/DFDL/licenzion/2023/Cheremnov_S.%20I._Spasti%20schachtera.pdf