Стихи и проза – два крыла. Беседа с поэтом и писателем Владимиром Ивановым. (К 75-летию со дня рождения автора)

Автор 11 книг поэзии и прозы. Лауреат Международного конкурса «Не жалей свое сердце, поэт». Лауреат Всероссийского литературного конкурса «Герои Великой Победы», других конкурсов и премий. Заслуженный работник культуры РФ. Автор поэтической книги «Всё любимо с детских лет», рекомендованной для школ и вошедшей в электронную библиотеку «Золотой фонд детской литературы Сибири». Всё это – кемеровчанин Владимир Иванов.

Оба мы окончили Уральский университет, трудились в журналистике. А он ещё с 1983 года член Союза писателей СССР (теперь – Союза писателей России). Можно оглянуться на прожитое и на творческий путь.

– Всегда мне было интересно, как творческий человек выбирает дело жизни, определяет свой путь. Как у тебя начиналось и как тяга к слову влияла на биографию?

– По словам мамы, я в детстве исписывал целыми страницами заголовок газеты. Просто срисовывал его в тетрадь, потому что не только писать, но и читать ещё не умел. Чем это объяснить? И потом в школе выявилось пристрастие к книгам, к литературе.

Помню, в нашей четырёхлетке в коридоре стоял шкаф, набитый книгами. Он заменял библиотеку и стоял поперек коридора как перегородка. Учительница выдавала оттуда книги. А я просил каждый день да через день. Она сказала: будешь читать не больше одной в неделю, много читать вредно, да и на успеваемости отразится. А я что делал? Тайком отжимал заднюю фанерную стенку шкафа и втихаря таскал книги домой. Прочитал – и обратно на место.

Дома была большая тетрадь в чёрном коленкоре, исписанная стихами. Помню, эту тетрадь с поблёкшими строчками ещё маленьким держал в руках. Мама рассказывала, что та тетрадь была её брата Николая Александровича Алешина. Он погиб на Ленинградском фронте. Там были стихи Пушкина, Лермонтова и моего дяди, он тоже писал стихи. Мама берегла тетрадь как память о брате. И мне она стала дорога как семейная реликвия. И стихи, и мама, и та тетрадь были в одном ряду в моей детской жизни.

Потом, когда научился читать, стихи влекли какой-то необъяснимой тайной. Вроде бы простые слова, а вызывают особое состояние, особую музыку в душе. Этого не дает никакой прозаический текст. Поэзии не может быть в обыденном нашем окружении, где куры разгребают навоз, свиньи валяются в луже, безрадостно дождичек осенний сеет. Нет, думал я, поэзия – это волшебство, нечто сказочное, необычное, нездешнее, что живёт далеко-далеко за морями, за долами, подобно сказочной Жар-птице.

Детство и юность прошли в селе Банново Крапивинского района Кемеровской области. Истоки многих моих стихотворений – в деревенской жизни, в той природе, которая меня окружала. Луга, перелески, за огородами серебристая речка Банновка, за Томью на горизонте покрытые тайгой предгорья Кузнецкого Алатау. Окрест села озерки и озера, хлебные поля со светлыми березняками, дальше клюквенные и журавлиные болота.

Для детского взгляда – сказочный и необъятный мир. Все будило фантазию, будоражило воображение. А какая радость увидеть зайца или рябчика, когда отец брал с собою в лес! Сколько подарков, чудес и приволья вокруг деревенским детям! Кулёчек первой земляники, привезённый отцом с покоса, кружка парного молока от мамы с краюхой хлеба...

Выбежать на ближайший лужок, распластаться на траве. А в травах новое удивительное царство. Много всякой живности снует, копошится, не обращая внимания и даже не ведая обо мне. Взглянешь наверх и тонешь в голубом мареве. Как чудно на белом свете! Кто и зачем всё так устроил? В такие мгновения будто и нет тебя – растворился в окружающем пространстве или пространство стало тобой.

Был мир детства, параллельный реальному – и населённый сказочными существами. Я знал, что в болоте живёт кикимора, а в омуте – водяной. О них мне поведала бабушка, чтобы я опасался и, не приведи господь, не попался им в руки. Ослушаешься взрослых, уйдешь один – они вмиг заберут к себе! А на небе жил Бог. И хотя Он добрый, но всё видит и воздаст за проказы. Да ещё как воздаст! Я Бога почитал, видел, как его любила бабушка.

В этом мире пребывала во мне и поэзия:

Я еду верхом на коне,

К отцу снарядили с едой,

И деда пилотка на мне

С остроконечной звездой.

Вот солнце уходит с небес.

Въезжая в Разбойничий лес,

Я крепче прижал узелок –

Весь выцветший мамин платок.

У страха глаза велики.

Мой конь убыстряет шаги.

Вот поле. А вот и луна.

А вот и сушилка видна.

Отец на току сторожит,

С ним рядом я, греясь, прилёг.

А сверху с улыбкой глядит

Всевидящий бабушкин Бог.

Всё это с малолетства жило во мне, было привычным, как воздух, которым дышишь, его не замечая. Теперь, по прошествии многих лет, с приятным удивлением замечаю: с возрастом всё отраднее любоваться извечным обновлением природы, всё милее с ней свидания. Особо в межсезонье, когда одно время года перетекает в другое.

Впервые рифмуя строки, не ведал, что стихи для меня не мимолетное юношеское увлечение – потребность высказаться стихами сохранится на годы. Первые стихи, на которые обратили внимание, были как раз о том, что меня окружало и что я не считал предметом поэзии. Та деревенская природа, те виды, что для меня были обычными и привычными. Мои стихи о сельской природе стали печатать в районной газете.

Трудней всего переплавить в поэзию повседневное окружение. Я добываю красоту из жизни некрасивой в общем, сказал поэт. В точку сказал!

Я со школьных лет был активным парнем. В банновской восьмилетке – председатель совета дружины, возглавлял исторический кружок, фотокружок. В Крапивинской средней школе участвовал в художественной самодеятельности и других общественных делах. В этой школе было производственное обучение, мы учились на механизатора. Помню, по осени директор совхоза «Банновский» отпросил нас у директора школы. И мы, трое десятиклассников, весь сентябрь на родных полях убирали на комбайне хлеб, поскольку механизаторов не хватало.

А ещё раньше мы мальчишками возили копны на заготовке сена, пасли совхозных телят, кроме того, я помогал отцу на конном дворе. Так что сельские заботы мне знакомы с детства. Думал, жизнь моя будет связана с селом. Окончив среднюю школу, работал в совхозе «Банновский» – на покосе, на уборке хлеба, а осенью на тракторе «Беларусь» стогометом скирдовал солому на полях.

Поступил заочно в университет. Когда приехал в город, стал работать в газетах. Редактировал многотиражные газеты на угольных предприятиях, на военном заводе, железной дороге, на стройке, в технической инвентаризации. Тяга к слову меня и притягивала к редакциям.

Журналистику люблю не только за то, что это словесная профессия. Она знакомит со многими сферами жизни, с людьми разных специальностей.

Начинал и десять лет проработал в городской газете, был литературным сотрудником, заведующим отделом промышленности, строительства и транспорта. Освещал производственную жизнь города. Интересная, напряженная была работа. Одновременно четыре года являлся членом горкома комсомола, председателем городского штаба «Комсомольский прожектор». Проводил рейды на стройках, в шахтах по безопасности труда, по использованию подземного оборудования. Не один, конечно, а совместно с горными специалистами.

В разные шахты города спускался раз тридцать. Как-то случайно задел рычаг гидростойки, и крепь стала медленно оседать, все ниже и ниже, кровля затрещала. Страх нешуточный, нутром испытал опасность горняцкой профессии. Хорошо, горный инженер, мой гид, исправил ситуацию...

Добыча угля открытым способом мне тоже знакома: несколько лет редактировал газету, заведовал отделом информации компании «Кузбассразрезуголь».

– В годы перестройки многие оставили литературу: непрокормное занятие, невыгодное дело. Как тебе удавалось продолжать заниматься писательством?

– В 1983 году меня приняли в Союз писателей СССР. Думал: наконец-то могу заняться только писательством! Зимой работал за письменным столом. Но гонорары – событие нерегулярное, поэтому летом подрабатывал на стройках. Например, на ремонте и наружной отделке Тайгинской макаронной фабрики.

Штукатурил высоченный мукоприёмник Юргинского хлебозавода, участвовал также в побелке и покраске его внутренних цехов. Красили и белили без остановки печей. Жара невыносимая, пот льёт ручьями, а ты знай водишь малярной кистью или валиком...

В Белове ремонтировал жильё работникам хлебозавода. Вёл кровельные работы на хлебозаводе Новокузнецка. Работал также в системе мелиорации. А в армии служил в Забайкальском военном округе. Этот жизненный опыт стал основой моей прозы.

Если бы не резкие изменения в связи с перестройкой, удалось бы воплотить многие творческие задумки. А не топтаться, как сейчас, на кладбище замыслов. Но всё-таки я успел десяток лет побыть человеком свободного труда, свободным художником. Жалею, что профессионально поработать в литературе удалось немного. После перестройки это стало невозможно, писателям перестали платить журналы, издательства, не стало гонораров, я снова начал работать в газетах.

Хемингуэй говорил: газета раздробляет ум, писатель должен уйти из неё, пока этого не случилось. В чём-то он прав. Но для меня журналистика была благим делом. Во-первых, это всегда надёжный кусок хлеба на близкой мне по духу словесной ниве. А сколько было встреч с интересными людьми!

Мне не раз делали заманчивые предложения, но судьбу я выверял писательской меркой, считая, что это мое главное дело, а всё остальное – побочное.

Однажды вызвали в управление КГБ. Я крестьянский сын, учусь в университете, член горкома комсомола. Моя кандидатура вполне подходит для направления в школу КГБ. Есть вероятность попасть в разведшколу. Я сознался, что иностранный у меня хромает. Это даже хорошо, сказали мне. Там заставят забыть, чему учили, и будут переучивать заново. На размышление дали неделю. Я прокручивал в голове возможные варианты. Согласишься – уже подневольный человек, уже другие будут управлять твоей судьбой, а не сам. Отказался. На меня такие взгляды! Парень, ты хоть понимаешь, от чего отказываешься?! Это же совсем иная жизнь, другого уровня! Редко кому предлагают такое! Но я остался при своем решении.

Предлагали также пост главного редактора газеты «Железнодорожник Кузбасса», она выходила на две области – Томскую и Кемеровскую. Я был замом редактора. Тоже отказался. Меня только-только приняли в Союз писателей, никакая другая работа тогда не привлекала.

– Кстати, ты в то время стал одним из самых молодых членов Союза писателей СССР от Урала и до Дальнего Востока, если не самым молодым. В этом тоже был явлен твой креатив. А условия приёма в Союз тогда были очень жесткие, планка держалась высоко...

– Заманчивое предложение сделали и в армии. Я был автоматчиком, башенным пулемётчиком на бронетранспортере с крупнокалиберным пулемётом Владимирова. Активно писал материалы в дивизионную и окружную газеты. Потом меня перевели в дивизионную газету корреспондентом.

Кадровые военные корреспонденты – все питомцы Львовского высшего военно-политического училища. Все друг друга знают. И когда приезжал из Читы военкор окружной газеты «На боевом посту» лейтенант Володин, меня вызывал к себе редактор нашей дивизионки «На страже Родины» капитан Лаврук. Мы, говорил он мне как-то не по-военному, а дружески, с Колей устроим мальчишник, вспомним о былом. Ты же постарайся выполнить, что тебе Коля скажет. Лейтенант протягивал список с заданием. Он в нашу дивизию командировался неоднократно.

Выполняя его задания, я побывал в мотострелковых частях, в танковом полку, в автобате, разведбате, в батальоне связистов, химроте, в полку артиллеристов. Я освобождался от своих прямых обязанностей и писал материалы для Володина. На День печати награждался благодарственным письмом окружной газеты.

Статей, заметок, репортажей, зарисовок выходило много, и все их публиковать под одной моей фамилией для редакции было неудобно. Володин с моего согласия подписывал большинство моих творений фамилиями моих сослуживцев. В нашей типографии было шестеро солдат: один – водитель, остальные – наборщики. И надо было видеть, как я их строем веду на почту получать мой гонорар! У меня, военкора, был пропуск на свободное хождение по гарнизону. Мы закупали в армейском магазине всякой всячины и много дней потом не ходили в нашу солдатскую столовую на обед.

По окончании службы, после офицерских курсов мне предложили остаться военным корреспондентом окружной газеты «На боевом посту». Перспективы тоже заманчивые. Веский аргумент: на пенсию уйдёшь намного раньше, чем на гражданке, да ещё в чине подполковника. Но военный человек – лицо подневольное, куда прикажут – туда пойдёшь-поедешь. Тоже отказался.

У Глеба Горбовского есть строки: «Война мальчишке обострила зренье. / Не променял на золото погон / Серебряной строки стихотворенья / И в общий сел, прокуренный, вагон». От таких отказов, может, немало упустил. Но я-то свою судьбу знал и оберегал её от давления извне.

Так что фортуна, удача, счастливый случай стучались не в ту дверь. Зато я жил как хотел, стал, кем хотел, сам правил своей судьбой, а не внешние обстоятельства корёжили жизненный путь и выворачивали душу. Согласись я на соблазнительные, выгодные в материальном плане предложения, я прожил бы чужую, а не свою жизнь. При принятии решений всегда побеждала та самая вынесенная из детства мечта о поэзии, о писательстве. Она была и остаётся оберегом самого главного в душе. Служение слову, следование своему призванию выстроили мою судьбу такой, какая она и сложилась.

Я привёл факты биографии. Но на стихи биография почти не влияет. Где и кем трудился – для поэта не столь важно. Рабочая анкета больше скажет о прозаике, а в поэтической судьбе она мало что значит и мало что поясняет, разве что – насколько обстоятельства препятствовали или способствовали творчеству.

– Да, поэзия – такой неуловимый предмет!

– Вот именно! Неуловимый. Можно взять отпуск и сесть за стол писать стихи, весь месяц просидеть и не написать ни одной стоящей строки. У Бориса Примерова есть стихи: «Быть может, совсем не случайно, / Кого-то рукой отстраня, / И мне повстречается тайна, / Которая ищет меня».

Поэт держит себя в тонусе, в особом настрое для встречи с этой тайной. Поэзия осеняет нежданно, временами. Но ты должен быть готовым к этому постоянно – чтобы дух не дремал, чтобы миру был открыт. Радость встречи с поэтической тайной порой озаряла мою жизнь ни с чем не сравнимым чувством.

– Поэзия – тонкая материя. Тем более ты преимущественно тонкий лирик. А лирика не для эстрадных площадей – для уединенного чтения, потому не особо популярна. Перевёдем беседу с высоких сфер на конкретику. Для этого я приготовил цитаты коллег и критиков о твоей поэзии, а также в подкрепление – твои строки.

«Поздравляю с первой столичной книжкой. С интересом прочитал. По-моему, книга получилась. В ней уже заметно проглядывает лицо поэта, что в первых книгах случается не очень-то часто», – писал тебе из Москвы поэт Василий Федоров.

«Владимир Иванов радует неизбитостью, образностью, остротой поэтического мышления», – отмечала московская поэтесса Людмила Щипахина. Кемеровский поэт Игорь Киселёв: «Поэтический голос Иванова своеобразен, его не спутаешь с другими, я сказал бы, что у него природная постановка поэтического слуха... Нередко поэт пытается оживить неживые предметы, вдохнуть в них душу, и это придаёт его стихам особую эмоциональную окрашенность. Так, у него «избушки тихого селенья к восходу ставнями гребут», а в другом стихотворении «поёт в подойник молоко». Замени здесь слово «поёт», казалось бы, более точным по смыслу словом «звенит» – и мгновенно исчезнет очарование этой строки. Это – один из маленьких секретов большой поэзии».

Раз творчество твоё начиналось со стихов о природе, продолжим беседу на эту же тему. Ты первоначально представлял свое видение мира в живописных картинах природы:

Но холст зимы на клочья рвётся,

В округе проталь, птичий гам,

И ручеек беспечно вьётся

Верёвочкой к моим ногам.

«Призывая быть ближе к природе, тоньше чувствовать её, потому что никто так не выразил её сути, красоты и естественности, как сама природа, поэт находит, как всегда, простые и поэтичные слова.

Как токует оглохший глухарь

И кукушка как славно кукует!..

Даже самый толковый словарь

Так толково про мир не толкует.

Как превосходно обыгрывается здесь слово «толковать», вот будто лежало оно нетронутым сотни, может, лет, пока поэт не набрёл на него и счастливо не соединил это слово «толковать» с «толковым словарём», со словом «толковый», слова эти встретились в одной строке и волшебно не помешали друг другу...

Владимир Иванов жёстко отказывается от всякого рода экспериментов, всяческой внешней искусственной экспрессии стиха, оставаясь верным нелёгкому, выработанному и утверждённому прежними достижениями ивановскому стилю, своему ивановскому почерку». Таково мнение замечательного поэта Виктора Баянова. А от себя замечу: иметь свой почерк, свой стиль – это дорогого стоит.

В твоих стихах стало проглядывать второе дно, второй смысл. Раньше было:

Зрачком бездонной синевы

Росинка в чашечке живёт,

И чей-то голос из травы

К себе прислушаться зовёт.

Теперь есть и другое. Возьмём близкое по тематике стихотворение «Голос травы»:

Не коси меня, коса.

Пусть меня живит роса.

Погоди ещё денёчки,

Если сроки и близки.

Ведь не все мои цветочки

Распустили лепестки.

И не все ещё шмели

Цвет на лапки намели.

Не коси меня, коса!..

На первый взгляд – простая просьба травы продлить ей жизнь в пору сенокоса. Юный читатель такой смысл и увидит. И будет прав. Но что ещё может в этих стихах открыться человеку зрелых, преклонных лет? «Не коси меня, коса…» Смерть с косой, не приходи пока ко мне! Помедли. Я ещё не всё успел в жизни!

В этой неоднозначности смысла усматривается новая ступень твоего поэтического развития. Нельзя не согласиться с тем, что написал при публикации твоих стихов в журнале «Москва» кандидат филологических наук Вадим Дементьев: «Не спеша, философски осмысляет действительность Владимир Иванов, больше ориентируясь на познание природы, воспевая радость слияния с ней. Строки его трепетны и многозначны, вокруг них образуется как бы аура недоговоренности, но это не признак слабого мастерства автора, а неоднозначность смысла, который и нам нужно понять и прочувствовать».

О радости слияния с природой уместно привести строки:

И что вчера казалось хмурой высью,

Сегодня синевою обдает.

И сердце радо, что теченье мысли

Сливается с теченьем талых вод!

Но в последующем ты явил неоднозначность ещё иного рода. Вектор твоей поэзии из обыденного круга направился во внутреннюю глубину и в вышние сферы.

Вот что писал об этом Владимир Есенин: «Главная и парадоксальная особенность в миропонимании и творчестве Владимира Иванова в том, что его внутренний взор органично соединяет два противоположных начала – макро- и микрокосм. Поэзия его стоит как раз в месте соединения миров, где происходят самые тонкие эфирные процессы, загадочные и непонятные, как сны. Сила поэзии автора как раз и заключается в двойственной природе, сплавленной любовью в монолит стихотворного слова».

Звездное небо над головой стало смыкаться, сливаться с внутренним миром.

* * *

Вселенная не признаёт

Ни вечности, ни расстоянья.

И только время выдаёт

Земное наше пребыванье.

* * *

Утончилась душа, истончилась –

Нипочем ей запоры дверей! –

И в пространстве навек растворилась,

Стала духом лесов и полей.

* * *

Дух мой вольный на просторе,

Сердце тянется к земле,

И смирить их в вечном споре

Не хватает воли мне.

Мерю жизнь земною мерой,

Но влечет иная твердь, –

Будто я ошибся дверью

И вошёл в земную дверь.

* * *

В дни, когда ручей вовсю лопочет,

Каждый час отмечен новизной, –

Как волнует горький воздух почек,

Шум берёз, дымок над головой!..

Но вдвойне дороже мне всё это

Оттого, что домик наш – Земля,

Может быть, всего одна планета,

Где витают запахи жилья.

* * *

Листва наперечёт

Нацелена на Млечность.

Я слышу, как течёт

В прожилках человечность.

И гулкий небосвод

В эпоху ветровую

То жизнь мою качнёт,

То былку полевую.

* * *

Да слиться судьбой воедино

Мне с миром высоких чудес,

Где вышит крестом журавлиным

Застиранный ситец небес!

* * *

Чёрным словом вдруг застило солнце,

Тёмным взглядом лучи обожгло,

Что текли в золотое оконце,

Где все стороны света свело.

Деревянно домой воротился

И забылся в наркозной тиши.

Только внутренний гул разносился

Во все стороны мрака души.

* * *

За часы просветления в мире

Утаить ли мне тайну одну:

Я глазами насытился ширью

И душою тянусь в глубину.

В глубине, где живого основа,

Мне из вечности видишься ты, –

Скоротечного лика земного

Сохраняя родные черты.

* * *

Ты в роще незримо витаешь.

Тебя я хочу остеречь:

Опасно порой залетаешь

На пламя березовых свеч.

Всю рощу шатает от гуда!

Сегодня со мной тебя нет,

Но вижу: мерцаешь ты всюду,

Куда простирается свет.

* * *

Старик на пригорке сидит.

Исполнивши предназначенье

На этой земле, он следит

За греющим душу свеченьем.

Он сам не поймет, почему

От дел и забот его тянет

Забыться, вечернею ранью

Уставясь в грядущую тьму.

Его просветлели черты,

А свет между тем убывает...

Он чует гонца с высоты,

И звон бубенцов нарастает.

Сквозь шум недалёкого леса,

Сквозь дальние отзвуки гроз

Ему всё доступнее эхо

Вселенского оклика звезд.

* * *

И вся Вселенная сияет,

Как нимб, над бедной головой!

– Приведенную подборку твоих стихов я начал и закончил вселенской картиной. И везде у тебя человек явно или незримо присутствует в звёздном пространстве. Внутренний мир человека соотносится с мирозданием. Масштаб мироощущения расширился. Не удивлюсь, если такая линия развития поэзии окажется одной из ведущих. Но о поэзии поставим точку.

Плавно сменив тему, поговорим о прозе. Ты много лет одновременно пишешь и поэзию, и прозу. Подход к стихам и прозе чем отличается, насколько разнится? Можешь сравнить?

– Проза делает предметом искусства подробности бытия. Прозаику важно запоминать предметы во всех деталях, описывать события со множеством характерных подробностей. Вот почему ему лучше вести записи. А поэт наоборот – из всех подробностей выявляет самое главное.

Сидит дед, во сто шуб одет, кто его раздевает – слезы проливает. Это словно о поэтах сказано. Снимая сто шуб – отыскать сердцевину, поэтическое зерно. Но чаще за словесной шелухой у стихотворцев сердцевины-то и нет. Вот в чем казус-то: нет сердцевины в луковице – и все тут! Хоть плачь! Строчки есть, а поэзии нет. Для наглядности приведу свои строки:

Вдали туман парит над речкой.

Кругом так чисто и светло!

Уже зима. И каждый встречный

Идёт застёгнутый в тепло.

Так вот! В поэзии главное – выявить суть, отбросив сто шуб. Не в том суть, что человек одет в шубу, тулуп, пальто или куртку. А в том суть, что он застегнут в тепло. Для прозы – наоборот: во что он одет, какого одежда фасона, покроя, цвета, из какой материи. То есть описанием одежды писатель даёт читателю представление о персонаже, из какой он, скажем, среды. Вспомните Гоголя, как он смакует детали, как всё подробно описывает!

Повторюсь. Поэзия и проза творят искусство разными методами, разными способами, разными приёмами. Проза идёт к этому через подробности бытия, а поэзия – наоборот, отсекая все подробности, всё лишнее, выявляя главное. Я бы сказал, прозаики и поэты работают в противоположных направлениях. Кто сочетает прозу с поэзией – единицы. Я говорю не о тех, кто вообще пишет, а о тех, кто создал настоящее, подлинно художественное и в прозе, и в поэзии. Пушкин, Лермонтов, Бунин, например.

– У тебя четыре повести. Все они сюжетно законченные. Во всех четырех – одни и те же основные персонажи. Действие разворачивается в армии, в городе, в селе. Во всех тех местах, которые ты упомянул применительно к себе. Можно ли говорить, что повести автобиографичны?

– Это не совсем верно. Я не вёл записных книжек, как прозаик, о чём жалею. Тогда не считал это нужным, весь был в поэзии. Ну и пришлось в прозе первоначально опираться на факты своей биографии. А сами действия имеют мало общего с моей собственной жизнью. За исключением, пожалуй, сельской повести. Да и там вымысла достаточно.

– Повести написаны традиционно. Две из них о брате главного героя, остальные две о другом брате – главном герое. Но выстроены они таким образом, что видится пропущенное между повестями. В результате два плюс два равняется не четырем, а составляет нечто большее. Более того! Четыре повести сюжетно составляют единое целое! Что выбивает все произведение из традиционного ряда. Это что? Какие-то изыски?

– Никакие не изыски. Просто материал напросился, чтобы его изложили так, а не иначе.

– Ты назвал самой автобиографичной повесть о селе. Помнится, её первоосновой был рассказ «Сенокос». Он широко печатался в журналах: «Наш современник», «Родная Волга», «Земля сибирская, дальневосточная», «Чаша круговая», «Дальний Восток» и других. Я вот думаю: чем он приглянулся? Вроде бы бесхитростное повествование о двух днях пребывания детей у своих стареющих родителей. Да и в повести осталась эта же сюжетная канва. Что же тут особенного? Лиричность, всё ещё длящееся эхо войны, боль от утери связей поколений – вот что подкупает! Многие читатели усмотрят здесь и собственную судьбу. Это знаковая проза, обобщенная судьба послевоенного поколения. Мы упомянули, что рассказ перетек в повесть. Другие повести тоже вышли из рассказов?

– Нет. Бывало наоборот. То, что вначале задумывалось как повесть или драматургия, ужималось потом до рассказа. Если исходить из того, что искусство, помимо прочего, заключается ещё и в том, чтобы на меньшем пространстве, объёме выразить как можно больше, то рассказ для этой задачи самый подходящий жанр. К тому же в наше вечно спешащее время рассказ – самый подходящий формат. Писать его трудно, текст не спасешь плетением словес. Все должно быть выверено, должно стоять на своем месте.

Рассказ имеет нечто общее со стихами. По ёмкости смысла, по сжатости выражения, по ассоциативным связям. Вообще, лучшие рассказы по содержанию потянут на повесть, а то и на роман. Вот на столе складной зонтик. Занимает мало места. Как и рассказ. А раскроешь его, развернёшь... Сравни, сколько он места занимал сначала и сколько пространства охватил теперь! Так и настоящий рассказ: в малом формате – огромное содержание. Это достигается... Как достигается? А кто его знает!

Если механически паковать события, как зонт, ничего не получится. Выйдет нарочитое смешение событий, времени, эпатаж, пустышка. А как же тогда научиться писать? Да никто никогда никого ни при какой погоде писать не научит! Только сам! Можно лишь научить учиться. Пытаться понять, как в текстах лучших писателей это сделано, как это написано. Научиться опускать лишнее, научиться читать между строк. Это трудно. Писатель же про это не писал, а почему я это знаю? А потому знаешь, что писатель достиг такого мастерства, что тебе это между строк, умолчанием сказал!

Учиться писать – это ещё и научиться читать. Общеизвестно: скульптор отсекает от мрамора лишнее – и выходит прекрасная Венера Милосская. Как удивительно в паузах воздух поёт за него, сказал поэт про соловья. В паузах – это между строк, фигурой умолчания. Я не просто так привёл строки поэта про воздух. Чрезмерная плотность рассказу может и навредить. Не будет места для воздуха, для читательского воображения. Нужно чувство меры. А этому тоже никто не научит. Скорее это врожденное чувство.

До тебя создано столько прекрасных творений! Что ты ещё можешь добавить? В идеале – написать о том, о чём ещё не писали. Или написать так, как до тебя не писали. Новизна подачи, новизна темы должны присутствовать хотя бы отчасти. А что касается композиции... Когда всё пережито, пропущено через душу и сердце, осмыслено, о чем хочешь поведать, – рассказ сам подскажет, в какой форме его изложить.

– Вот рассказ «На угольях», который тоже считаю знаковым. Кстати, и он ведь печатался в журнале «Наш современник». Там речь о разведанных залежах угля. Их планируют добывать открытым способом, убирая верхний слой земли, а затем горную породу. Угольные пласты залегают под частью посёлка. Здесь, у кромки тайги, ещё до революции обосновались предки главного героя. Он хотел бы, чтобы и дети его продолжали свой род здесь. Уже рубится сруб для дома дочери с зятем. Но, узнав, что эта часть посёлка, скорее всего, подлежит сносу, герой теперь в смятении. Теряется смысл дальнейшего обустройства на родной земле.

В обобщенном плане – это ведь про Кузбасс. Часть посёлка, подлежащая сносу, – это часть Кузбасса, где добывается уголь. Кто живёт по соседству с «лунными пейзажами» после угледобычи открытым способом, тот поймет всю трагичность житейской правды. Рассказ был написан давно, а сегодня ситуация обостряется. Растут объёмы добычи, ухудшается экология, растет нагрузка на природу. Тема становится все актуальней. Твой рассказ оказался не только знаковым, но и символичным. А ведь никто ранее так тему не поднимал. Как зарождался рассказ?

– Вначале были стихи. В одном из стихотворений есть у меня строчки: «На углях как на угольях на земле своей живём». В другом стихотворении «Экскаваторщик» вскрышник, узнав, что ему придётся экскаватором сносить свою родную землю для добычи угля, горестно вопрошает: «Как руками вот этими рвать под собою родимые корни?» То есть тема была обозначена. Но это не предмет поэзии, наиболее полно тему можно развить и выразить в прозе. Кстати, рассказ «Сенокос» сперва прорастал тоже в стихах.

– Любопытно! Из стихов выходил рассказ, из рассказа – повесть.

– Да. Бывало и так.

– Мы всё время упоминаем журнал «Наш современник». Где, кстати, и стихи твои публиковались неоднократно. Поговорим о рассказе «Две судьбы – одна война», тоже там напечатанном.

– Сначала мои публикации обычно были в нашем журнале «Огни Кузбасса». А рассказ этот об отце и сыне. Действие происходит на фронте и в тылу. Сын воюет, а отец на трудовом фронте, председатель колхоза. Сына-разведчика ранило в живот. До того, как его подобрали и увезли в лазарет, прошло много времени. Более шести часов. А сын ещё при первом ранении в полевом госпитале мельком слышал разговор бывалых солдат про негласный циркуляр: если после ранения в живот прошло более шести часов, бойца не оперировать, крайне низок процент выживающих.

– Я про такое не слышал и не читал.

– А я сам слышал от фронтовика. Припомнив разговор, юный боец сказал хирургу, что его ранило недавно. Его прооперировали, и он выжил. Но военная часть рассказа не только об этом.

– Конечно, нет. Обстоятельно выписана обстановка перед нашим наступлением, наблюдательный пункт разведчика, его мысли, чувства. Детали убедительны, словно ты сам был на фронте.

– Не я, отец мой воевал. Услышанная от него окопная правда тоже легла в строку. Возьмём, к примеру, такой момент. Разведчик ведёт наблюдение за вражескими укреплениями в стереотрубу. А это вам не бинокль, стереотруба – вещь штучная и дорогая. Кто же позволит рядовому бойцу ею пользоваться! Пользуются командующие фронтами и крупными соединениями. Врёшь ты, парень, пороха не нюхал! Понятия не имеешь, о чём пишешь!

Раз мы о писательстве, – так вполне мог бы сказать бывалый фронтовик и замечательный писатель Виктор Петрович Астафьев. И был бы прав! Когда я писал военную часть рассказа, он, незримый судья, был рядом. Но стереотруба в моём рассказе не обычная, а трофейная. Это значит, что добыли её у врага в бою или при выполнении разведзадания. О данном трофее командирам выше не доложили, оставили себе для выполнения своих задач. Разведчики – бойцы отважные, рисковые. Главное, под трибунал за такое не загреметь.

– Видишь, сколько пришлось говорить из-за одного-единственного слова. Вот что значит даже малый нюанс в рассказе!

– Вряд ли внимание читателей привлечёт этот нюанс, слово «трофейная». Но мне было бы достаточно, если бы заметил и оценил Виктор Петрович. Сказал бы: ты не сфальшивил, парень!

– Коснемся колхозного быта в войну – второй части рассказа. Общее впечатление от литературы на эту тему: народ работал для фронта на патриотизме-энтузиазме, понимая и принимая все трудности военного времени. Это, конечно, так. А вот какова была реальная жизнь сельчан, немало узнал из рассказа.

Колхозников обирали как липку, по выражению твоего председателя. Они три года не получали за трудодни. Но налоги плати: за каждую живность, картошку, лук, капусту... Как только взошло – приезжают, обмеряют посевы, выписывают налог, а будет урожай, не будет – это их не касается. Кроме денежного был ещё и натуральный налог, к примеру, за живность – мясом. В складчину покупали бычка и сдавали мясо за двоих-троих. А если задолжал, могли и корову забрать. Голодным колхозникам председатель, рискуя, выделял под картошку участки на поле, где делянки замаскированы под сплошной колхозный массив.

Описаны и другие моменты тяжкого колхозного быта. А наряд-задания по военному займу! Отдельно на весь колхоз, а ещё по другому списку – отдельно для каждого колхозника. Если можешь – уплатишь, нет денег, как чаще и бывало, – должником остаешься. Об этой беспросветной стороне жизни селян в пору военного лихолетья я нигде не читал. Стало больше понимания, какой ценой, какими лишениями и в тылу давалась Победа.

Продолжим о рассказах. Конечно, «как не писали» и «о чём не писали» – деление умозрительное, условное. Но всё же. До этого мы говорили о твоих рассказах, где больше – «о чём прежде не писали». Но есть у тебя и рассказы, где превалирует «как не писали».

Сюда бы я отнес рассказы «Лошадиная сила», «Эмоция», «Не покидай меня!» Мне кажется, наиболее полно это выражено в последнем произведении. И совсем не случайно коллективный сборник рассказов кузбасских писателей, где есть и твои, так и был назван: «Не покидай меня!».

Проза у тебя разная – и по темам, и по композиции. Возьмём краткие цитаты из статьи московского критика Русланы Ляшевой в журнале «Литературный меридиан»:

«Давно заметила, что хорошая книга подталкивает к размышлениям... Из числа таких изданий оказался сборник прозы Владимира Иванова «Что душу волнует – тем память живёт». В повести-ностальгии «Перевозчик, помедли» продолжается традиция деревенской прозы. В рассказе-фантазии «Эмоция» умелое использование в сюжете фантастики. «Динозавр», рассказ-случай, повествует о широте души и помыслов русского человека, которого волнует – не вымрет ли человечество, как цивилизация, наподобие динозавров... И такие книги, как проза Владимира Иванова, укрепляют наш моральный дух. Это настоящая народная литература».

Критик Ляшева отметила разнообразие твоей прозы и дала достойную оценку творчеству. Обычно, когда автор творит разнообразно, о нём штампованно пишут: мол, автор ещё в поиске, не нашёл своей темы, не нашёл себя. Но у тебя это не вразброс и враздробь. Всё объединяет одно – это проза поэта. В рассказах, небольших, емких, воздух поэзии.

– Я и стремлюсь писать о разном и по-разному.

– Желаю тебе побольше такого разнообразия. И вообще, чтобы в творческом багаже прибавлялось и прибавлялось. Хотя и написано немало.

– Благое пожелание! Написанное – лишь горсточка от большого подсолнуха.

– Но все же! Вспомним сказанное Вольтером: в бессмертие отправляются с небольшим багажом.

– Ну да! Скажи это Гомеру, Данте, Шекспиру, Сервантесу...

Беседовал Владимир Михеев

Источник: журнал «Огни Кузбасса», 2021 год, № 4; http://www.ognikuzbassa.ru/category-faces-of-fellow/2061-beseda-s-vladimirom-ivanovym-stikhi-i-proza-dva-kryla

 

Наша справка

Поэт, прозаик, публицист, журналист Владимир Васильевич Иванов родился 21 января 1948 года в деревне Макаровка Башкирской АССР. Его детство и юность прошли в селе Банново Крапивинского района Кемеровской области. Окончил банновскую школу-восьмилетку, среднее образование получил в Крапивинской средней школе.

Трудовую деятельность начал в совхозе «Банновский», трудился на стройках Кузбасса.

Впервые опубликовал стихи в газете «Заря» Кемеровского района в 1967 году. В Забайкалье проходил срочную армейскую службу, где активно писал материалы в дивизионную и окружную газеты.

В 1972 году окончил факультет журналистики Уральского госуниверситета. С 1980 по 1984 годы учился в Литературном институте имени А.М. Горького.

В 1966-76 годы работал в городской газете города Берёзовского «За коммунизм» литсотрудником, заведующим отделом промышленности, строительства, транспорта. Вёл в Берёзовском городскую литературную студию. В 1977-78 годы редактировал многотиражную газету шахты «Берёзовская».

Трудился заместителем редактора газеты «Железнодорожник Кузбасса» Кемеровской железной дороги (1979-1983). Был редактором кемеровских многотиражных газет шахты «Ягуновская» (1984-1988), АО «КемВод», Центра технической инвентаризации Кемеровской области. Работал собственным корреспондентом журнала «Уголь» Минуглепрома, с 1992 года заведовал отделом информации компании «Кузбассразрезуголь».

Член Союза журналистов СССР с 1976 года. В 1983 году был принят в Союз писателей СССР.

С 1997-го 2009-й годы возглавлял Кемеровское региональное отделение Литературного фонда России. Более 15 лет являлся членом Правления Союза писателей Кузбасса. Член редколлегии журнала «Огни Кузбасса».

Автор поэтических книг «Беседую с тобой» (Кемерово, 1979), «Земной парус» (Москва, 1982), «Величальная дню» (Кемерово, 1988), «Тропа земная» (Москва, 1993), «Глубинка» (Кемерово, 1993), «Под знаком Водолея» (Кемерово, 1997), «На родину еду...» (Кемерово, 1998), «Всё любимо с детских лет» (Новокузнецк, 2005), «Хлебозоры» (Кемерово, 2009) и других.

Автор книг прозы «Вот какая история» (Кемерово, 1996), «Что душу волнует – тем память живет» (Кемерово, 2014) и других изданий.

Произведения В. В. Иванова включены во многие российские и кузбасские коллективные сборники, хрестоматии, антологии. Публиковался в зарубежных («Палоцфельд» – Венгрия, 1977; «Факел» – Болгария, 1986) и множестве российских и кузбасских журналах, альманахах и газетах, таких как «Москва», «Наш современник», «Дальний восток» (Владивосток). Его работы переводились на болгарский, венгерский, китайский языки.

Поэтические произведения Владимира Иванова вошли в антологию стихов кузбасских поэтов для детей «Паровоз – пятьсот колес», в хрестоматию «Писатели Кузбасса. Проза. Поэзия».

Заслуженный работник культуры Российской Федерации (2007).

Лауреат литературных премий «Молодость Кузбасса» (1980), «Образ» (2009), «Энергия творчества» (2008, 2009, 2010), премии имени И. М. Киселёва (2010), журнала «Огни Кузбасса» (2013). Лауреат Международного конкурса «Не жалей своё сердце, поэт». Лауреат Всероссийского литературного конкурса «Герои Великой Победы». Номинант Международной литературной премии имени В. П. Крапивина.

Действительный член Петровской академии наук и искусств (г. Санкт-Петербург).

Живёт в Кемерове.