Владимир Боевич Соколов – поэт, прозаик, журналист. (Штрихи к творческому портрету человека с шестым чувством ощущений)

Владимир Соколов родился 1 апреля 1949 года в Томске в простой советской семье. Его отец был участником Великой Отечественной войны. Однажды сын написал о нём:

«Моего отца звали Бой Владимирович Соколов. Его выцветшие ветхие письма прислала из Бреста моя тётя Женя, сестра отца. Я их опубликовал в интернете. Были отклики: «Мы знаем главные сражения второй мировой войны и их историческое значение, а о войне в душах солдат и судьбах их родных и её последствиях знаем ничтожно мало. Бесценные письма с фронта – живая история». «Потрясающе! Как удалось это сохранить?» «Какая ценность у вас в руках! Спасибо, что поделились».

Мой отец был просто рядовым той войны. Ему приписали год: дед, занимавший высокий пост, боялся репрессий. А так: сын – красноармеец. Отличился отец при прорыве на Фастов (город в Киевской области. – Прим. ред.). Общаясь с местными жителями, он нашёл объездную, не нанесённую на карты, дорогу. По ней в конце концов и рванулись войска, которые до того нещадно бомбили и обстреливали немцы. Командир дивизии объявил, что он будет представлен к высокой награде.

Но не сложилось. Отец увидел солдата, нёсшего два ведёрка мёда. Где взял? Да вон же пасека. После того и он нарезал бидончик сот. Он даже не знал, что дивизия на днях была снята с самообеспечения – вошли в районы, где даже немцы не особенно грабили. Его хотели расстрелять. Показательно. Как мародёра. Именно на него показали хозяева пасеки. Но командир дивизии заступился за отца. Он остался живым. А о дальнейшей его судьбе он сам рассказывает в своих письмах с фронта.

Добавлю только, что после демобилизации по ранению он учился в Томском университете, но учителем не стал, очень увлёкся живописью, делал в основном копии картин Шишкина, Репина, голландцев… А также занимался резьбой по дереву. Однажды он провёл рукой по сверкавшей крышке пианино и сказал мне: «Играть не умею. А так сделать могу». Вот такой он был, красноармеец-краснодеревщик…».

Сам Владимир окончил среднюю школу № 1 в городе Берёзовском, а также факультет русского языка и литературы Кемеровского педагогического института и тоже получил диплом учителя. Даже недолго побыл школьным преподавателем.

Несколько лет работал в газете «За коммунизм» (ныне «Мой город») города Берёзовского, которую тогда возглавлял легендарный редактор Владимир Денисович Чворо – заслуженный работник культуры, почётный житель города. Он же, кстати, и создал это издание или, как принято говорить: «стоял у колыбели создания берёзовской газеты», был её первым редактором.

Вот как об этом «берёзовском» периоде вспоминает коллега Соколова по работе в этой редакции Виктор Королёв, известный российский писатель, автор таких исторических книг, как «По следам Пушкина», «Пушкин и Аракчеев», «Генерал Милорадович»:

«В 1973-м я приехал с Дальнего Востока в молодой город-спутник областного центра. Как писала одна девица, автор нашей газеты, «Берёзовский – какое романтичное название у города! Видимо, душа пела у человека, который дал ему такое имя!».

Не знаю насчёт романтики, мы, конечно, тоже иногда пели, и даже с душой. Но, честно, как-то не до этого было… Газета называлась «За коммунизм». Мы тогда уже ясно видели, что «коммунизм всё так же близок, как в восемнадцатом году», но город строился быстро, уголёк шёл на-гора, люди трудились с радостью. Суровые люди – шахтёры, строители, водители – они верили в лучшее, любили город и местную газету. Тираж её рос. Даже практиканты приезжали к нам… Такие вот бывали «прекрасные порывы»!

В редакционной комнате нас было пятеро. Примерно одного возраста. Молодые, амбициозные ребятки. Все мечтали стать писателями. И, что удивительно, все пятеро стали. Вася Попок – мэтр кузбасской журналистики... Володя Иванов первым из нас (по-моему, даже раньше Лёни Гержидовича) издал книгу стихов. А позже «Гимн Кузбассу» написал и много других хороших вещей. Володя Соколов работал потом в Кемеровском книжном издательстве, автор поэтических книг…».

Интересно, что первым вдохновителем местных литераторов города был тоже редактор В. Д. Чворо. При городской редакции работала студия поэтов. Лучшие стихи печатали в местной газете. Кружок литераторов рос. В помещении редакции прочли свои первые, готовые для печати стихи Владимир Иванов, Юрий Михайлов, Леонид Гержидович и, конечно же, Владимир Соколов. Позже все они стали членами Союза писателей России…

Эта «берёзовская ватага», судя по всему, была заряжена не только на творчество, была склонна к путешествиям, похожим иногда на творческое бродяжничество, неважно, – по рекам ли, по тайге или горам или по новым городам и весям необъятной нашей страны.

На это же намекает и большой любитель путешествий, настоящий профессионал туризма, один из тех пяти, с кем Соколов просиживал когда-то в одном кабинете в «За коммунизме», а позже бороздил речные просторы Кузбасса и Алтая, – Василий Попок. Он Владимира Боевича охарактеризовал одной длинной, но очень точной фразой («Кузбасс», 1999, 24 марта): 

«Кемеровский журналист, а кто помнит, так и редактор книжного издательства, к тому же слегка замаскированный герой одной чрезвычайно неплохой «Повести про Володю» (автор – Евг. Богданов, бросивший писать такие «пустяки», ну и зря), а ещё, если по порядку, и учитель, и музейщик, и моторист речного катера, и водный турист-эколог и даже одно время гордый своей профессией дворник, и вообще-то мой друг с четвертьвековым стажем…».

«Мы с Володей много времени провели рядом, – вспоминал Василий Борисович. – В редакционных кабинетах, нос к носу за сдвинутыми столами. В таёжных избушках – слушая храп друг дружки. Пили из одного стакана, ели одной ложкой. Ссорились чуть не до драки. Женились, обзаводились детьми, разводились. Жили, короче говоря, и жизнь была «проста, как от лука заплакать». И вот вследствие такой простой жизни (одолевшей перевальный пик и стремящийся в темноту долины – уже и Володе, который младше, через несколько дней «полтинник») я его довольно хорошо знаю. Прежде всего – как человека с золотым сердцем и доброй душой. Незлобивого. Не самоутверждающегося за чужой счёт. Лучшего спутника в трудной дороге. Просто друга. Но ещё и стихотворца, а значит, человека с шестым чувством ощущений».

***

В этой связи особо выделяется настоящая мужская дружба, которая с начала 1970-х, а, может, и чуть раньше связывала Владимира Боевича с ещё одним ярким представителем, вышедшим из того самого берёзовского творческого сообщества, – с поэтом Николаем Колмогоровым. Он тоже одно время жил в Берёзовском, точнее, в посёлке Бирюли, посещал студию поэтов, руководимую редактором Чворо, печатался в местной газете «За коммунизм».

Романтика, рыцарство, тяга к новым местам… Поиск самого себя? Их дружба удивительна, по-мужски грубовата, овеяна и сопровождаема уважительными шутками и добродушным ехидством. Сегодня, с высоты прожитого, она воспринимается с настоящей доброй грустью по ушедшему и по ушедшим…

«…Перебирал старые бумаги, из которых вдруг вывалилась груда писем. До боли знакомый почерк, на некоторых вместо обратного адреса это самое «До востребования» или просто «Здравствуй, это – я»… Он много пошатался по свету, побездомничал. Я помню, как в брошенной развалюхе на самой окраине Кемерова мы отмечали его 25-летие (17 февраля 1973 года. – Прим. ред.) …», – читаем в статье Владимира Соколова «Жду. До востребования. Колмогоров» («Огни Кузбасса», 2013, вып. № 5).    

Николай смешливо и по-товарищески обращался к другу: «Здравствуй, Вовка, – морковка – божья коровка», – или, – «Соколов-Микитов»... Обычно так пишут только самым лучшим, закадычным приятелям:

«Мы в Магадане. Городок небольшой, но чистый и в общем приятный. Ещё снег, но ничего. Здесь, как на Луне: в тени холодно, на солнце жарко. …Магадан – город, построенный на костях заключенных времён культа личности. И страшно, и интересно. Вообще, Север – интересная штука. Очень. Красивое холодное Охотское море, льды, корабли, сопки в снегу и т. д. Целую всех вас. От Саньки (Ибрагимова) привет. Коля. 12 мая 1970».

В молодости сам Владимир Соколов несколько лет прожил в Минусинске, работал там на катере изыскательской партии, которая делала замеры глубин в верховьях Енисея. (Также работал научным сотрудником Минусинского краеведческого музея). В 1973 году вместе Соколовым в Минусинске трудится и Николай Колмогоров:

Владимир Соколов пишет об этом периоде:

«Помнится, Коля спрашивал, не согласен ли я, уже женатый, бросить Минусинск и тоже перебраться в тувинский Сарыг-Сеп? …Знаю, что съездили они туда, постояли возле памятника, символизирующего «пуп» Азии, но в Туве им дико не понравилось, всё показалось чуждым, вот тогда-то и приехали ребята ко мне в Минусинск. Вдвоём. Виталий Крёков и Коля. Коля устроился в русловую изыскательскую партию, где я уже работал десятником. Поэтому во всех его письмах из Кемерова так много воспоминаний об этом времени».

«Да, – вспоминает и Николай, – я помню нашу брандвахту, енисейские зелёные острова, ту лагуну на одном из них – напротив Шуши. Как мы купались в ясной глубокой воде, где стояли на дне в пронизанной лучиком яме алюминиевые корчаги…»

В переписке ли, в очном ли общении, они с ностальгией вспоминают те славные времена. Но, даже припоминая знатные деньки, требовательный к товарищам и очень самокритичный, Колмогоров не преминет безапелляционно «повернуть» разговор на проблемы творчества:

«…Славно вам в Минусе, ну и хорошо, что так. Я только рад и этим не раздражён. В конце концов, у всех нас свои судьбы… В чём с тобой в корне не согласен, так это в том, как ты маниакально настроен к творчеству. Творить, несомненно – что мустанга взнуздывать. Однако делать это можно лишь тогда, когда есть действительное желание. А насилие ради неизвестно чего – нуль плюс симптомы шизо. Мне, например, не безразлично, где жить. В Минусе или в сосновом горном бору. Ибо художник должен быть прежде всего физически здоров. Это фундамент. И его должна окружать здоровая обстановка. Не беготня, не нервозность, так как это изматывает и губит или же скажется опустошением. Ноябрь, 1974, с. Турочак (Республика Алтай)».

Вместе с тем, Николай, не скрывая, радуется за творческие успехи друга «…Рад за тебя. Ты на хорошей дороге: надеюсь, перед открытием своего мира, своего стиля и Слова… Поэты наших времён ушли слушать тишину. Им рукоплещут леса, боры, озёра, речки, птицы, сентябрь…».

«Минусинск нас особенно сдружил, – говорит Владимир Соколов. – Но вместе с тем обострились и разногласия. Из Кемерова Коля прислал мне рукопись новых стихов, преимущественно там были верлибры. Я неосторожно её раскритиковал, кое-что, видимо, неуклюже подправил, чем привёл Колю в неистовую ярость. В связи с этим представляют интерес некоторые высказывания моего товарища, который формировал тогда первую книжку. Например, такая отповедь: «Судя по тому, какие варианты моих стихов ты мне предлагаешь, я пришёл к выводу, что ты совершенно потерял поэтический слух. Ты поэтические фразы, размер, внутреннюю музыку и ритм, свойственный лишь этим вещам, соизмеряешь с законами прозы. Стихи нельзя лишать естественности, как женщину нельзя лишать права кокетничать, играть любовью, потому что тем самым ты лишаешь их правдивости. Вести полемику, я думаю, незачем. Тебе одна строка кажется резиновой, скрипит на зубах, а другому она – откровение, третьему – это просто красивый образ или сочетание слов, четвёртый вообще ничего не воспримет».

Думаю, можно не сомневаться, что долго обижаться друг на друга друзья не умеют. И пусть забота о товарище выглядит не так трогательно, как это бывает у слабой половины человечества, зато она – настоящая, искренняя:

«…Всё так же губишь себя папиросками, сигаретками, ночными бдениями и газетной работой? – интересуется Николай у Соколова. – Это плохо. Пойми, Евг. Буравлёв (кузбасский поэт) умер прошлой осенью от рака лёгких. После того, как одно из двух вырезали. Понимаешь, как это ужасно, дуралей ты сивый. Ведь нам ещё жить и жить. Много, долго. И грустно будет, если ты прежде времени состаришься или умрёшь. С кем мне тогда будет вспомнить древние времена, когда мы были моложе и жили на берегу тёплого песчаного залива, в долине мёртвых курганов? Бросай самоубийство, как и самобичевание. Турочак. 6 февраля 1975».

…Быть может, я живым остался

Лишь потому, что верный друг

По мне печалился, старался,

Чтоб слабость не явил я вдруг…

Эти строки Владимир Соколов написал по другому поводу. Но, всё же, всё же…

И кому же ещё, как не другу, похвалиться своими успехами на творческой ниве:

«В прошлом году не писалось, а в этом – лёд тронулся, замыслов много. Уже сообщал, что берут мою поэму в антологию российской молодой поэмы. Над этой поэмой бьюсь уже пятый год, и она почти совершенно изменилась. Впрочем, знаю, что сегодняшний дух моей стихии далёк тебе, и эти мои сообщения вряд ли тебя затронут. Ну да что с того?! Я всё равно люблю тебя по праву товарища, друга, собрата. 12 окт. 1986».

А это письмо Николай Колмогоров написал Владимиру Боевичу весной 1987 года:

«Поздравляю тебя с 38-летием! Поздравление могло бы быть более пышным, не будь в наших «кудрях» столько седины. Грядёт время, когда будем поздравлять (дай Бог!) друг друга с тем, что ещё живы, что дожили до 70-80-летия, с тем, что дети и внуки наши нас помнят и не бросили на произвол судьбы…».

Самому Николаю оставалось быть на земле чуть более полутора лет. Но ведь мечтать не вредно. А знать свою судьбу наперёд не дано никому…

Владимир Соколов своему другу-поэту Николаю Колмогорову, которого не стало 12 августа 1998 года, посвятил строки в стихотворении «НЛО»:

Плыли в лодке резиновой и ночевали в палатке,

Толковали о звёздах, продравшихся к нам с высоты,

На сырые дрова изводили из фляги остатки,

Но костёр не горел, потому что хотел бересты.

Век разумный придёт, от чудачеств остынет планета,

Жухлых трав колтуны аккуратно расчешет Число,

Но палатка с пропалиной, утлая лодочка эта

Вдруг зависнут над миром реальностей, как НЛО.

И рванутся потомки ответы искать по карманам,

Когда очередь наша дойдёт озарять небосклон.

А мы будем грести, а мы будем грести неустанно,

И нас будет нести, как песчинку, в потоке времён.

А мы будем сидеть, привалившись к потёмкам спиною,

Посредине костёр – всё ж таки разожжём мы его! –

Отгорожены зыбкой бронёй световою

От радарных систем и оракулов мира сего.

Потому что мгновения жизни вколочены в вечность –

Эта утлая лодка, палатка и наше вчера…

Сколько выдуло звёзд! И летит в бесконечность

Шар земного пространства, наполненный светом костра.

***

Даже самым талантливым занятие литературным творчеством особых дивидендов не приносит. В советские времена с гонораром было полегче, но тоже не жирно. А нынче – и подавно. Поэтому Владимир Соколов был и сотрудником службы безопасности ОАО «КемВод», работал охранником, трудился в кемеровском Доме литераторов.

Многих писателей и поэтов спасала работа в газетах, сотрудничество с газетными редакциями. Литератора Владимира Боевича – тоже. Кроме газеты «За коммунизм», он поработал корреспондентом и заведующим отделами ряда газет. Его материалы известны читателям таких периодических изданий, как «Комсомолец Кузбасса», «Кузбасс», «Наша газета».

С 1980-х особое место в его биографии занимает период, когда он трудился редактором Кемеровского книжного издательства. Дело серьёзное. Издательство ежегодно выпускало немало наименований художественных – поэтических, прозаических – книг. Среди других изданий – заказная литература, брошюры, справочники, пособия и тому подобное.  

Редакторство в издательстве налагает немалые обязанности. Почему-то, не сомневаюсь, Соколову нравилось работать над книгами, которые составляют и классику всекузбасскую (например, стихи Михаила Небогатова), и классику всероссийскую (скажем, сборник повестей «Серебряные рельсы» Владимира Чивилихина).  

Его редактура, как и его вступительные статьи к книгам, отличаются особой человечностью, критическим подходом и в то же время бережным отношением к автору. Редактор и критик Соколов по-своему уникален. Вот из его статьи «Слово о поэте Донбае» (из книги «Классика земли Кузнецкой. Современная литература Кузбасса», т. III, Книга первая. Поэзия. Кемерово, 2022):

«Листаю… сборник «Слеза» (Сергея Донбая):

Подробно на каждую алую гроздь

Положена снега высокая горсть.

А я ведь только что глаз не мог оторвать от утренней рябины (было это в 2001-м): она именно такая, как у него. И я удивляюсь с виду неуместному, но так крепко вписанному в картину непоэтичному слову «подробно» и выражению «высокая горсть». Обыденное взрывается. Ещё и потому, что эта горсть кем-то положена. Богом? Умеет он, как никто, вставлять всевозможные «запалы» и «капсюли». Невыразимая красота становится вдруг понятной, родной…

Однажды он сделал мне замечание: «Не мельчи, никому не рассказывай о себе, помни завет Тютчева: «Молчи, скрывайся и таи и чувства, и мечты свои». Тогда и стихи пойдут». И я понял, что из всех друзей-приятелей такой нужный и добрый совет мог дать только он, Сергей Донбай.

Уже давно от первого сборника до недавнего «Силицы», появившегося в 2006 году, влюблённо слежу за его творчеством. Одну из его книжек пришлось выпускать, будучи редактором областного издательства. Он её странно назвал – «Другие». Затем название изменили, так вышла «Смута». Тому времени, концу восьмидесятых – началу девяностых, может быть, и соответствовало. Но что-то потерялось. Сейчас думаю – что?.. Это не они, о ком он писал, а, скорее, он сам – другой. Ни на кого не похожий.

Всегда начинаю чтение его новых стихов с трепетом, зная, что вот сейчас что-то обязательно произойдёт. И ожидание не обманывает. С таким же чувством, наверное, археологи находят в земле нуклеусы – маленькие пластинки камня, сбитые древним человеком при изготовлении скребков, ножей и других орудий труда. Приходят в восторг от выверенной точности, с которой наносились удары по базальтовой заготовке. А если попадется сам предмет поиска!.. Тут уж восхищению нет предела.

Русский язык, его образные возможности – уж, конечно, не менее сложный материал. А о том, что эти возможности безграничны, говорить хочется с надеждой и оптимизмом, открывая новые книги любимых авторов, друзей. В том числе Сергея Донбая. Уж он умеет радовать новизной. Без которой вообще не бывает стихов. Не случайно же у покойного Николая Колмогорова появились строчки, как нельзя лучше сочетающиеся с высказанными выше мыслями: «Ослепительный скол новизны спит в банальности самой избитой…»

А вот ощущения критика Соколова от другого поэта – кемеровчанина Александра Хохлова – выпускника Кузбасского политехнического института, производственника и управленца, который днём «кипит» на основной работе, а «творчеству – сосредоточенному, серьёзному – оставался досуг, часто ночной», члена СП России:

«Его стихи – тонкие. Как льдинка после ночных заморозков. С юмором и глубокими прожилками грусти. Многие для детей. И это само по себе важно. Сужу по подаренной Александром книге «Именины сердца» (2003 г.)… Начал читать и остановился только в конце, на содержании. Стал перечитывать, что редко со мной случается, и опять было интересно… Прежде всего, интересен сам автор. Он всюду с нами, то бишь, с читателями… Он добрый, умный, рисковый и жизнелюбивый…» (Статья «Поэзия и проза Александра Хохлова», «Кузбасс», 25 апреля 2008).

От такой оценки у любого автора крылья за спиной начинают расти!

Владимир Боевич много читает. Среди прочитанных им книг – имена известных и забытых авторов. Один из незаслуженно забытых – В. В. Розанов. Имя – мало что говорящее нынешнему молодому поколению.

Немногие предпримут усилие и откроют, например, розановский томик «Уединённое». Неподготовленному читателю покажется непонятной песней «степного певца»: что вижу, то пою… Большая часть книги – отдельные фразы или короткие – в несколько строк – абзацы… Поток мысли. Но какой мощный поток! Владимира Боевича Розанов «зацепил» так, что он к 150-летию русского публициста, писателя философа Василия Васильевича Соколов подготовил для газеты статью «Вспоминая Розанова» («Кузбасс», 30 июня 2006):

«…Читаю Розанова, – делится он в публикации. – Его блестящие журнальные статьи, философские произведения. Ещё современники единодушно отмечали его уникальный язык и стиль. Мысль у него трепетная, как бы не опосредованная письменной традицией и напрямую связанная с бумагой. Вот он упоминает какое-то своё примечание, которое написал «на спинке» письма… Особенность этого языка, на мой взгляд, в том, что Розанов пересказывает не внешние события, хотя сам себя считал лишь созерцателем, а то, как они переломились через душу, ум, мировоззрение и его непосредственное бытие, тут ни одного слова впустую, и тем более в угоду кому бы то ни было. В таких вещах, как «Песнь песней» (по мотивам Ветхого Завета) и о происхождении Библии, он, мне кажется, достигает вершины красочной выразительности как писатель…»

Можно ли сказать лучше о литературном наследии едва не ушедшего в небытие замечательного автора? Наверное… Нет предела совершенству. Но какое чувство слова! Тонкое проникновение в глубину и смысл розановского восприятия окружающего мира! «Он сам по себе, во всём, в каждом своём неслучайном слове, фразе, читаем далее. – И тем, мне кажется, должен быть близок нам, как помощник, в связи с натиском бессмысленности через медиа, масскультуру…»

Из всего складывается настолько серьёзный портрет Владимира Боевича, что хочется называть автора по имени-отчеству. И, чтобы как-то разрядить это не совсем верное представление, уместно вспомнить расхожую шутку: он был настолько серьёзен, что ставил смайлики лишь 1-го апреля… А ведь именно в этот день у героя наших заметок день рождения! Поэтому изменим ракурс, посмотрим на нашего героя глазами редактора, автора многочисленных заметок и книг о литературе и литераторах Кузбасса, краеведа Нины Михайловны Инякиной:

«…Чувством юмора он точно не обделён. Будучи знакомым со мной, зная больше и ближе, чем меня, мою сестру по отцу, Светлану (с ней он учился вместе в Кемеровском пединституте на филфаке, а с Небогатовым (Н. М. Инякина – старшая дочь поэта Михаила Небогатова) работал и постоянно пересекался не только по службе, но и книжки его редактировал), он иногда величал меня «мадам Окунькова» – по моей первой в замужестве фамилии Окунева.

Общались мы с ним, работая в одном здании Кемерова: на улице Арочная, дом 41а находилась библиотека, в которой я работала, и которую переместили туда с улицы Красной, дом 8, где раньше располагалась наша библиотека – это было здание Дома политического просвещения, где я была заведующей читальным залом. А Володя – позволю себе его так называть – работал на Арочной… охранником. И мы практически ежедневно сталкивались с ним: я сдавала ему наше помещение на сигнализацию.

Частенько возникали у нас с ним разговоры на литературные темы. Я как-то насмелилась показать ему несколько своих стихотворений, желая узнать его мнение – всё-таки он профессиональный поэт, бывший редактор Кемеровского книжного издательства, и он, из деликатности, даже нашёл несколько похвальных слов для меня, добавив: «Я так не умею». И подарил мне в рукописи пару стихотворений – образчиков своего творчества. Ах, как же горько я теперь жалею, что не скопировала их тогда (сканера у меня ещё не было), а листки эти не сохранила… Очень жаль, что не запомнила, что это были за стихи по содержанию – одно помню: они были настоящие! И именно они без лишних слов доходчиво объяснили мне разницу между рифмованными мыслями, которыми и являются мои стихотворные строчки, и тем, что называется Поэзией».

***

Владимир Боевич – член Союза писателей России с 2000 года. Он автор поэтических сборников «Прожиточный минимум» (1990), «Подсолнух – затмение солнца» (1998), «Искушение» (2002), «Окна полёта» (стихи, рассказы, 2010). Его книга прозы называется «Баски. Наброски для романа» (2003).

Его произведения печатались в коллективных сборниках «День поэзии», «На Родине моей повыпали снега», «Писатели Кузбасса. Проза. Поэзия»; в журналах и газетах, таких, как «Наш современник», «Сибирские Афины», «День и ночь», «Огни Кузбасса», «Комсомолец Кузбасса», «Наша газета», «Кузбасс».

Решение о принятии Владимира Боевича в Союз писателей России было принято в кемеровском отделении этой творческой организации в конце 1999 года. Решение «первички» утверждается в Москве. Поэтому членский билет Соколов получил уже в 2000-м. А вот «Наша газета», в которой тогда работал Владимир, не стала ждать решения москвичей и заранее поздравила нового члена СП (публикация «Его «Минимум» вместе с «Подсолнухом...», «Наша газета», 8 октября 1999):

«Автор двух поэтических книжек «Прожиточный минимум» и «Подсолнух – затмение солнца» Владимир Соколов на днях принят в Союз писателей. Нам в «НГ» это вдвойне приятно, потому что новый член Союза – штатный работник «Нашей газеты», которая, к сожалению, стихи печатает не каждый день.

Поэтический уровень его стихотворений оценит читатель. Наверное, с таким же пристрастием, как он оценивает статьи Владимира Соколова на самые разные, чаще всего далёкие от поэзии, темы в газете.

Одно можно сказать: автор упорен в своих творческих исканиях, и это качество его характера даёт надежды на новые стихи и новые статьи всё о том же – о жизни, любви, природе и о нас с вами...»

А это строчки стихов из «Прожиточного Минимума» В. Соколова:

Когда-нибудь в спокойной тишине

вдвоём – сверчок и я – на всю округу...

Я этот крик прощу ему как другу,

хотя он признаёт врага во мне.

Когда-нибудь в спокойной тишине

докучливый сверчок и я... Такой же...

Но про себя сверчкую. Зверь побольше.

И не его подруга снится мне.

Когда-нибудь в спокойной тишине,

когда замрёт он, с ней соединившись,

я закричу, надеждой отравившись:

«Прекрасен мир! И не нужна ты мне!»

Когда-нибудь в спокойной тишине...

В целом лирику Соколова и критики, и любители поэзии оценивают высоко. Журналист и писатель Василий Попок в статье «Жизнь на белом свете» – рецензии на книгу стихов «Подсолнух – затмение солнца» («Кузбасс», 24 марта 1999) отмечает:

«Название, по-моему, плохое, потому что заковыристое. А стихи хорошие. И не потому, что – друг, что одно из стихотворений лично мне посвящено (не скрою, но стих этот просто гениальный), а потому, что про строки, созданные Соколовым, можно сказать строкой другого поэта: «Не я пишу стихи. Они меня, как повесть, пишут. И жизни ход сопровождает их».

Стихи его, во всяком случае, те, которые нравятся мне, всегда начинаются с чего-то очень конкретного. Вот «час дворников», которые живут в гармонии с собой, «скребя дворы и скалывая холод в кучи». И больше этого – они, «атлетически напрягаясь», подумывают, мол, «пора взглянуть на белый свет сквозь призму мускулистых истин» (Соколова наслушались). Вот он «настольную лампу зажёг» – я помню, где у него стояла лампа. Вот другое действие совершил – проще и банальнее некуда, только что взял да зарифмовал. Для читателя, который после первой строчки скажет, мол, да и я так смогу – во какой я «мускулистый». Ан и не сможешь. Потому что Соколов действие тут же превращает в Действо...»

Час дворников

Скребя дворы,

И скалывая холод в кучи,

Они не думают, что лучше –

Влезать в окно на чей-то крик.

 

Их валенки подшиты дратвой.

Их мётлы говорят нам: «Раз-два»,

Что глупо понимать,

Как «Здравствуй».

 

Час дворников.

Парад планет!

Какой там крик и даже выстрел?!

Пора взглянуть на белый свет

Сквозь призму

Не предвзятых истин.

«Столешница, освещённая желтым электричеством, у него вмиг становится кусочком Вселенной, – продолжает В. Попок. – И одновременно частью личных проблем: «В молчаливое небо ночное, как в себя самого, посмотрю». Он скажет: «Проеду коммунальный мост, а там рукой подать до звёзд», – и это святая правда, нам же до звёзд и «Боингом» не долететь. Вот она вся разница – он может парить по воздуху и ходить по водам. И даже сидит «привалившись к потёмкам спиною». Ему такое дано. А мы подпрыгиваем и падаем…»

Евгению Богданову

Будто кто-то прикажет – открою

Я внезапно окно. Закурю.

В молчаливое небо ночное,

Как в себя самого, посмотрю.

 

И услышу, как сквозь бесконечность

Кто-то тихо со мной говорит.

Всё по-нашенски, по-человечьи…

Непонятно лишь, чёрт побери!

 

Может, это моя же во мраке

Устремлённая к свету душа

Расставляет дорожные знаки,

Чтобы я не сошёл с виража?..

 

Может, это к себе из былого

Я никак не могу добрести,

Потерял подходящее слово

И взываю к себе: «Погоди!

 

Погоди, погоди на мгновенье!

Как прекрасны поля и леса!..»

Но уже недоступный для зренья

Льётся свет, занавеской сквозя.

 

И природа меняет убранство,

Мир один переходит в другой –

Голосами согрели пространство,

Протекли через время рекой.

 

Что ж, пора! Ну-ка топни ногою,

Сам себя наконец собери,

И тогда ты содеешь такое

Грандиозное!.. Чёрт побери!

 

Но остаться мне с этой задумкой

В мире нашенском, вечно другом…

Вот он, голос. За млечною дымкой,

За неверным табачным дымком.

«Соколов вообще пишет медленно и тщательно – в поэтической кедровой роще (правильнее – бору) кемеровчан-сверстников-друзей (Николай Колмогоров, Александр Ибрагимов, Виталий Крёков) он до времени был подрастающий кедрёныш, только вот и развернулся плечами, когда стало годами переваливать на закат», – завершает В. Попок свою оценку.   

Туманом съело виадук

И рваную дыру в заборе.

А то, что близко, что вокруг,

Намокло в соляном растворе –

 

Наждачной шкуркою пошло.

Першит от сухости морозной.

От блёсток реющих светло.

Но слишком поздно, слишком поздно.

 

В суставах деревянный плач...

Я знаю этот скрип зубовный.

Как льдистен воздух, как шуршащ

При тишине – совсем любовной.

 

Кого зовёшь сквозь стон, дуда?

Не ангелы слетятся мощно,

Нет, заберут меня туда

Вороны две в холщовых пончо...

Особо отмечу: в сборнике «Подсолнух – затмение солнца» у В. Соколова есть стихотворение, которое автор посвятил поэтам начала века. Мне показалось, что это – некое предупреждение о том, что забывать прошлое, отрекаться от него или бороться с ушедшим нельзя. Прошлое и человека, и страны, в которой он родился и живёт, надо не хулить, а помнить о нём, знать его, учитывать его, жить с ним:   

Поэтам начала века

Двадцатый век тонул

Упрямо и угрюмо.

Ещё был слышен гул

Серебряного трюма.

Два перехода вниз

Одной и той же жизни –

Рукой руки коснись,

В которой весть отчизны.

Но шёл за валом вал –

Последний, справедливый.

Пел «Интернационал»

Со сцены шкет сопливый.

Что волновало ум –

Казалось так некстати.

И всё же был тот трюм,

Как в дроби – знаменатель.

Давило бремя тьмы.

И всё же, всё же сами

Перекликались мы

Живыми голосами…

Поэтический сборник «Искушение» Владимира Боевича пришёл к читателю в 2002-м.

Василий Попок уверен, что «прорвавшись «Искушением», Владимир Соколов наконец-то (и насовсем) развеял сомнения, что он поэт. Как говорят – «состоявшийся», со своими интонацией и почерком». По мнению рецензента, с которым трудно не согласиться, Соколов показал себя в «Искушении» мастером, «которому подвластны любые стиховые формы – от классического, почти что балладного строя до афоризмов в несколько рифм».

В его поэтическом творчестве всё чаще звучат философские мотивы, ноты, в основу которых легли раздумья о смысле жизни, о вечных ценностях. И всё это автор выражает своим, не похожим на других, слогом.

Век

Выразить бы, выразить бы день,

Только день, что прожил человек!

Сделать строчку крепкой, как ремень,

Обмотнуть вокруг и взвесить день…

И назвать стихотворенье –

Век.

Впрочем, не все сумели разглядеть в стихах Владимира Соколова оригинального, безусловно, талантливого автора. В том же периодическом издании, где публиковал свои рецензии В. Попок, встречаем мнение другого рецензента на сборник стихов и рассказов «Окна полёта» (публикация «Рецензии, рецензии…», газета «Кузбасс», 11 января 2011):

«…Стихи Владимира Соколова никогда меня особенно не трогали. Стихи как стихи: достаточно гладкие и благозвучные, умело закруглённые в финале, вполне прочувствованные, иногда излишне дидактичные, но прощаем же мы это Некрасову, Твардовскому или Евтушенке. Иногда попадаются стилизации под простонародный говорок, иногда – умеренные изыски в виде причудливой ассонансной или консонансной рифмы, иногда – впечатляющие метафоры, не столь неожиданные, сколь осязаемо-вещественные («каменно-рубиновая зима»). При этом Соколов за долгие годы стихотворной практики так и не выработал резко индивидуальной манеры, которую принято считать одним из главных достоинств лирического поэта: по нескольким строчкам его голос безошибочно опознать не получается…»

И всё-таки, почему-то не хочется согласиться с таким взглядом. А чтобы безошибочно узнавать голос поэта, особый и своеобразный, надо, наверное, чаще читать его стихи…

Был у птиц переполох,

У ворон да галок,

Многострельный трескоток

Сорочиный жалок.

 

Я их крики понимал –

До того дожиться!..

На последний летний бал –

«Карр!», – взлетели птицы.

 

Вперемешку сорочьё,

Вороньё да галки,

Будто чёрное тучьё,

Белые помарки.

 

А по небу низко шло

Что-то в-точь такое.

Ветром будку мне трясло,

Пёс был беспокоен.

 

И большущий лист в пике

Мокро по утрянке

Приложился ко щеке

Белизной изнанки...

***

Проза Соколова своеобразна. Автор многих рассказов умеет подсмотреть то, мимо чего обычный человек пройдёт, не заметив. Видит в малом большое, а в большом – особое, не доступное никому больше, только нашему автору. 

«…Я сидел в бане. И смотрел на запотевшее посередине и замёрзшее по углам оконце. За ним горела лампочка, освещая не первые, уже большие сугробы, теплицу и чуть-чуть парную.

На мокром стекле, похожие на стружки от карандаша, лихорадочно пытались ползать три-четыре мотылька, волоча крылья. А вдоль замазки по периметру бегал маленький паучок. На улице только белые мухи, а тут жизнь продолжается. По какому-то неведомому нам божьему сценарию. Похожая, скорее, на упущение, на ошибку оцепеневшей природы. Случается, хозяева не топят баню неделями, греют воду дома и моются в ванной. Баня вымерзает. Как удалось выжить насекомым? Чем они питаются? Мотыльки, наверное, довольствуются органикой из влаги, а паучок охотится, что ли, за мотыльками? Только паутины у него почему-то нет. Ни в одном уголочке. Может, он ловит их так?.. Без паутины? – Я плеснул на каменку.

Резь от горячего пара заставила схватиться за уши. А насекомым хоть бы что – стали только подвижнее. Один из мотыльков сполз, скользя по влаге, в самый низ, и я увидел, что прямо на него бежит паучок. Наконец-то! Сейчас, конечно, схватит и полакомится. Но вот они столкнулись, недоуменно и, как мне показалось, даже дружелюбно ощупали друг друга лапками и снова – в разные стороны. Не баня, а какой-то Ноев ковчег!». (Рассказ «Аглицкий садик»).

У него в рассказах и люди действуют по некоему схожему сценарию: «ощупают друг друга лапками и – в разные стороны». Только поступки людей воспринимаются гораздо острее, больнее для авторской души, чем действия насекомых.

В его рассказе «Лунная девочка» семья, потерявшая сына, решила взять ребёнка из детского дома – девочку со странным именем Ангина. Пожили они вместе, пытаясь приглядеться, притереться друг к другу. Но не легла на сердце хозяйки семьи любовь к маленькому человечку. Не сумела она вызвать в себе душевной симпатии к чаду. И вернула его назад – в детдом…  

Есть подобный конфликт и в рассказе «Розыгрыш»: демобилизованный солдат Санька пришёл поработать на стройку, «надеясь подзаработать, получить профессию». Можно с грубоватой иронией сказать и так: «ощупать» ситуацию «лапками».

Прорабом все называли хозяина строительной конторы, бывшего военного. Работы было много, но денег он рабочим не платил. Они разбегались, он же взамен набирал новых. И всё повторялось сначала. Санька всё же приходил на стройку, в надежде, что ему заплатят:

«Набравшись наглости, спросил, заплатит ли Прораб ему ещё что-нибудь? Ведь он же приходил. Сидел. Прораб глянул недоумённо.

– В лютые морозы? Кто ж тебя заставлял? Ну, герой! Да, не буду скрывать, сейчас от заказчика деньги поступили. И в первую очередь долги надо отдать.

Санька подумал было, что Прораб, конечно, имеет в виду зарплату. Но тот говорил о других долгах…

– Терпи, казак. Не горюй. Вместе не пропадём. Без хлеба с маслом не останешься…»

Деньги бригаде, в которой он работал, кое-как, необычным, можно сказать, обманным способом всё же удалось получить. «Но Саньку это уже не волновало. Он уволился. Точнее, просто перестал ходить на стройку». Снова вышло: столкнулись они, недоумённо, и – в разные стороны…

Тем не менее, рассказы Соколова «затягивают», читаются быстро и легко, заставляют задуматься о жизни.

***

Его «большая проза», увидевшая свет в 2003 году, получила название «Баски».

«… В детстве, в той его части, что прошла в деревне, мы, мальцы, собирали баски. БАский (баскОй) – значит, красивый. – объясняет автор смысл этого необычного слова. – Например, о девке: баскАстая. Потом узнал. А промеж себя басками мы называли осколки разбитых чашек, блюдец, цветные стёклышки. Наши руки часто бывали в порезах и от басок. Особенно ценились те, на которых имелся остаток узора, позволявший как бы представить целое и заглянуть в другую жизнь. Деревня была старинная и, возможно, среди басок, подворачивавшихся там и сям, попадались и такие, которым по сто и более лет. Мы гордились своими коллекциями, иногда достигавшими внушительных размеров, отдельные экземпляры шли на обмен».

Начинаешь читать этот роман-заметки, роман-мозаику, и сначала охватывает чувство разорванности литературной ткани на мелкие кусочки, не связанные между собой. Но, если удаётся преодолеть эту внутреннюю преграду, становится интересно следить за полётом мысли автора: пытаешься угадать, о чём будет следующий «кусок» повествования, и не можешь ухватить полёт его фантазии…

«Баски» написаны в непривычной, уже несколько подзабытой манере, – пишет о книге Соколова Василий Попок в статье «Противопоказания творчеству. Владимир Соколов. «Баски», Наброски для романа» (газета «Кузбасс», 24 марта 2004). – Это, по видимости, свободный полёт, вольный переход от темы к теме, от лиц к другим лицам, от воспоминаний о «людях и положениях» к подробному бытописанию. Ну, это ж каждому знакомо – в голове всегда вертится, мешаясь между собой, несколько мыслей, от тупых до высоких, только подружка доктора Айболита обезьянка Чичи думала одну и очень короткую мысль, а всяк человек варит странным котелком-мозгом одновременно много блюд. О чём-то думает, даже не замечая, что думает в определённом давнишним толчком направлении – вот так и открытия рождаются в виде будто бы внезапных озарений. Или вылезают наружу подавленные разумом инстинкты – по многократно проклятому за свою проницательность Фрейду».

Снова вчитываемся в строчки набросков для романа:

«…И в этот пролом хлынули вслед за апостолами целые народы. Им уже и умирать-то, вроде бы, не надо в таких же муках, всё сделал за них Распятый. Он пробил её, вошёл в пролом и вернулся назад. Но на то он и Самый совершенный. Простой человек на такое не способен. После Христа, в принципе, должны бы прекратиться все войны... Но в пролом-то пошли и пророки, и другие просто человеки, и потянули вслед за собой весь каинов скарб нравов, обычаев и страстей, наконец, туда стали загонять всех подряд. И усмирение Медины, и крестовые походы в этом клубке, и Афганистан, и Чечня... Поскольку в подсознании война, это – тоже одно из проявлений любви и нежности…»

«Малевич, о котором сейчас снова говорят, пошёл дальше и показал то, что угрожает свету – «Чёрный квадрат». Всё просто – как на ладони. Это в некотором роде затычка. Пробка. Квадрат, в отличие от других геометрических фигур, наиболее простая и доступная в нашем понимании, изображении и изготовлении. Надёжен, устойчив, предсказуем, самодостаточен. Равные стороны, прямые углы, которые числом соответствуют сторонам света.

…В квадратах нельзя обмануться и разочароваться. Они удобны, их легко, с помощью нехитрых манипуляций, уложить, например, в коробку, тогда как другие фигуры, особенно, если они отличаются друг от друга, болтались бы и создавали шум. Чем-то квадрат напоминает мне хорошо знакомое всем «агрессивное и послушное большинство».

…Этот совершеннейший примитив на картине, благодаря полям, как бы выдвинут на нас, и служит предупреждением. Ибо, если ещё более его продвинуть, он может застить всё полотно – и прощай тогда белый свет. Что и произошло уже довольно скоро (картина создана в 1915 году) для значительной части населения страны».

«Попытка черкануть в газете о радостно-лепестковых рисунках Шри Чинмоя, которые мельком увидел на заглянувшей в Культурный центр выставке, не увенчалась успехом. Редактор заявил на планёрке под аплодирующий смех: «Не надо нам Аум Синрикё». Причём здесь эта секта? Но смеялись многие от какого-то бессилия перед остроумием этого борца с терроризмом. Начальник всё-таки, ё-комбат! Над собой смеялись. Примерно так же бывает смешно, когда неожиданно больно ударишься обо что-то локтем или пальцем ноги…»

Вот так легко излагает Соколов простые или «жизненные», как говорят, истории «Басков». Рецензент (газета «Кузбасс»,11 января 2011) увидел, как в них проступает «наблюдательность, и психологизм, и замечательное чувство юмора – при полном отсутствии морализаторства или публицистичности. Это было замечательное чтение. Соколов владеет даром естественной занимательности, когда повествование льётся свободно, без заметных ухищрений, без попыток рассмешить, ужаснуть или поразить, да и вообще без желания непременно понравиться читателю. Однако, о чём бы он ни писал, выходит хорошо… Другое дело, что эта простота и безыскусность, как правило, даётся тяжким трудом...».

Сам же Соколов – о своих набросках романа: «Какова жизнь – таковы и строки: полный хаос! Его-то я и хотел показать. Его и ещё – стремление человека привести всё это в порядок. Что, увы, невозможно. Но от попытки это сделать мы никуда не уйдём...»

И он выкладывает нам в «Басках» «кусочки» своих воспоминаний, торопливо, будто боясь упустить какой-либо эпизод из жизни. Это напоминает нанизывание мандатов-пропусков на штык красноармейца, стерегущего вход, за которым – солидное учреждение. Завершится караул – снимут бумажки с острия, разберут и рассмотрят каждую из них, разложат по нужным ячейкам, если надо, подробно опишут скрытую за ней историю:  

«…Конец восьмидесятых, самый канун забастовок. В магазинах нет мыла. Мать использовала для мытья тела пемоксоль. Но не комплексовала. В войну и не то бывало. Приехал с проверкой первый секретарь обкома Бакатин. Тот самый, которого потом пригрел Горбачёв. Привели его в промтоварный: «А я-то думал – у вас действительно шаром покати. Вон, даже золотые ложки лежат!..»

«...Клювы у весенних скворцов светло-розовые, остренькие, как набухшие соски тополиных почек. Спинки и основания треугольных крылышек с зеленовато-фиолетовым отливом. Как руки школьников-шкодников – в те 50-60-е, когда носили с собой непроливашки и перочистки…»

Юрий Юдин в журнале «Сибирские огни» (2005, заметка «Человек из фарфора») отмечает:

«Соколов делает простую вещь: он возвращает жанр к одному из истоков, а именно – к Розанову. «Баски» – это не про литературу, это про жизнь. Про вещество существования. Здесь есть несколько магистральных сюжетов: служба охранника, любовь к женщине, отношения к водке, воспоминания о молодости. Литература входит сюда украдкой и знает своё место: там мелькнёт цитата из Достоевского, тут – анекдот о Кушнере. Чуть подробнее – о друзьях-стихотворцах, Крёкове или Ибрагимове. И то скорее про судьбу, чем про лирику. Впрочем, у этих персонажей одно от другого трудно отличить…»

В «Басках», считает Василий Попок, по определению автора, «он создавал такую как бы «воронку». Он мне объяснял про эту «воронку», подробно и косноязычно (извини, старик). А я понял аналогией речной воронки или косой «бочки» после водопада – мы же с Соколовым туристы-водники, несколько речек отмолотили вёслами обочь друг друга и про прихотливое плетение струй малость знаем. Итак, воронка. Вот фрагменты жизни, зафиксированные писателем, в этой раскручивающейся петлёй Мёбиуса воронке. Поверху они медленно и лениво, с такой вот банальной очевидностью, можно рассмотреть в деталях, вращаются – в виде мусора и где-то на обочине сознания. Дальше движение убыстряется. Усиливается центростремительная сила, «мусор» сгущается в конгломерат, плотнее и плотнее, и вот – всё уносится в горловину, в никуда, в «чёрную дыру», на «тот свет»… Из таких фрагментов, из «басок»… в конечном итоге создаётся более или менее цельная мозаичная картинка. Разумеется, эта мозаика есть автопортрет – проза-то принадлежит поэту, а о ком писать поэту, как не о себе самом?

Да, ещё раз повторю, Соколов – поэт, даже в своей прозе и, продолжу, такое творчество на удобренном чернозёме самодовольства не растёт, удовлетворённость – его противопоказание…».

Тут и Колмогорова снова уместно вспомнить. Помните, он писал Соколову: «Ты поэтические фразы, размер, внутреннюю музыку и ритм, свойственный лишь этим вещам, соизмеряешь с законами прозы»?..

***

В заключение, думаю, надо добавить, что Владимир Соколов удостоен областных наград. Он – лауреат литературных премий «Энергия творчества» (2009; 2012), журнала «Огни Кузбасса» (2014).

Живёт в Кемерове.

Сергей Черемнов

 

Владимир Соколов. Стихи

Тишина? Тишины не бывает.

Даже там, где лишь небо вокруг

Всё объемлет и всё наполняет

Этот сердце сжимающий звук.

 

Ты ладонями уши закроешь,

Убежав от людей, от всего,

Но и там этот звук ты уловишь,

Будто сам ты источник его.

 

То ли в море ломаются льдины,

То ли в твой заскорузлый приют

Докричались киты и дельфины.

Всё надеясь, что тут их поймут...

 

В родительский день

Вслед за ними ушёл по привычке.

Только там, где я в мороке жил,

Я забыл сигареты и спички,

Сигареты и спички забыл!

 

Не бежать же назад, бедолага!..

Преступил я запретную грань:

Только сгустки то света, то мрака,

Да под ветром осенняя рвань.

 

По осанке узнал – вот мой отчим,

Рядом – мама. Такая же здесь.

И давай: мол, неплохо тут, в общем,

В основном же про курево несть.

 

Мать в ответ даже губ не разжала.

Но открылся мне тайны покров:

Здесь, мой мальчик, другие начала –

Изъясняются люди без слов.

 

Из добра, из нажитого скарба

Мало кто что сумел унести:

Носовые платки да огарки

Восковые в неловкой горсти.

 

Я очнулся. Как будто иголка

Вдруг проткнула мою маяту.

Возвращался в реальность. И долго,

Долго плакал в церковном саду.

 

Поединок

Так не бывает, так быть не должно –

Плачет всесильный рассудок.

Знает он всё, вплоть до истины. Но

Свой у природы рисунок.

 

Не сочетаема тонких ветвей

В утреннем воздухе сетка

С ватманской графикой наших идей

С виду достойных нередко.

 

Реки отравлены, сохнет Арал...

Отдано Млеко отродью...

Не сочетаема наша мораль

С разбушевавшейся плотью.

 

Вот где причина и вот где исток

Войн и семейных разминок!

Сколько догматов уходит в песок,

Не замирив поединок.

 

В вечном стремленье достичь естества

Ветки и птичьего звука

Только Искусство находит слова,

Только Искусство – наука.

 

Дом

На отшибе свой век коротает,

Обомшел, но ещё не зачах.

И стрижи его контур строгают

И дождями окрашен косяк.

 

Ненасытная роскошь уступом

Подпирает забытый ковчег.

Он впечатан в «стекольную группу»,

Как сошедший с «Казбека» абрек.

 

И библейскую блажь повторяя,

Беспокоит кого-то во сне

Под замазкой венозная стая,

Шелестя, как листва, по стене.

 

Его бывший хозяин, художник,

В эти стены давненько не вхож,

Ни за грош променял свой треножник,

Ну а дом на палитру похож.

 

И пора бы под снос. Что не хитро,

Своей плесенью портит он вид,

Но похож этот дом на палитру...

Той молитвой, поди, и стоит?

 

Ты сними меня с ним до разлуки

В искупленье потерянных дней,

Чтоб стоял я, раскинувший руки, 

Окантованный жизнью своей!..

 

Кормление белок

Мы расписаны по столам,

Аппетитно стучат тарелки.

А за окнами по стволам

Беготню затевают белки.

 

На подачки у белок спрос.

Без подачек не быть горелкам.

– В санатории много ос,

Не давайте яблоки белкам!

 

Как без яблок белочкам жить?

И приходится нам без спешки,

Под сердца подгоняя прыть,

Золотые колоть орешки.

 

Всё проходит. А день высок.

Пусть ещё поворчат весталки.

Скоро всех нас в другой лесок

Унесут скандинавские палки.

 

...И подсолнухи лупит зверь,

И про яблоки не забыто.

На кормушке надпись теперь:

«Всем приятного аппетита!»

Источник: http://www.ognikuzbassa.ru/category-poetry/1700-vladimir-sokolov-dolgo-plakal-v-tserkovnom-sadu

Фото: из личного архива Н. М. Инякиной и Internet