Сергей Черемнов. Бесплатный хлеб. (Отрывок из книги «Спасти шахтёров»)

В январе доходило до минус сорока, в феврале – до 35 градусов мороза.  А чаще температура стояла в пределах 20-25 холода. В такие дни отец всегда повторял одни и те же слова:

– Нам, сибирякам, такой мороз – семечки...

Хотя за границей нынешнюю зиму считали самой холодной. Отец, бывало, любил читать вслух газетные заметки о погоде. Вечером, принимаясь после ужина за чай, он открывал газету, и, если встречалась такая заметка, отодвигал чашку в сторону и громко зачитывал её. Допустим: «Зима 1963 года стала самой холодной в XX веке для Западной Европы». Или: «На Англию и Шотландию надвинулся ледяной антициклон из Скандинавии, на Рождество начало теплеть, но через несколько часов остров настиг ещё один антициклон, на этот раз из Исландии». Например, ещё: «В результате сильнейших морозов замёрзли реки Франции и Германии. В Великобритании из-за пятиметровых сугробов Ассоциация футбола страны вынуждена отменить регулярный розыгрыш Кубка Англии. Не привыкшие к морозам в минус 20 градусов по Цельсию англичане ждут окончания популярного соревнования, когда будут доиграны последние игры турнира, начавшегося в январе...»

– Они, видишь ли, непривыкшие! – смеялся отец. – А мы привыкшие, – добавлял он. – У нас снега столько, что люди по крышам домов ходят... И никто улицу не чистит! А если у людей уголь закончится, как новый подвезти? Или – замерзайте, здесь вам не Англия?!

Чем ближе весна, тем меньше запасов оставалось в нашей углярке. Дед Алёха ворчал, нагребая лопатой в старые вёдра очередную порцию угля:

– Шкрябаем уголёк, шкрябаем... Уже до прошлогодних остатков дошкрябали. А морозы всё не отпускают, кумаха их!

Из-за больших сугробов дед не мог проехать домой на лошади. Поэтому вместо горячих обедов баба Сина собирала ему на работу тормозок – хлеб с салом или с колбасой. Дед называл его «сухомяткой», которая надоела ему «хуже горькой редьки». А я, если честно, соскучился по его лошадке – хотелось покормить Аду хлебом, потрогать её жёсткую шерсть, погладить...

Короче, с нашей заваленной снегом улицей надо было что-то делать. И в начале марта отец с дедом Алёхой отправились по соседям – собирать деньги на трактор. Половину воскресенья потратили, переходя от Роговых к Тымакам, от Котелевских к Зайцевым и другим соседям, чьи калитки выходили на Набережную.

Сугробы многим мешали жить: кому-то, как и нам, надо было срочно привезти угля, кому-то дров или чего-нибудь ещё. Бухтел народ: «скорой» до нас не добраться или пожарным, не дай Бог. Никто не возражал скинуться на доброе дело. И когда набралась нужная сумма, дед ушёл договариваться на шахту № 3-3 «бис», где работал знакомый ему бульдозерист. Чистку улицы назначили на ближайший выходной...

Соседи в этот день стояли у своих ворот с мётлами и лопатами. Трактор пришёл ещё до полудня. Мы с отцом тоже были во дворе и одновременно услышали рычание его мотора и грохот гусениц. Он двигался сверху – со стороны Береговой. Я хотел выскочить на улицу – отец удержал, сказав, что это очень опасно.

Громадный бульдозер натужно толкал перед собой громадную снежную гору. Иногда трактор замирал на месте, будто собираясь с силами, и, взревев, снова наваливался на сугроб железным «ножом»-отвалом. Позади него оставалось выскобленная почти до земли дорога. У некоторых домов, мимо каких трактор уже проехал, люди освобождали от снега калитки. Кое-каким заборам не везло: они клонились под напором твёрдых белых валов, которые трактор распихивал по бокам улицы.      

За трактором бежали соседские пацаны. Первым – Толик Рогов. Давненько я не видел его. Следом за ним спешили Лёша Усталов, Сашка Бачин и Серёжка Зайцев.

– Привет! – крикнул я. – Сейчас я тоже выйду, – и резво начал пробираться через придавленную снегом калитку.

Оказывается, они не просто так следовали за трактором: по команде Рогова они «обстреливали» его снежными комьями.

– Давай, бери снежок! – приказал Толик. – Да выбирай покрепче, пусть немецкий танк получит как следует...  

Мальчишки кидались в железную машину настоящими ледяшками. Особо целились в кабину тракториста.

– В окно цельте! – командовал Толик. – Раз, два! – и порция «снарядов» полетела в трактор. 

Мне это не понравилось.

– Зачем, Толик?! Не надо! – попытался я остановить их военную игру. – Он же нам улицу чистит!

– Мазилы! – Рогов не обратил на внимания на мои слова. – Смотрите, как надо...

Он выбрал увесистый кусок льда и изо всех сил швырнул его. Попал прямо в заднее окно кабины. На стекле тут же нарисовалась паутина трещин.

– Атас! – испуганно крикнул Толик и исчез в переулке.

Пацаны побежали за ним. «Ага, – подумал я, провожая взглядом этих трусов. – Доигрались! А ведь я предупреждал...».   

Трактор встал, мотор затих. Из кабины на гусеницу вылез толстый мужик в серой фуфайке и рыжей вязаной шапке, лицо у него было сердитым. Он долго рассматривал разбитое стекло. Потом спрыгнул на землю и подошёл ко мне:

– Ты где живёшь? – его хриплый голос не предвещал ничего хорошего.

– Вон, – показал я рукой на наш дом.

– Родители дома? 

– Ага, – кивнул я.

Он ухватил меня за воротник и потащил по улице.

– Ты чего?! – упирался я, бессильно перебирая ногами. – Пусти! – но мужик молча волочил меня по улице. 

Навстречу уже спешил отец, за ним едва поспевал дед Алёха.

– Что случилось, Фёдор Иванович? – остановил тракториста отец. – Что он натворил?

– Это твой, что ли, Иван? – мужик отпустил меня. – А вон, посмотри, стекло мне в кабине разбили. У-у, варнаки! Ледышками кидали. И этот тоже...

– Как же так, Семён? – отец повернул меня к себе. – Разве же так можно?!

– Я не кидал! – мне стало так обидно, что слёзы выступили. – Наоборот, говорил им, чтобы не кидались... – добавил я шёпотом.

– Конечно! – усмехнулся тракторист. – Все кидали, а он не кидал...

– Не кидал! – заявил я твёрже.

– А кто? – встрял дед. – Ты их видел?

Взрослые замолчали, ожидая ответа. Я сжал кулаки и отвернулся: не могу же я ябедничать и выдавать этих дураков!

– Ладно, Федя, ты двигай дальше, а мы тут разберёмся, язви их, – дед похлопал тракториста по плечу.

– А стекло? – напомнил тракторист. – Оно денег стоит.

– Сколько? – спросил отец.

– Ещё десятку, – Федя зачем-то стукнул себя по лбу. – Не меньше!

– Ладно, – отец вздохнул, полез во внутренний карман полушубка и извлёк оттуда красную денежку. – Держи! А дело надо доделать.    

Дома отец не стал ругаться и выспрашивать, только попросил: «Маме не говорим...».

– Это не я, – снова начал объяснять я.

– Да понимаю, что не ты, – успокоил отец. – Ты же уже большой и знаешь, что хорошо, а что плохо. 

А я подумал, что никогда Толику этого не прощу... 

Про начавшуюся весну все говорили, что до настоящего тепла, похоже, ещё далеко. В марте днём доходило до минус 20, а ночью и того больше. Наши соседи так устали от бесконечных холодов, что стали реже улыбаться и часто ругали погоду. Но что с ней можно поделать?! Оставалось только ждать и молить тепла у Бога, как каждый вечер это делала баба Сина. Она на время выпроваживала всех из кухни, становилась на колени перед иконами, нашёптывала молитвы и кланялась, упираясь лбом в пол.

– Весна-то всё равно придёт, – обсуждали её общение с Всевышним моя мама и тётя Тая. – Лучше бы просила Его цены снизить, да хлеба побольше дать...

Про цены – не знаю, я в них ещё не разобрался, а вот про хлеб... Только что отец сказал маме, что у них в заводской столовой со столов убрали бесплатный хлеб.

– Раньше мы с мужиками в обед ели его, сколько хочешь, – горячился он, жестикулируя руками. – Купим умять чего-нибудь подешевле, и заедаем простым хлебом, чтобы досыта. А теперь – тарелки с бесплатным хлебом убрали. Его, мол, меньше стали заводу выделять. Теперь в столовой начали его давать за деньги. Говорят, хлеба не хватает! Это как же дожили?!

– У нас на шахте тоже про отмену поговаривают, – обеспокоенно отозвалась мама. – Пока, правда, всё по-старому...

Родители прямо-таки «завелись», не обращая на нас с Валеркой внимания. Мы с братом и Рексом сидели в своей комнате, а они на кухне возмущённо толковали о том, что в газетах пишут про одну кукурузу, да и по телеку – тоже, а про слабый урожай пшеницы – ни слова. Что цены на продукты выросли, а в магазинах их не стало. Что в одни руки начали продавать только по две булки хлеба, а если кому надо больше – вставай в очередь всей семьёй. Что людям теперь нельзя держать своего поросёнка, но ведь без него мяса в доме не будет...  

Говорили громко – не захочешь, а услышишь. И часто звучало: лысый да лысый... Я тут же вспомнил, как однажды отец уже произносил это слово. Похоже, подумалось мне, они имеют в виду какого-то человека. Кого? – пытался я сообразить, слушая про хлеб и кукурузу. И только когда отец произнёс: «Лысый Хрущ», – тут же понял. Это же – Хрущёв! Я выскочил на кухню, чтобы срочно проверить догадку:

– Мам! А лысый – это наш Хрущёв? Никита Сергеевич?

Родители замерли с раскрытыми ртами, испуганно переглянулись.

– Не говори, что попало! – воскликнула мама.

– Ерунда какая-то! – поддержал её отец. – Конечно же, нет! И вообще, Семён, подслушивать нехорошо. Ты же уже большой...

И они начали убеждать меня, что не надо слушать разговоры взрослых, которые к детским делам не относятся. А если и услышал что-то, никому не надо рассказывать про эти разговоры. Ага, обиделся я, вы шумите на весь дом, а нам уши затыкать?!

– Ты уже большой, – подвела итог мама. – Должен бы по дому больше помогать...

– Я готов! – ухватился я за её слова. – Говорите, что делать?

Мама посмотрела вокруг, увидела на окне пустой бидон для молока и обрадовалась:

– Пора тебе самостоятельно сходить за молоком...

До того в магазин я заходил только вместе с отцом, когда мы возвращались из детсада. Он покупал себе папиросы, а мне и брату брал кулёк недорогих конфет, печенюшек или сахарных кубиков с кофе и какао. Магазин находился за две улицы от нашего дома – на первом этаже двухэтажного жилого здания. И пока мы шагали от него домой, я успевал съесть половину лакомства – остальное предназначалось Валерке.

А вот мой первый самостоятельный поход за покупками едва не закончился печально. У нашего магазина две таблички с названием. На одной написано «Сельпо», на другой – «Продукты». Поэтому в нём продают всё, что нужно. Внутри два прилавка, и к обоим обычно стоят очереди – за хлебом, мукой и крупой, маслом и сметаной, бутылками водки, рыбными и мясными консервами. 

Зато разливное молоко в любое время года продавали прямо из цистерны, которая стояла на улице перед входом в магазин. Им торговала крупная тётя. Поверх длинной потёртой шубы она надела короткий белый халат с грязноватыми рукавами, голову обмотала шалью, а на ногах – валенки. Однако ей всё равно было холодно на мартовском морозе, она без конца подносила ко рту то одну руку, то другую и дышала на толстые красные пальцы, нелепо торчащие из перчаток с обрезанными напальчниками.

Молоко она медленно нацеживала из крана цистерны в металлический ковшик. В трёхлитровые банки и такие, как у меня, бидончики вливала по три ковша. Чаще всего покупатели подавали ей рубль, и скрюченными от холода пальцами она медленно отсчитывала сдачу.

Когда подошла моя очередь, я сказал:

– Мне три литра...

– Ишь ты, – хмыкнула тётя замёрзшими губами. – А силы хватит донести? – и посмотрела на стоящих за мной людей.

Кто-то сдержанно улыбнулся на её слова. А я поспешил всех заверить:

– Донесу, не бойтесь...

Пересчитал сдачу – как и предупредила мама, это были шестнадцать копеек – сунул их в карман, надел рукавицы и ухватился за ручку бидона.

– Осторожней, – напутствовала тётя. – Не разлей! – и едва не накликала беду.

С непривычки бидон оказался тяжеловат. Я то и дело перекладывал его из руки в руку и медленно шагал по протоптанной в снегу тропинке. Кое-где тропка заледенела так, что требовалась сноровка, чтобы не поскользнуться. Однако в одном месте тропы только я успел подумать, как бы не шмякнуться, – тут же ноги разъехались в разные стороны. Я начал валиться на бок, а в голове промелькнуло: только бы не разлить... Поэтому, падая, я успел вытянуть вверх руку бидоном и удержать его на весу, не перевернув. Но крышка с него всё-таки слетела, и изрядная порция молока выплеснулась на снег.

Оставшееся молоко я благополучно донёс до дома. Мама не ругалась, а отец даже похвалил, что для первого раза хорошо справился с поручением. И с тех пор покупка молока, хлеба и других продуктовых мелочей, типа соли или чая, часто ложилась на мои плечи.  

У меня даже свой интерес к этому появился. Например, если брать только что привезённый с хлебозавода белый хлеб, то он ещё хранит тепло, ароматно пахнет и у него вкусная хрустящая корочка. И я грызу её, пока несу хлеб домой. Только не у каждой булки корочка хрустит – чаще у той, что выглядит темнее. Поэтому в магазине я пытался выбирать:

– Тётенька, – говорил продавщице. – Мне вон ту буханочку, с зажаренной корочкой!

Иногда продавщица давала то, что попросишь. Но нередко могла буркнуть в ответ:

– Бери, что дают...

– Дают – бери, – тут же реагировал кто-нибудь в плотной очереди позади меня. – А бить начнут – беги, пацан! 

Вот так я начал приобщаться к взрослой жизни. Покупая по заданию родителей хлеб, молоко и что-то ещё, стоял в очередях и общался с продавщицами. Считал деньги и сдачу, сверял ценники на прилавке магазина, постепенно узнавал, что почём и сколько стоит.

Литр молока был 28 копеек, булка белого хлеба – 18 копеек, а булка ржаного – 16 копеек. Пачка творога продавалась за 12, плавленый сырок – за 13, а банка сгущёнки – за 55 копеек. Иногда мама разрешала на сдачу взять фруктовое мороженое в бумажном стаканчике за 7 копеек. А молочное мороженое в такой же упаковке за 9 копеек было вкуснее. Дома мы с Валеркой мигом расправлялись с этой вкуснятиной.

Много чего мама часто покупала прямо на шахте, в буфете – колбасу и сосиски, буженину и рыбу, яйца и сыр. А если приносила из шахтового буфета шоколадку или зефир, шутила: «Шахтёрам сладкого подкинули, а я сладкое не ем, вам принесла...»

Вскоре после того разговора про хлебные тарелки мама, придя со смены, рассказала отцу, чем закончилась похожая история у них на шахте

– У нас перед спуском в шахту смена пошла в столовую, – поспешно шептала она, поглядывая в сторону нашей комнаты и не замечая, что там навострились мои уши. – А им: «Теперь хлеб на обед покупайте». Мужики сразу ложки на пол побросали. Кричат: не пойдём в забой, пусть директор с главным инженером сами уголь добывают!

– Что ты думаешь?! Директор сам в столовую прибежал, распорядился тарелки с бесплатным хлебом на столы вернуть. Сказал, пусть едят хлеба, сколько хотят. Шахта не обеднеет, а вот уголь стране очень нужен. В общем, кое-как мужиков угомонили.

И добавила вроде как с гордостью:

– Шахта – это тебе не завод!

– Да уж... – кивнул отец, соглашаясь.

Если честно, я в этих разговорах не видел в них ничего страшного, мало что соображал, не понимая, что так беспокоило взрослых. Да и не хотелось в это вникать. Зато был уверен, наша страна: самая большая и самая сильная в мире. А как иначе?! Наш Гагарин первым побывал в космосе! Наши спутники летели выше всех на другие планеты! Наша смелая армия победила немцев и, если надо, одолеет любых врагов!

А наши шахтёры добывали больше всех угля. Отец часто читал вслух заметки в городской газете про шахтёров-героев. Вечером по телевизору диктор объяснял: «Перед горными инженерами и горной наукой стоит задача ускоренного роста добычи угля за счёт ввода новых мощностей, а также развития открытой добычи и гидродобычи», – мне эти слова казались абракадаброй. Но когда следом показывали, как в Прокопьевске на шахте «Красногорской» хотят добывать уголь водой, все, кто в этот момент сидел возле нашего телевизора, радовались и гордились за наших. Некоторые даже напускали на себя важность – «фуфырились», как говорил про таких в детсаду Димка.   

Холод утренних рассветов последних дней марта отец пытался скрасить утренними новостями по радио. Здесь тоже каждое утро вещали об успехах нашей страны.

«21 марта состоялся последний сеанс связи со спутником «Марс-1», – сообщал приёмник и напоминал, – СССР первым в мире отправил к Марсу космический аппарат. Его полёт продолжается около пяти месяцев. Спутник преодолел дистанцию 106 миллионов километров от Земли. Установлен рекорд дальности космической связи».

– Вот! – поднимал отец вверх указательный палец. – Рекорд! И ничего тут не скажешь... – иногда я не понимал, шутит он или серьёзно.

«25 марта 1963 года в ходе сооружения Красноярской ГЭС перекрыта плотиной самая крупная река Сибири Енисей», – торжественно произносило через несколько дней радио.

– Ого! – делал круглые глаза отец. – Это при минус-то 25! Вот молодцы!

– Погоди, – обрывала его мама, которой сегодня не на работу. – Дай послушать...

«В 17 часов 30 минут сомкнулись оба берега. Усмирённый Енисей упёрся могучей грудью в каменную стену. Он уступил разуму и силе человека, силе могучей техники, – по-праздничному звучал мужской голос. – На перекрытие Енисея по проекту предполагалось затратить двое суток, но он был побеждён за шесть часов и 36 минут. За это время в банкет перемычки было уложено... – приёмник подробно перечислял цифры кубометров бетона, камней и скал. – Уже утром 26 марта перед удивлёнными взорами тысяч людей предстала преображённая панорама стройки. Там, где стремительно мчались воды Енисея, выросла каменная стена, а Енисей несёт свои воды через гребёнку левобережной плотины...»

Мама поплотнее укутывала мою шею тёплым шарфом. И мы выходили с отцом из тёплого дома в морозную мартовскую стынь: мне – в детсад, ему – на завод. А из радио вслед нам неслась песня «Куба любовь моя»...

– Ну вот! – заявлял отец. – А ты говорил?! Сегодня жить можно, – подтрунивал он, глядя, как я ёжусь от холода. – И тепло наступит, Сёма, дай только срок.

Я распрямлялся, и мы бодро шагали по застывшим заснеженным улицам. Хотя на самом деле от долгой холодной зимы все сильно устали, были хмурыми и нервничали из-за каждой мелочи. В детсаду Дарья Ивановна, чуть что, покрикивала:

– Перестаньте шуметь! Вы меня раздражаете!

Дома, если я брался помогать деду Алёхе чистить тротуар, он прогонял меня:

– Иди в избу, не мешай! Крутишься под ногами!

Двоюродный брат Сашка вообще перестал разговаривать – всё-то он занят, всё-то делает свои бесконечные уроки. Мама и та досадует:

– Утром ухожу на работу – темно... И в шахте темень!

Один Валерка доволен жизнью. День отсидит с бабой Синой, а по вечерам приходит домой, и бесятся они с Рексом, скачут до потолка, хохочут и гавкают, никого не стесняясь. Младший брат вообще стал очень непослушным: в ответ на мамины и отцовские замечания начал огрызаться, а на мои – совсем перестал реагировать. Родителям некогда заниматься его воспитанием, а я иной раз не знал, что с ним делать. Чаша терпения переполнилась, когда он начал нарушать правила нашей семьи.

Одно из этих правил мы выполняем неукоснительно. Если в выходной день мама возвращалась с ночной смены и ложилась отдыхать, все ходили по дому на цыпочках и говорили только шёпотом, чтобы не нарушить тишину. Соблюдал молчание и Рекс...

Последний день марта совпал с воскресеньем. Все были дома. Мама отработала «в ночь», пришла с шахты рано утром – мы с братом ещё не вставали – и легла спать. Отец неслышно растопил печку, сварил кашу и разбудил нас с Валеркой. Мы поели, стараясь громко не стучать ложками по тарелкам. Потом отец ушёл к себе в мастерскую, я раскрыл книжку, а брат взялся за игрушки.

В доме стояла тишина. Но мало-помалу из угла, где сидел Валерка начали раздаваться громкие звуки: то брат громыхнёт кузовом своего самосвала, то у него с шумом рассыплется пирамида из кубиков. Я грозил ему кулаком, он отмахивался от меня, однако ненадолго затихал. 

– Прекрати, – прошипел я, когда он зашумел в очередной раз.

В ответ Валерка кинул в меня кубиком. В другое время я бы нашёл, чем ответить. Но в этой ситуации шуметь нельзя, и я решил пойти посоветоваться с отцом.

– Шумит? Не слушается? – переспросил отец и отложил рубанок. – Сейчас объясню ему...

Тут из дома послышался лай Рекса. Это уже переходило все границы. Отец забежал на жилую половину, схватил сопротивляющегося Валерку в охапку, быстро обернул его в одеяло и унёс к деду Алёхе. Рекса просто выпроводили на улицу проветриться. У нас снова установилась тишина. Я на цыпочках вернулся в свою комнату и взялся за книгу.

– Семён, – позвала меня мама из спальни. – Ты же дома? Иди ко мне.

Она лежала в постели с открытыми глазами.

– Я уже не сплю, – вздохнула она. – Хочешь, полежи со мной...

Люблю понежиться рядом с мамой, поэтому два раза меня не надо просить – тут же шмыгнул ей под бок. Мы лежали и болтали о разном. Она гладила меня по голове и расспрашивала про детсад. Я рассказывал ей про Дарью Ивановну, про Димку и Мишку, про Олю и про Наташу.

– Совсем некогда мне вами заниматься, – опять вздохнула она. – А вы с Валерой так быстро растёте...

– Ага, растёт он, – возразил я. – Балуется, как маленький, никого слушать не хочет! Тебе отдыхать не даёт.

– Это он характер показывает, – улыбнулась мама. – Внимания требует. Скоро в садик его отдадим... Вот ты в школу пойдёшь, а он – в детсад на твоё место.

– В школу мне ещё не скоро, – не согласился я. – Ещё весна, потом лето. Не дождёшься...

– Не спеши, – остановила меня мама. – Детсад окончишь, а там, не успеешь глазом моргнуть, школа будет позади. И на работу пойдёшь.  

– Скорей бы, – пробормотал я.      

Мама засмеялась, и я вместе с ней.

– А кем ты хочешь стать? – мы лежали напротив друг друга, и она внимательно смотрела на меня.

– Не знаю, – пожал я плечами. – Наверное, шахтёром. Ведь кругом все шахтёры.

– Шахтё-ёром... – протянула она.

Мне показалось, в её голосе звучит разочарование.

– Дядя Толя – шахтёр, дядя Витя – тоже, дядя Вася на угольной фабрике работает, дядя Женя будет шахты строить, – торопливо выкладывал я свои аргументы.

Да и что тут непонятного?! Многие знакомые мальчишки мечтают стать шахтёрами. Ведь если у тебя отец шахтёр, мама работает на шахте, шахтёрская профессия – самая известная и самая уважаемая в городе, то чего ещё думать над выбором? 

– Я думала, ты врачом станешь или учителем, – она взъерошила мои волосы. – А ты шахтёром. Странно...

– Что странно? – удивился я. – Но ты же сама шахтёр... Шахтёрка. Сама в шахте захотела работать, а я должен идти в больницу!?

– Эх, – она перевела взгляд на потолок. – Если бы ты знал, кем я мечтала быть...

– Кем? – я схватил её за руку. – Скажи, кем?

– Допустим, врачом, – она смешно наморщила лоб. – Только мне не дали.

– Как это? Кто? – я потряс её за руку. – Расскажи!

– Давай в другой раз, – попыталась отговориться мама.

– Нет, расскажи сейчас, – настаивал я. – Мне же интересно.   

Она глянула на стоящий на табуретке возле кровати будильник:

– Ладно, полчасика ещё...

– Школу-семилетку я окончила с хорошими оценками, – мама не смотрела на меня, вспоминала. – Конечно, хотелось ещё посидеть за школьной партой. Но жили мы после войны небогато. Дед Никанор с бабой Мотей нас, четверых детей, растили. Дед работал, а баба Мотя по хозяйству целыми днями крутилась: дом, огород, куры, бесконечные дела на кухне. Хуже, чем на работе... 

– Ну вот, как седьмой класс прошла, объявила им, что собираюсь в восьмой, а потом – в десятилетку, и поступлю в медицинский институт, – задумчиво произнесла она. – Считала, родители и братья меня поддержат. А всё вышло не так...

В тот день мамины планы они обсуждали всей семьёй за ужином. За кухонным столом было тесно. Дядя Вася только-только женился, и они вместе с тётей Фаей первое время жили здесь же, у родителей. В тот вечер дядя Вася первым высказался о том, что думает:

– Какой тебе, Валентина, медицинский?! – рассуждал он о будущем младшей сестры. – Ты же у нас брезгуша, мышь дохлую увидишь, и тебя тошнит. А там болячки, кровь, покойники… Не выдержишь, бросишь.

– Я не ожидала от него таких слов! – обиделась тогда мама на брата. – Спрашиваю его: а что ты мне предлагаешь?

– К нам иди, на обогатительную фабрику, – отвечает. – У нас женщины тоже работают. Да ещё как, – и подмигивает своей Фае, с которой на фабрике и познакомился. Я чуть не кричу ему: я в десятилетку хочу!

Тут в разговор вступил дед Конур:

– Послушай, дочка, такое дело, – говорит, а сам волнуется, самокрутку скрутить не может, руки дрожат. – Видишь, как мы с матерью по дому бьёмся? Не потянем мы твой восьмой класс. Нету у меня здоровья, оставил на лесовале...

Он всю войну в трудармии работал, лес для шахт заготавливал. А следом за ним и дядя Витя вмешался:

– Я ремесленное училище прошёл, электровоз под землёй вожу. На шахте работы много, заработок хороший. И женщины у нас работают. Дело надёжное…

– Я думаю, сговорились они, что ли? – мне показалось, что мама вот-вот заплачет от воспоминаний. – Ну, какая шахта? Кто меня возьмёт? А Виктор и выдал, мол, в горный техникум мне надо идти. На шахте нужны инженеры, техники. И не только под землёй, в техотделе, например.

И баба Мотя с ним согласна:

– А чево? Инженеркой будешь!

И все начали уговаривать маму поступать в горный техникум. Мама не сдаётся:

– Ага! Хотела в белом халате работать, а буду всю жизнь в угольной грязи…

Тогда баба Мотя произнесла слова, которые мама запомнила на всю жизнь:

– Грязна, да честна!

Что поделать, размышляла мама, они – старшие, я на их иждивении живу. Поплакала и решила – надо соглашаться:

– Ладно, говорю им, буду учиться в горном. На шахту пойду… Они сразу обрадовались.

– Ты училась в горном техникуме! – я тоже обрадовался, услышав мамину историю. – Расскажи про это.

– Может, в другой раз, – мама посмотрела на часы. – А то без обеда останемся.

– Нет, – потребовал я. – Сейчас расскажи! Хочу сейчас узнать. Потом помогу тебе картошку чистить.

– Разговорил ты меня, Семён, зачем-то, – она сделала вид, что сердится. – Разве про техникум быстро расскажешь? – и тут же сдалась. – Ладно, попробую покороче...

– Между прочим, наш техникум считается очень престижным учебным заведением! – в её голосе зазвучала гордость.

И она начала описывать, как подала документы на специальность маркшейдера, но конкурс был большим, и она не набрала нужных баллов. Тогда ей, как и другим, не прошедшим на это отделение, предложили перейти на разработку угольных месторождений. Так она и сделала. В их группе оказались всего пять девушек. В основном здесь были уже взрослые парни и посматривали на девчонок свысока. «Всё равно бросите», – часто слышала мама. «Не дождётесь! – огрызались девчонки.

Занятия ей были в удовольствие. Ведь она со школы привыкла хорошо выполнять задания. Без пропусков посещала занятия, всё подробно записывала, серьёзно готовилась к урокам. Сложнее было добираться из дома до учёбы.

– Техникум-то на Тыргане, а это километров двадцать от Буфера. Представляешь?

И надо же было мне заявить:

– Конечно, представляю. Я же его видел...

– Как это? – подозрительно глянула на меня мама. – Когда?

Я сразу покраснел, отвернулся, сделал вид, что закашлялся. Ну кто дёрнул за язык? Не могу же я ей рассказать про наше путешествие по горам! Слово дал молчать... Я прокашлялся, повернулся к ней и сделал честные глаза:

– В газете видел, на фотографии. Там домов много... Давай, рассказывай!

– А-а, – недоверчиво покачала головой мама. – А я подумала...

Она-то хорошо представляет себе эту дорогу от улицы Изоринской на Буфере, где живут бабушка с дедушкой, до техникума на далёком Тыргане. Занятия – шесть дней в неделю. Чтобы успеть к началу, маме приходилось подниматься затемно. В любую погоду она пешком шагала до трамвайного кольца в Тупике, рядом с отцовским заводом. Отсюда трамваем ехала до конечной остановки. Там пересаживалась в другой вагон, и он медленно полз вверх по крутому склону Тырганской горы до нового микрорайона.

Зимой – в метель или сильный мороз – трамваи не выдерживали и останавливались. Тогда студенты собирались кучкой и шли пешком. Шагали быстро, чтобы не опоздать. После учёбы всё повторялось в обратном порядке. Домой мама возвращалась поздно. А ведь надо было ещё подготовиться к завтрашним урокам...

Мама мечтательно глядела в потолок, покачивала на руке мою голову, будто баюкала. А я прикрыл глаза, пытаясь представить её в чёрной форменной юбке и костюме с рядами блестящих медных пуговиц с перекрещенными молоточками. Она рассказывала, как радовались её родители, почувствовав реальную выгоду от обучения дочери на горном отделении. Потому что кроме бесплатной формы, ей каждый месяц платили 420 рублей «казённой» стипендии – немало для послевоенных лет.

Месяцы учёбы протекали не так уж легко. Но, оказывается, больше всего мама боялась практики, которая начиналась летом. В первый раз она проходила практику на разрезе. И оказалось, что ничего страшного там нет. Разрез – такая большая глубокая яма, объяснила она. На её дно идёт дорога для самосвалов, а в самом низу стоит экскаватор. Он выскребает из земли уголь и высыпает в кузова машин. У мамы в руках тетрадка, в неё она записывает, сколько раз каждый самосвал загружали углём.

Зато на следующий год практика получилась намного труднее. Маму направили под землю – в шахту. Здесь она следила, как работают моторы и двигают широкую ленту, по которой «плывут» куски добытого шахтёрами угля. Сломается мотор – звони по подземному телефону, вызывай мастера.

Чтобы подземные ходы не обрушились, их укрепляли крепкими брёвнами. Иногда конвейеры замирали в ожидании новой порции угля, и мама слышала, как потрескивало дерево от громадного давления земли. От этого крупные брёвна надламывались как спички. Мама с трудом сдерживала страх, ей казалось, что всё вот-вот рухнет...  

Я опять едва не проговорился, что тоже был в шахтовой выработке и видел подземные внутренности своими глазами. Только в этот раз вовремя сумел прикусить язык.

А на последней практике маме удалось побыть именно тем, кем она сейчас и работает, – газомерщиком на шахте «Чёрная гора». Она училась проверять, есть или нет под землёй газ-метан. Если в шахте скопится много этого газа, может произойти взрыв. И прежде, чем шахтёры начинают добывать уголь, газомерщик должен измерить уровень газа в выработках и принять решение: можно ли там работать. Случись в шахте взрыв метана, первый спрос – с газомерщика. Так что мамино дело – очень ответственное...

Я давно хотел задать ей один вопрос. Сейчас, кажется, было самое время:

– А если шахтёра под землёй завалит, его что ли уже никак нельзя спасти?

– Ну, почему! – откликнулась она. – У нас в городе есть специальная спасательная часть. В ней мужики служат, как в армии. Если где-то на шахте авария – они сразу туда едут. Лезут под землю, пытаются откопать из-под завала людей или после взрыва газа вывести живых на поверхность. Правда, не всегда удаётся...

Вот теперь, после этих её слов, я точно понял, кем буду: спасателем шахтёров! Только решил пока не говорить ей об этом. Чего её сейчас беспокоить? У неё и без того забот хватает... 

Прижавшись к тёплому маминому боку, я с зарытыми глазами слушал её рассказ про шахту и пытался представить маму в длинном тёмном туннеле. Казалось, вижу её – в спецовке, резиновых сапогах. На голове – каска с фонарём, на боку – аккумуляторная батарея, на поясе – самоспасатель. Где-то позади мамы мелькает свет шахтёрских лампочек. Это шахтёры стоят и ждут, разрешит она или нет добывать уголь... 

Картина начала понемногу расплываться – я начал засыпать. Но смысл маминого повествования всё ещё доходил до меня. Вдруг одна фраза мигом вырвала меня из оцепенения.

– Как ты сказала? – переспросил я.

– Говорю же, диплом я защищала вместе с тобой.

– Как это? – открыл я глаза. – Меня же ещё не было!

– Это ты на свет ещё не родился, – будто по секрету сообщила мама. – А у меня в животике ты уже сидел.

– Маленький что ли? – покосился я на мамин живот.

– Ну, конечно, маленький...

– Знаю, это вы с папой решили родить меня, – вспомнил я «уроки» Толика Рогова. – А я тебе не мешал учиться? Расскажи! – опять потребовал я.

– Ещё как мешал, – она перевела дыхание. – Меня тогда часто тошнило. Ела плохо. Всё время клонило в сон – сил не было терпеть. А надо писать дипломную работу размером с целую книжку, делать кучу чертежей. Представляешь?! Когда наступил день защиты диплома, я тебя тихонечко так прошу: «Не будем сегодня капризничать. Разреши мне нормально всё рассказать и ответить на вопросы комиссии».

– А я?

– А ты вроде бы как услышал. В тот день я чувствовала себя хорошо. Как говорится, зажала нервы в кулак, доклад сделала, на все вопросы ответила... Потом меня направили работать на шахту. Но я не пошла, решила дождаться, чтоб ты родился и немного подрос. А как подрос, мы с отцом отправили тебя в ясли, и тогда я устроилась на «Коксовую».

– Жалеешь, наверное, что не на «Чёрную гору»?

– Нет, что ты! – мама неторопливо потянулась в кровати. – Наша «Коксовая» – самая большая шахта в Советском Союзе!

– Ух ты! Расскажи, как ты там?

– Нет уж, – твёрдо сказала мама.  – В другой раз.

В это время хлопнула входная дверь.

– Слышишь, отец обедать идёт? – всполошилась мама. – А мы разлёживаемся.

– Вот вы где! – заглянул в спальню отец. – Не дали тебе сегодня отдохнуть, Валюша.

– Дали, дали, – мама откинула одеяло и живо поднялась. – Мы с Сёмкой ещё и поболтать успели.

Эх, подумал я, успели, да не про всё…

***

Полностью читать книгу можно здесь:

https://слово-сочетание.рф/uploads/books/cheremnov-spasti-shakhterov.pdf;

Или здесь:

http://f.kemrsl.ru:8081/iap/DFDL/licenzion/2023/Cheremnov_S.%20I._Spasti%20schachtera.pdf