Сергей Черемнов. До свиданья, детский сад. (Отрывок из книги «Спасти шахтёров»)

20 января 2025 

– Дорогие родители, уважаемые гости! – подрагивающим от волнения голосом объявила Дарья Ивановна. – Сегодня в нашем детском саду самое большое торжество. Для наших выпускников, будущих первоклассников, это самый трогательный праздник!

Мы стояли, разбившись по парам, слушали воспитательницу и разглядывали своих родителей. Мама сидела во втором ряду, рядом с отцом Димки, и часто-часто моргала глазами, полными слёз. Почти все мамы прикладывали к лицам платочки и хлюпали носами. Даже заведующая детсадом Нина Владимировна «рассиропилась» и с умильной улыбкой поглядывала на нас. На входе в группу толпились нянечки и воспитатели из других групп.

Родителей сегодня собралось много, потому что праздник проходил в субботу – в первый день лета. Хотя самого лета не чувствовалось. На улице было пасмурно и очень прохладно. И в нашей группе ощущалась зябкость. Но если родителям разрешалось сидеть в верхней одежде, то детям пришлось снять куртки, кофты и свитера, чтобы выглядеть нарядно. На мне была новая, в светлую клеточку рубашка с коротким рукавом и чёрные шорты. От этого мерзли руки и коленки. Оля, с которой мы стояли в паре, красовалась в длинном тёмно-синем платье в белый горошек. Её ладонь в моей руке была тёплой, и, наверное, только это помогало мне не стучать зубами от холода, а может быть, от волнения.

После Дарьи Ивановны вперёд выступила Нина Владимировна, шумно высморкалась и начала:

– Мы провожаем наших лучших ребят в школу... – всхлипнула заведующая. – И надеемся, что они хорошо запомнят последний день в саду! С нашими выпускниками мы связываем свои надежды, и, конечно же, хотим, чтобы они были счастливее нас! – она снова приложила к носу платок, замахала свободной рукой, будто отгоняя от себя надоедливую муху, и отвернулась...    

«Ещё вчера, – размышлял я, слушая её, – даже не смог бы подумать, что она умеет плакать», – и прослушал начало стиха, который читал Димка:

– ...И с волненьем смотрят мамы на вчерашних дошколят. И теплеет взгляд у папы, и подмигивает брат... – он умолк и потупился.

За ним продолжила Оля:

– Даже бабушка украдкой поднесла к глазам платок... Будет школьником отныне дорогой её внучок!

Дальше подошла моя очередь говорить. Я набрал полные лёгкие воздуха и прокричал:

– Но сегодня в день прощальный мы не будем унывать! Детский сад наш будем долго добрым словом вспоминать!

Следом за мной декламировали свои строчки другие дети. А Дарья Ивановна делала мне знаки, чтобы в следующий раз читал свой стих потише. «Не понимает, – вздохнул я, – если не кричать, то в горле сильно першит». Было очень грустно и не хотелось верить, что мы больше никогда не придём в старшую группу.

Потом под пианино мы хором исполнили песню «Детский сад – это домик для ребят!» Получилось не очень стройно, хотя Дарья Ивановна пела вместе с нами. На репетиции выходило лучше.

Мы танцевали и снова пели. Читали стихи про то, как любим свою группу, как играли здесь и отдыхали на сончасе, как накрывали к обеду столы и слушали книги.

«До свиданья, добрый сад, – уныло запевали мои друзья. – Вспоминай нас, всегда вспоминай. Помаши нам рукой на прощанье и других под крыло принимай...».

Настроение у всех было такое, что хоть плачь вместе с мамами и воспитателями. Наверное, так бы и вышло, и среди девочек кое-кто уже начал тереть кулаками глаза. Хорошо, что Мишка разрядил ситуацию: он появился на нашем празднике точно по сценарию, внезапно выйдя из спальни. Его нарядили в школьную форму, которая на его толстой фигуре смотрелась очень комично. Он, видно, второпях промахнулся, косо застегнув пуговицы на животе, отчего серый пиджак сидел на нём криво. Ремень с жёлтой бляхой висел ниже пояса, а фуражка с кокардой едва держалась у него на затылке.

Глядя на его потешный вид, ребятишки заулыбались, раздались смешки. Начало меняться настроение и у родителей. Я несколько раз хлопнул в ладоши, и следом все зааплодировали Мишке. Он в ответ чинно поклонился, отчего его фуражка слетела на пол. Дарья Ивановна кинулась ему на помощь. Подняла фуражку и вернула её на Мишкину голову, быстро перестегнула ему пуговицы на пиджаке и подтянула ремень. Мишка сразу постройнел, подтянулся и начал:

– Впереди нас ждёт другая, удивительная и неповторимая планета под названием «Школа». Это планета...

И замер с открытым ртом – забыл слова и растерянно глядел на Дарью Ивановну. Родители снова захлопали, а мы чуть ли не хором начали подсказывать ему: «Это планета знаний, тетрадок, глобусов и книжек», – его слова мы выучили на репетициях.

– Да! – радостно воскликнул Мишка и повторил. – Это планета знаний, тетрадок, глобусов и книжек! Вы хотите отправиться в путешествие?

– Да! Да! Да! – хором весело ответили мы.

Самочувствие улучшилось у всех. А тут ещё няни принесли кучу портфелей и ранцев и начали раздавать нам. Мне достался ранец из чёрной кожи с двумя лямками. Я заглянул внутрь, и очень обрадовался: там были букварь, пенал с карандашами, ластиком, перьевой ручкой и тремя железными пёрышками. Но особо мне понравилась белая фарфоровая чернильница...

Дети нашей теперь уже бывшей старшей группы быстро покидали детсад.

– Давай! – я по-взрослому похлопал Димку по спине. – Ещё увидимся как-нибудь.

– Ага, – грустно улыбался Димка. – Конечно, увидимся! – и мы с ним крепко обнялись.

Оля пошла домой вместе с Мишкой – они жили рядом, и их мамы знали друг друга. Прощаться со мной она не стала, лишь посмотрела издалека и отвернулась. А Мишка беззаботно помахал нам с Димкой. Мы с мамой тоже вышли на крыльцо.

– Ну, вот и всё, – голос у мамы дрогнул. – Теперь ты точно большой, Сёма. Жалеешь, наверно, свой садик?

– Что ты, мам, – как можно беззаботнее ответил я. – Да и вам легче. Не надо каждое утро водить меня сюда.

– Не скажи, – засмеялась мама. – С сентября сюда Валеру приведём. Он уже до садика дорос, а ты до школы. Бежит времечко... 

Через несколько дней родители на мотоцикле отвезли меня на Буфер – к бабе Моте и деду Конуру.

– Поживёшь тут немного, – сказала мама. – А мы пока дома стены побелим, полы покрасим.

– Ещё печку надо переложить, – вспомнил отец, – Что-то тяга у неё хуже стала...

Баба Мотя приготовила мне в большой комнате знакомую раскладушку, с которой я уже знался, оставаясь здесь ночевать.

– Будете с Юрой в горнице спать, – объявила она. – Он на нашей кровати, ты на раскладушке. А мы с дедом на кухне уместимся.

Мы с двоюродным братом Витькой осмотрели со всех сторон моё ложе, по очереди полежали на нём. Раскладушка визгливо скрипела, если на ней поворачиваешься с боку на бок. Потом мы залезли на кровать, где предстояло почивать дяде Юре. Кровать окутывала пышная мягкая перина. Лежать на ней – одно удовольствие. Но я не стал обижаться на бабушку, ведь им с дедом предстояло тесниться на узкой односпальной койке. Раз она так решила, значит, так надо. Ей виднее...

Мы с Витькой радовались встрече. Первый день до обеда, ходили, обнявшись, по палисаднику и не могли наговориться. Его родители ушли на работу и нам никто не мешал. Мы покачались на качелях, привязанных между стволами берёз. Долго сидели на скамейке, спрятавшейся в густой зелени. От кустов черёмухи и сирени тянуло вкусным ароматом увядающих цветов. Тут нас и отыскала баба Мотя. Обед она накрыла на летней веранде.

– Намяла вам варёной картохи с маслом и сметаной, – объявила бабушка. – Ешьте хорошенько да побольше, молоком запивайте. Потом пойдёте деду помогать. Надо картошку досадить. А то скоро лето кончится, а мы всё картошку досадить не можем. Земля-то простаивает!

– Сейчас старую картошку съедим, и будем сажать новую, – съехидничал Витька.

Мы тихо похихикали, чтобы не обидеть бабу Мотю, съели по полной тарелке бабушкиной вкуснятины и отправились на огород. Он у них такой огромный, что немного похож на поле, где выращивают картошку мои родители. Бабушкины грядки занимали на нём малую часть, остальное пространство шло под картофель. Земля здесь чёрная и жирная. Чтобы вскопать её, дед Конур нанимал соседей, у которых были лошадь и плуг.

На дальнем конце огорода возились дед и дядя Юра. Дед проделывал лопатой цепочку небольших ямок, а дядя двигался с ведром вдоль этого ряда и кидал в каждую из них по картофелине. Мы подошли поближе и услышали голос деда Конура.

– Ты будешь стараться или нет? – ворчал он. – Видишь же, мимо кинул. Так подойди, поправь. Всё-то я за тебя должен делать.

– Да я стараюсь, пап, – огрызался Юрий. – Подумаешь, не попал раз...

– Да какое там – раз, – гнул своё дед. – Бездельник! За что не возьмёшься, всё у тебя кое-как...

Дед Никанор, наконец, увидел нас и остановился, воткнув лопату в землю.

– Помощники пришли, – тыльной стороной ладони он провёл у себя под носом. – Давайте так: ты, Юрка, бери вторую лопату, будем вместе лунки копать. А вы хватайте ведро с семенами... Только землю сильно не топчите. Нам во-он до того забора дойти, – показал дед Конур. – Сотки три. Остальное уж засеяли. Если будем поспешать, скоро управимся. 

Ведро оказалось большим и тяжёлым, чтобы сладить с ним, мы насыпали в него семян до половины и вдвоём таскали его между рядков. А свободными руками кидали картофелины в лунки. Дед работал без остановки, как заведённый, дядя же то и дело тормозил, шумно отдуваясь и почёсывая то бок, то плечо. Дед всякий раз подгонял его, отчего и мы ускорялись. Понемногу дело неминуемо шло к завершению. Когда до конца оставалось совсем немного, Витька вдруг захохотал:

– Ха-ха-ха! – заливался он. – Ты как шахтёр! Посмотри на себя...

А я глянул на него – все щёки у брата были размалёваны грязными полосами и пятнами, отчего его лицо напоминало морду зебры. Это было так смешно, что я тоже не смог удержаться и, схватившись за живот, закатился от смеха. Мы с братом гоготали так, что только по земле не катались, хлопали себя по бокам и приседали, показывая пальцами друг на друга. Работа замерла, хотя сделать оставалось всего ничего. Дядя Юра тоже хихикал, глядя на нас. Даже дед Конур сменил суровый вид на усмешку. Пока мы ржали друг над другом, он забрал у нас ведро, покидал семена в пустые лунки и начал рыть новый ряд. В конце концов он не выдержал:

– Идите в дом да умойтесь. Как докончим, я баню растоплю, – и замахнулся лопатой на дядю. – Чего стоишь? Три рядка осталось!

Баня у деда Конура побольше нашей. Жар в ней был мягкий, не обжигал тело и не гнал тебя наружу. Мы с Витькой долго сидели в ней. Уже успели помыться дед и дядя Юра. Потом на их место подоспел вернувшийся с работы дядя Вася. Когда мы в третий или в четвёртый раз наполнили свои тазы тёплой водой, он шлёпнул Витьку по голой попе:

– Давайте-ка закругляться, сынок, а то женщины сегодня баню не увидят...

Баба Мотя приготовила на ужин свои блины, поставила к ним миски со сметаной, топлёным маслом и малиновым вареньем. Пока они с тётей Фаей мылись, мы успели скушать все блины. Правда, нам помогал дядя Юра. А дед насытился варёной картошкой, которую заедал ломтиками пожелтевшего сала прошлогоднего засола.

В огромном алюминиевом чайнике с кипятком бабушка заварила сушёные фрукты, ягоды и травы, и мы пили ароматный чай. Наступил вечер. Погода стояла ясная. За окнами веранды садилось солнце, и его оранжевые лучи заставляли нас щуриться. Все пили фруктовый чай и лениво перебрасывались словами. Я приканчивал уже четвёртый стакан, и всё не мог напиться после бани. Как интересно, думал я, ведь это моё первое лето, которое проходит не на детсадовской даче.

Мы с Витькой попросились ночевать вместе, но нам не разрешили. Оказывается, ему с утра надо идти в больницу.  

– Успеете ещё вместе! – категорически прервала нас тётя Фая. – Лето впереди...

Как только мы улеглись по своим местам, домашние погасили свет и сразу мирно засопели. А я не мог заснуть на новом месте, лежал и смотрел в тёмный потолок. В доме стало сумеречно и тихо, но не надолго. Каждые несколько минут с улицы доносился шум ночных поездов, ведь железная дорога проходила недалеко от бабушкиного дома. Я начал вслушиваться в звуки, на которые днём не обращал внимания.

Сначала гул поезда, возникая вдалеке, звучал тихо и монотонно. А дальний свет фар электровоза вычерчивал на потолке тени от оконных переплётов. Приближаясь, шум состава нарастал, тени медленно двигались, перемещаясь на белую стену. Потом свет мгновенно исчезал вместе с тенями, и комната снова погружалась во мрак, а звук усиливался так, что было отчётливо слышно, как тарахтят колёса по рельсам. После как бы в обратном порядке звук постепенно затихал. Поезда резво катили по Прокопьевску то в одну сторону, то в другую.

«Куда они едут? – думал я, следя за движением теней. – Что везут? Наверное, уголь с шахт... А может, это люди едут в другие города или даже – в другие страны? Вот бы поехать вместе с ними и посмотреть, что есть там, дальше Прокопьевска», – так и задремал под стук колёс...

Утром не надо было подниматься в садик, но по привычке я проснулся рано. Дед как раз уходил по делам. Баба Мотя стряпала на печке оладьи. А дядя Юра ещё спал. Готовые оладьи возвышались на столе такой вкусной золотистой горкой, что я, не умываясь, принялся за них.

– Витьки нету, – сообщила бабушка. – Тётя Фая повела его в больницу. Так что, ешь, не торопись. Потом пойдём в стайку, поросёнка тебе покажу.

– А как зовут вашего поросёнка?

– Васькой кличем. Уж такой он шустрый! – баба Мотя задорно засмеялась, а потом повернулась ко мне. – Ты только про нашего поросёнка никому не рассказывай...

Наверное, всех на свете поросят называют Васьками, подумал я. Поросёнок был маленький и очень быстрый. Он носился по стайке, пугая гуляющих за перегородкой кур, забавно хрюкал и норовил засунуть свой розовый пятачок в чугунок, из которого бабушка накладывала ему в корыто жижу, приготовленную из неочищенной варёной картошки, перемешанной с мелко нарубленной травой. Пока поросёнок ел, почмокивая и повизгивая, мы с бабушкой гладили его бока, покрытые белёсыми волосками, чесали за ушами.

– Ест хорошо, – хвалила его бабушка. – К зиме большой вырастет.

Я не стал спрашивать, что с ним будет потом, когда он вырастет, – я это уже знал... Без Витьки становилось скучно, и я решил выглянуть на улицу. У калитки возле бабушкиного дома на свежей зелени сидели на корточках два мальчишки. Одного я знал: он жил с мамой по соседству, отрастил на голове длинные светлые кудряшки и любил, чтобы его называли Александром. Фамилия его Шакиров. С другим мы не были знакомы. Они развлекались тем, что по очереди лениво бросали перед собой перочинный ножичек. Он не хотел втыкаться в землю, но их это не расстраивало, наверное, потому что игра не шла на интерес.

– Привет, Сёмка! – поднялся Александр. – Ты сегодня приехал?

– Нет, вчера, – я подошёл к ним.

– А как же детсад?

– Всё! – я постарался нахмуриться, чтобы разговор шёл по серьёзному. – Я его – всё... В общем, закончил. Теперь в школу пойду.

– Молодец! – Александр пожал мне руку. – Я тоже в первый класс пойду в сентябре. А это Женя, – представил он своего друга. – Он теперь на другом конце нашей улицы живёт. Ему семь лет, а в школу его не отдают, болеет он чего-то...

– Да ладно тебе... – смутился Женя. – Болею – не болею, кому какое дело? – по-взрослому рассудил он.

Рядом с крепышом Александром он выглядел очень худым и оттого казался выше ростом. Жидкий тёмный чубчик прилип к его вспотевшему лбу. Мы познакомились и стали думать, чем бы заняться. В ножичек играть не хотелось, однако никаких интересных идей на ум не приходило.

– Предлагаю слазить в спецавтохозяйство, – придумал Александр. – Тут недалеко. В заборе у них дырка есть, я знаю...

– А что это такое? – раньше я не слышал такого длинного слова.

– Ты что, на толчок не ходишь? – засмеялся он, а Женя смотрел на меня с застенчивой улыбкой. – Они из туалетов дерьмо выкачивают, выгребные ямы чистят. Там машины с такими большими баками, как у бензовозов. Только возят не бензин... Говночисты, понял?

Да, оказывается, видел я такие машины, и знаю, где их гараж с большими воротами и будкой охраны – рядом, на Зенковской улице. Посмотреть поближе на это необычное хозяйство, конечно, было бы интересно. Только как туда попасть?

– Не трусьте! Идите за мной, – скомандовал Александр, – и потопал вперёд, нарочно косолапя ногами.

Мы вышли на Зенковскую и через несколько домов свернули в едва заметный тонюсенький переулок, огороженный с одной стороны сплошным высоким забором, с другой – редким штакетником. Метров через сто Александр присел возле забора, отодвинул в сторону одну доску и исчез в образовавшемся отверстии. Я последовал за ним, за мной полез Женя.

Перед нами открылся длинный неширокий двор, вдоль которого тянулось одноэтажное здание, разделённое на многочисленные стоянки-гаражи для автомашин. Сами машины с круглыми зелёными баками вместо кузова стояли или возле своих гаражей, или рядом с забором, который мы только что миновали. Рядом с некоторыми автомобилями сновали люди. Одна машина с фыркающим мотором находилась у ворот, очевидно, ожидая, когда они откроются и выпустят её наружу.

– Чувствуете запах? – полушёпотом спросил Александр. – Это дерьмовозки так пахнут.

Запах, и правда, был очень сложный. Казалось, что одновременно пахло и отработанным бензином, и машинным маслом, и духом поросячей стайки, и уличным туалетом. Мы с Женей поморщились, а Александр под прикрытием машин смело двинулся вдоль забора. Мы поспешили за ним. 

Крышка капота ближайшего грузовика была открыта. У переднего колеса машины на земле лежал кусок брезента, на нём рассыпали какие-то железки. С ними возились два мужика, а над капотом нависала фигура третьего. Одного из мужиков я узнал сразу – это был дед Конур. Я оторопело застыл на месте, разглядывая деда. Рукава его холщовой куртки, которую он надел дома поутру, были закатаны до локтей. Он стоял на коленях, прикручивал большим ключом крупную гайку и переговаривался со своим напарником, тот тоже ковырялся с железякой поменьше. Нас мужики не заметили и продолжали работать. 

– Ты чего? – ткнул меня в бок Александр. – Пошли, а то увидят...

Он проследил за моим взглядом.

– Ну-ка, ну-ка! – и он расплылся в улыбке. – Так это же твой дед! – чуть не в голос воскликнул он. – Так он здесь работает? Дерьмовозки чинит?!

– Нет, – как можно равнодушнее отмахнулся я. – Похож, да не он. Ты обознался...

И тут дядя, что возился в капоте, громко произнёс:

– Никанор, подай-ка мне плоскогубцы.

Дед, не спеша, поднялся на ноги, держась одной рукой за поясницу, протянул напарнику инструмент. Постоял, расправляя плечи и посматривая по сторонам, и заметил нашу небольшую компанию. Он приставил к глазам ладонь, разглядывая нас.

– Сёмка, ты, что ли? Етит вашу! – ругнулся он. – А ну-ка домой идите! Нечего по гаражам шастать! – и топнул ногой, делая вид, что собирается побежать в нашу сторону.

Его напарники тоже грозно уставились на нас. Александр первым бросился к дыре в заборе, Женя семенил за ним. Я отстал, шёл не торопясь, отчего-то стало так стыдно, что боялся поднять глаза. Пацаны ждали меня в переулке. Лицо Александра сияло ядовитой улыбочкой. А Женя старался не смотреть на меня.

– Что же ты не сказал, что твой дед здесь работает, дерьмовозки ремонтирует? – начал ехидничать Александр. – Нормальные мужики на шахте вкалывают. Вон отец мой...

– Отвяжись! – крикнул я. – Откуда я знал! Он тоже на шахте работал, когда молодой был! А старых в шахту не берут!

– У шахты есть разная работа, – не унимался Александр. – Там устроиться можно, где хочешь. Мой отец...

– Что ты привязался со своим отцом! – оборвал я. – Ты сам-то хоть раз на шахте был? – по его молчанию стало понятно, что не был он на шахте. – А я был! И то не хвалюсь! И вообще, иди ты, Сашка...

Я повернулся и побежал к бабушкиному дому.

– Семён! – кричал мне вслед Александр. – Ну, хочешь, подерёмся? Или, хочешь, помиримся?

Я ничего от него не хотел. Пробежал мимо бабушкиного крыльца и нырнул на скамейку в кустах. Сидел и досадовал на деда за то, что он работает в спецавтохозяйстве, злился на ехидного Александра... Слышал, как меня звала баба Мотя, но откликаться не хотелось. Бабушка сама заглянула в кусты:

– Вот ты где, Сёма! Айда-ка обедать. Я супу с курицей наварила. Дед на обед явился, Юрка голодный. Тебя ждём...

Я тоже проголодался, но встречаться с дедом решительно не хотел.

– Ешьте сами, – выдавил я сквозь зубы. – А я пока не хочу. Как проголодаюсь, так сразу поем.

Бабушка опустила плечи и удалилась. А мне стало ещё досаднее оттого, что они там едят вкусный суп, и им нисколько меня не жалко. Нет, плакать я не собирался, но от обиды глаза пощипывало. Прошёл, может, час, а может, больше. Есть хотелось всё сильнее. И я уже приготовился плюнуть на всё и сдаться на милость бабы Моти и её вкусного супа. Но тут появился Витька. Он неслышно просунул голову меж кустов и наблюдал за мной до тех пор, пока я сам не заметил его. А когда я его, наконец, увидел, он крикнул:

– Ха! Ты чего тут сидишь, Сёмка? Баба Мотя сказала, что ты и от обеда отказался. Сдурел, что ли? – он уселся рядом на скамейку.

– Не ори, – оборвал его я. – Ты зачем в больницу ходил?

– Меня обследуют, – он обхватил плечи руками. – Сказали, что у меня ревматизм...

– Забавное название, – услышал я сегодня ещё одно незнакомое слово. – Что это?

– Фиг знает, – махнул рукой Витька. – Коленки у меня зудят, иногда ноют ночью. Да ерунда это! Докторша сказала, не смертельно, только лечить надо. Укол мне вкатили...

Мы немного помолчали.

– А я жрать хочу, – вздохнул мой двоюродный брат. – Может, пойдём, поедим?

Суп оказался таким вкусным, что мы с ним умяли по две миски, заедая густое вермишелевое варево ломтями серого хлеба. Баба Мотя налила бы нам и по третьей, но места в наших животах больше не оставалось. И мы, переваливаясь с боку на бок, решили побродить по двору, обсуждая недавно виденные по телевизору фильмы.

– Видал? – вспоминал Витька. – Зимой показывали «Мы из Кронштадта»?

–  А как же! – отзывался я. – Он там оторванные погоны то на плечи себе приставит, то опять снимет. И всё охает: «Мы пскопские! Мы пскопские!»

Мы посмеялись.

– А вы недавно смотрели «Оптимистическую трагедию»? – припоминал я.

– Ага! – ликовал он. – Она как достанет наган, как закричит: «Ну, кто ещё хочет комиссарского тела попробовать?!»

Мы восстанавливали в памяти содержание картин, разбирая по деталям действия героев, их смелость, трусость врагов, потешались над смешными моментами...

К вечеру вернулся с работы дед Конур. Он скинул в сенях куртку и рубаху и долго умывался на кухне под рукомойником, покряхтывая от удовольствия. Баба Мотя расстаралась и на ужин нажарила маленьких румяных пирожков, одни – с картошкой, другие – с яйцом и зелёным луком, и ещё – с квашеной капустой, которую она сначала отдельно потушила на сковороде.

Мы уселись вокруг посудины с пирожками. И, глотая слюнки, ожидали, пока бабушка нальёт кому молока, кому чаю.

– А мне, может, плеснёшь рюмочку с устатку? – попросил дед.  

– Не можешь ты без этого, – заворчала баба Мотя, но дедову просьбу выполнила.

Я старался не встречаться с дедом взглядом и старательно отводил глаза. Он тоже не вспоминал дневное происшествие. Все нахваливали пирожки, громко жевали и звучно прихлёбывали из чашек. Бабушка стояла возле печки и следила за едоками, вовремя подкладывая нам новые пирожки, и подливала в наши чашки.

Дед нахваливал стряпню и, наверное, про всё забыл. Я взглянул на него. Он раскраснелся от еды, на кончике его длинного носа забавно повисла капля. Не сдержавшись, я громко фыркнул, и все посмотрели на меня. 

– Ты чего? – повернулась баба Мотя.

– Вон, – дурашливо показал я. – У деда Конура под носом...

Дед тут же провёл там ладонью, достал из кармана мятый-перемятый платок и шумно высморкался.

– Ты зачем сегодня ко мне на работу приходил? – он потянулся за очередным пирожком. – Балуете? А туда лазить нельзя! Машин много, попадёте под колёса, а шофёр отвечай...

– Да там одни дерьмовозки, дед! – вырвалось у меня.

Я чувствовал, что надо бы промолчать, но вопросы сами полетели с языка:

– Я думал, ты деревья садишь, а ты туалеты чистишь? Другой работы нет, что ли? Как ты там работаешь? Мальчишки смеются...   

– Хм! – хмыкнул дед Конур и отложил пирожок.

Юрий молча уткнулся в свой чай, а баба Мотя загремела кастрюлями, передвигая их на печке. Дед долго смотрел на меня, пока я не отвёл глаза.

– А что? – пожал дед плечами. – Тут – рядом с домом. А в Зеленстрой далеко добираться. Что тебе не нравится? Я машины чиню. Дело хорошее...

– Ну как ты не понимаешь? – удивился я. – Это же ужас!

– Погоди, – остановил дед. – Почему ужас? Дело житейское. Ты сам-то с утра в туалет ходил?

– Вот именно, ходил! – усмехнулся я. – И что?

– И вчера ходил, – дед положил на стол сжатые в кулаки руки. – И позавчера... И все туда ходят. А кто у вас дома сортир чистит, знаешь?

Я поморщился от его вопроса и отрицательно помотал головой.

– То-то же, – сказал дед. – А я знаю, кто – твой дед Алексей Васильевич. Он понимает, если его не чистить, катастрофа может быть.

– Да ладно! – не поверил я.

– Вот именно! – дед Конур пристукнул кулаками по столешнице. – Такая гадость будет вокруг, что ой-ёй! Хорошо, если только в нашем доме случится. А если во всём городе гальюны не чистить? Весь город зарастёт говном, – последнее слово дед выделил особо.

– Так и скажи пацанам, что ассенизаторы – самые нужные люди. Санитары города! Са-ни-та-ры, – медленно повторил он по слогам. – Понял, Семён? – и, не дожидаясь ответа, вскочил из-за стола и едва ли не бегом вымахнул на улицу.

– Опять курить пошёл, – сказала баба Мотя. – Он, как расстроится, так курит и курит! Курит и курит! А ты, Сёмушка, не обижайся на него. Он ведь потому работает, старый, что денег не хватает. Знаешь, как говорят: копейка к копейке – и проживёт наша семейка. А работа – она всякая хороша. Хуже, когда, не работают, да ещё и водку пьют...

Она схватила кухонное полотенце и шлёпнула им дядю Юру по спине:

– Чего расселся?! Если наелся, не сиди, а иди, спать укладывайся! И спасибо матери скажи!

– Чего ты, мам! – обиделся Юра. – Спасибо, конечно. Только Сёмка тут наговорил всякого, а я виноват...

– Виноват... – заворчала бабушка. – Слоняться перестанешь, будешь не виноват...

Утром я ещё спал, когда дед ушёл в своё спецавтохозяйство. Накануне я долго ворочался на скрипучей раскладушке в полночной темноте и думал над его словами, но так ничего не решил. Хотя, может, он и прав, если туалет время от времени не чистить, будет ужас что... Я хотел утром помириться с дедом Конуром, но проспал.

– Не переживай, – успокоил Витька, когда мы встретились на нашей лавочке. – Дед Конур сердитый, но добрый. Вечером помиришься.

Мы, как всегда, поболтали с ним обо всём понемногу. Потом помолчали, соображая, чем бы заняться. Кажется, Витька первым заговорил про курево. Типа: мой отец – курит, а дядя Вася – нет. Начали вспоминать, кто у нас ещё балуется этим делом. Оказалось, в нашей родне и кроме отца курильщиков много: дядя Витя, дядя Толя, дед Никанор. Да и среди соседских пацанов такие встречаются. Толик Рогов, например, Котелевский и Шура Тымак. 

– А ты сам-то попробовал, Сёмка? – Витька хитро глянул на меня и начал старательно ковырять в носу.

– Нет, не пробовал, – откликнулся я. – Не люблю дыма.

– А вот и зря, – у брата был вид знатока. – От него, знаешь, как весело становится? Я попробовал раз, так прямо забалдел!

Он округлил глаза и, наклонившись к моему уху, перешёл на шёпот:

– Попробуем... Я знаю, где... Тебе понравится... Не трусь как девчонка!

Это-то меня и завело. Витька знает, что я не люблю, когда меня сравнивают с девчонками, и я схватил его за руку:

– Да не боюсь я никого! Айда, показывай!

Мы вылезли из кустов. Витька на всякий случай сбегал посмотреть, чем занимаются взрослые. Баба Мотя возилась на кухне, а дядя Юра мирно дремал на кровати. Остальные были на работе.            

Недалеко от крыльца к стене дома была приставлена высокая деревянная лестница, концы которой доставали до самой дверцы на боку крыши. Это был ход на чердак. Первым полез наверх Витька, я двинулся за ним. Вся конструкция подрагивала от движений брата, карабкающегося впереди. Перекладины ступеней дед Конур смастерил из толстых круглых жердей, а расстояние между ними рассчитал на взрослого человека. Приходилось изо всех сил тянуть ногу, чтобы подняться с одной ступеньки на другую.

Я старался не оглядываться. Глянул вниз только тогда, когда через порожек дверцы перевалился внутрь чердака. У дома оказалась приличная высота. На чердаке толстым слоем лежала пыль. Она же красивыми завитками кружила в тонком луче света, пробивающемся сквозь крышу, возле кирпичной трубы. Из чердачной темноты тянулись верёвки, на которых висели зачерствелые веники, сухие круглые листья, связанные парами, пучки засохшей травы.

Витька уже возился в тёмном углу. 

– Погоди, я сейчас, – попросил он. – Последи пока за улицей. Только наружу сильно не выглядывай, а то заметят...

С высоты хорошо просматривался весь бабушкин огород, разделённые заборами огороды и сады соседей, виднелся кусок незнакомой улицы с соседними домами и деревьями. Улица и дальние огороды упирались в серую насыпь железной дороги. Блестящая тонкая лента её рельсов исчезала вдалеке за зелёными холмами. По ним медленно уходил за пригорок хвост грузового состава. Красиво! Нужно сюда почаще забираться. 

Витька принёс и разложил у входа кусок газеты, спички, несколько тех самых буро-зелёных листьев, во множестве висевших на чердаке.

– Самосад, – деловито сообщил двоюродный брат. – Дед Конур выращивает. А этой табакорезкой он из листьев табак делает. Я сам видал...

Он протянул мне необычный предмет с квадратным основанием из толстой фанеры и ручкой-рычагом, к которому прикрепили сразу десяток лезвий. Края табакорезки оградили деревянными брусочками, как у кормушки для птиц, чтобы корм не просыпался. Пока я рассматривал это чудо техники, Витька подтащил к входу небольшой чурбак:

– Ставь её сюда, будем листья рубить...

Витька со знанием дела положил под гильотинку табакорезки пару сложенных друг на друга листьев и резко опустил ручку. Под лезвиями листья распались на куски и полоски. Он перемешал их и снова опустил на них гильотину. Витька сгребал измельчённый табак в кучку, под лезвия, снова и снова рубил его, доводя до мелкой крошки.

– Вот, – наконец успокоился он, взял пальцами несколько крупинок и понюхал. – Сейчас самокрутки сделаем.

Витька оторвал от газеты бумажный квадратик и, держа его между пальцами левой руки, правой осторожно насыпал на него щепотку табака. Распределил табак вдоль бумажки и начал её сворачивать. Он пыхтел от напряжения, волновался, его руки дрожали, отчего табачные крошки сыпались под ноги. Однако упрямый Витька довёл дело до конца: табак, завёрнутый в газетный клочок, напоминал толстую папиросу. Витька полизал языком край бумаги, заклеил слюной папиросину и загнул вверх тот её конец, который оказался тоньше. 

– Давай вторую не будем лепить, – предложил я. – Одну покурим. А потом посмотрим...

– Ага, – согласился Витька.

Вид у него был довольный, будто он только что сделал хорошее дело. Я во все газа следил за его действиями. Он зажал губами тонкий конец самокрутки и чиркнул спичку. Но прикурить не получилось, огонёк задуло сквозняком. Витька ругнулся, отошёл от двери и снова чиркнул спичкой по коробку. Теперь бумажный уголок занялся крохотным пламенем. Витька затянулся, табак в папиросине едва слышно затрещал. Брат открыл рот и выпустил в мою сторону небольшое облако плотного дыма с тяжёлым, резким запахом. Пахло хуже, чем от отцовских папирос. И от этого курить сразу расхотелось

– На, – протянул мне Витька папиросину и немного покашлял.

Я неуклюже принял её двумя пальцами и стал рассматривать. С тлеющего конца поднималась вверх струйка извивающегося дыма. Опасливо поднёс самокрутку ко рту, сделал первую в жизни короткую затяжку и поперхнулся. На вкус это было отвратительно. Показалось, что горло обожгло чем-то ядовитым. Сразу же выступили слезы. Как мог, я старался подавить кашель и потому задержал дыхание. Потом разом выдохнул дым.

– Дай мне! – Витька забрал у меня самокрутку.

Затянулся раз, другой, шумно выпуская дым изо рта и из носа. Вдруг качнулся, закрыл ладошкой глаза и засмеялся.

– Во-от... Голова кружится, как у пьяного... На, Сёмка, ещё покури...

Мне больше не хотелось, но я пересилил себя и вдохнул как можно глубже. Подступило удушье, голова закружилась и поплыла. Витька сидел в пыли, смотрел на меня и улыбался. Я пристроился рядом и закашлялся так, что сознание едва не померкло. Подкатила такая противная тошнота, от которой, показалось, должен умереть. По щекам текли слёзы. Краем затуманившегося глаза уловил, что Витька тоже кашляет. Не знаю, сколько это продолжалось. Показалось, что очень долго. Из тошнотворного состояния меня вывел голос дяди Юры:

– Здесь они, мам! – прокричал он.

Я сосредоточил взгляд на чердачной двери. Из её проёма на нас смотрела Юркина голова. Лицо, украшенное большим, как у деда Конура, носом, светилось радостью.

– А мы их ищем-ищем, а они вот где прячутся! – дядя влез на чердак и повёл носом. – Вы тут курите!

Он начал осматриваться, увидел на полу, рядом с табакорезкой, тлеющий окурок и яростно принялся топтать его. Потом высунулся на улицу и гаркнул на всю округу:

– Они тут махорку курят! Чуть дом не спалили! Слышите?

Через минуту на чердаке появился дед Конур. Его грозный вид не предвещал ничего хорошего. Дед разом схватил нас, плохо соображающих, за воротники рубашек, основательно встряхнул и поставил на ноги.

– Етит вашу! – ругался он. – Да вы совсем сдурели! Разве можно?! Ещё раз узнаю, что курили, прибью обоих! А ну, марш отсюда!

Таким сердитым я его ещё никогда не видел. Как мы спускались вниз по вздрагивающей от каждого движения лестнице, – отдельная история. Руки и ноги у меня дрожали, голова кружилась. Но не ночевать же на чердаке?!

От обеда мы с Витькой категорически отказались. Брат побрёл к себе домой. А я остаток дня провалялся на раскладушке. Вечером баба Мотя присела на край моей лежанки и, поглаживая мне коленки, рассказала, как она потеряла нас и начала искать. Обошла все углы, но нас нигде не было. Пока дядя Юра не услышал, что на крыше кто-то кашляет...

– Ради Христа, не курите больше, – просила баба Мотя печальным голосом. – От курева нету ничего хорошего. Да, не дай Бог, беды наделаете! Вот страшно-то... 

Мне хотелось сказать ей, что никогда больше в жизни не прикоснусь к папиросе, что курение – это такая невыносимая гадость, теперь я это точно знаю. Но сама мысль об этом вызывала новую тошноту. Я отвернулся к окну и выдавил только два слова:

– Хорошо, бабушка...   

Вечером пришла тётя Фая. Они с дедом и бабой Мотей обсуждали на кухне наши похождения. Сквозь дверные занавески был хорошо слышен громкий рассказ тёти Фаи о том, что до ремня у них дело не дошло, но дядя Вася как следует оттянул Витьке уши. Я слушал их, затаив дыхание, и думал: «Наделали мы дел!» Но исправить уже ничего нельзя. А завтра – суббота, приедут родители. Отец будет ругаться, мама расстроится...

Однако из-за космоса всё обошлось. Я ещё не вставал, когда рано утром к нам прибежал дядя Вася.

– Скорей включайте радио! – призвал он. – Снова наш человек в космосе!

В комнату, где спали мы с дядей Юрой, заскочил дед Конур и воткнул вилку чёрной радиотарелки, висевшей на стене, в розетку. За дедом появились баба Мотя и тётя Фая. Я быстро поднялся с постели, стал натягивать штаны.

– 14 июня, – торжественно произносил слова невидимый диктор, – в 15 часов по московскому времени на орбиту спутника Земли выведен космический корабль «Восток-5», пилотируемый гражданином Советского Союза лётчиком-космонавтом, подполковником товарищем Быковским Валерием Фёдоровичем...

– Ура! – заорал дядя Юра.

– Тихо! – зашикали на него. – Дай послушать!

– Целями нового космического полёта являются: продолжение изучения влияния различных факторов космического полёта на человеческий организм.., – говорило радио.

Тут меня отвлёк Витька. Он незаметно пришёл к нам и дёрнул меня за руку.

– Выйдем, – подмигнул он.

Я недовольно помотал головой, хотелось послушать.

– ...По предварительным данным, – продолжал диктор, – период обращения корабля-спутника вокруг земли составляет 88 целых и четыре десятых минуты...

– За полтора часа вокруг света! Вот это скорость! – восхитился дядя Вася.

А радио подробно рассказывало о расстоянии от корабля до земли, о самочувствии космонавта, о работе бортовых систем... Затем прочитали заявление Валерия Быковского перед стартом: он заверял всех, всех, всех и Никиту Сергеевича Хрущёва, что с честью выполнит ответственное и почётное задание. После этого начали читать радиограмму космонавту от Никиты Сергеевича Хрущёва. Взрослые уже перестали слушать и обсуждали замечательную новость. Мы с Витькой вышли на крыльцо и присели на ступеньки.

– Мы дома это раз уже послушали, – брат потирал пальцами уши. Досталось мне вчера. Родители сильно ругались. А на тебя?

– На меня – нет, – ответил я. – Но скоро мои за мной приедут и им всё расскажут. Вот тогда и мне попадёт как следует...

– Не особенно бойся, – успокоил Витька. – Я признался. Сказал, что это я на крышу предложил... И самокрутку тоже я... Так что ты не виноват.

Он положил руку мне на плечи, а я на его плечи положил свою. Мы сидели, обнявшись по-братски, и молчали. Из дома доносились оживлённые возгласы взрослых.

– Теперь я хочу стать космонавтом, – признался Витка. – Подикась, пройдёт мой ревматизм... А ты, Сёмка, кем будешь?

– Не знаю, – честно открылся я. – Хотел спасателем шахтёров... Ну, когда их засыплет в шахте, помнишь? А сегодня, по правде, не знаю. Может, тоже в космонавты...

Родители приехали за мной днём. Отец лихо подрулил прямо к калитке, развернул мотоцикл и заглушил мотор. Мы с бабушкой вышли им навстречу. Баба Мотя пригласила их на обед. Но они отказались, не стали даже слезать с мотоцикла. Мама сказала, что мы торопимся, потому что нас ждёт Валерка, и надо собраться на завтра – ехать на поле, полоть картошку. Я, не скрывая радости, быстро уселся в люльку. Но тут к калитке подтянулись дед и дядя Вася с тётей Фаей.

– Расскажи им дома, Семён, как ты научился курить, – объявил дед Конур, противно коверкая голос, будто маленький ребёнок.

– Что? – воскликнула мама.

– Как это? – округлил глаза отец.

– Да ладно, – успокоила их тётя Фая. – Они просто попробовали и поняли, какая это ужасная гадость. И вообще, Сеня не виноват, – добавила она. – Это наш сынок придумал покурить. Он сам сознался...

– А ты, Иван, про космонавта слышал? – перебил всех дядя Вася.

– А как же, Вася! – расцвёл отец. – Молодцы наши! Опять всем нос утёрли!

Взрослые принялись обсуждать утреннее сообщение по радио и, кажется, забыли о нашем случае. А я был благодарен подполковнику Валерию Фёдоровичу Быковскому и двоюродному брату...

***

Полностью читать книгу можно здесь:

https://слово-сочетание.рф/uploads/books/cheremnov-spasti-shakhterov.pdf   

Или здесь: http://f.kemrsl.ru:8081/iap/DFDL/licenzion/2023/Cheremnov_S.%20I._Spasti%20schachtera.pdf

Архив новостей