Сергей Черемнов. Первые каникулы. (Отрывок из книги «Спасти шахтёров»)

Первая четверть подошла к концу. Мне нравилось ходить в школу. Было интересно встречаться каждый день с одноклассниками, бегать на переменах или болтать о чём-нибудь с Колей, как бы незаметно заглядывать в приоткрытую дверь учительской, видеться в перерывах с Толиком Роговым, который хоть и разговаривал со мной чересчур снисходительно, однако от общения не отказался.

Карасёву мама пришила на локти кожаные заплатки, и он носился по школьным коридорам, не боясь упасть. Да и многие уроки проходили у нас увлекательно.

Надежда Васильевна назначила Любу Акиньшину старостой класса. Лариса Солнышко наотрез отказалась от этой нагрузки, а Люба сама предложила себя на этот пост. И с тех пор она стала приходить утром пораньше, проверять у нас чистоту воротничков и рук, следила, чтобы чистой была и классная доска, и много ещё за чем присматривала. Ей нравилось командовать, но, в случае чего, с ней всегда удавалось договориться.

Пару раз мне выпадало дежурить в буфете. Надежда Васильевна просила меня и Рудика на переменах стоять там в дверях, следить за порядком и за тем, чтобы дети не забывали убрать за собой. Обычно это касалось стаканов, потому что бутерброды и булочки съедались без остатка.

Погода в октябре начала портиться. Утром я выходил из дома в серые сумерки дождливого дня. А после уроков мы со Славкой бродили по мокрым улицам, чтобы успеть обменяться всеми новостями. Обычно он строчил словами как из пулемёта, перебивая меня, так что про их первый «б» я знал, наверное, больше, чем он про наш первый «а».

На улицу Набережную пришла нудная слякоть, по которой не разгонишься ни с мячом, ни с другими играми. Так что никто и ничто не мешало спокойно сидеть за уроками или читать книжку. За ужином отец просматривал газеты. Вечерами к нам частенько приходил Сашка с родителями – смотреть телевизор. Программа «Последние известия» теперь стала назваться «Телевизионными новостями», только от этого, по-моему, в ней ничего не изменилось. Нас же с братом, как всегда, больше интересовали мультики и художественные фильмы.

Мы с ним сидели на коврике на полу, ближе к экрану, а старшие – за нашими спинами на диване. Валерка метался между нами: то усаживался к родителям, то укладывался на коврик. Отец с дядей Женей смотрели новости молча, а мама с тётей Таей о чём-то постоянно перешёптывались.

– Какие вы у нас худенькие, парни! – воскликнула однажды тётя Тая, глядя на наши спины. – Как вас откормить?

– Вообще-то мы не возражаем… – оглянулись мы с Сашкой.

– Хотите, я вам на хлеб варенья намажу? – предложила мама.

– Хотим! – гаркнули мы, и Валерка поддержал нас.

С этого вечера мама стала делать бутерброды, которые мы стали называть «телевизионными», – мазала вареньем куски белого хлеба, иногда добавляя к ним по одному-двум кружкам колбасы, которые Рекс научился проглатывать незаметно, за одно мгновенье. 

В школе сложнее других уроков мне давалось чистописание. Но я упрямо преодолевал трудности, постигая секреты прописей. Тетрадные обложки мне пока подписывала мама. Почему-то тетради печатали без полей. Надежда Васильевна показала, как надо очерчивать поля красным карандашом на каждой тетрадной странице, будь они для арифметики или для письма.

Тетрадь для письма я всегда открывал с тревогой. Каждая строчка здесь имела горизонтальные линии, которые ограничивали высоту букв и длину буквенных хвостиков, таких, как у буквы «у». А косые линейки – через каждые три сантиметра по всему листу – указывали наклон букв.

Наученный опытом, я осторожно окунал перо в чернильницу и рассматривал, если что – стряхивал обратно фиолетовую жидкость с кончика. Медленно выводил букву «у». Начальная чёрточка – тоненькая, проводится легко. Затем надо писать сверху вниз длинный хвостик, сначала нажимая на него посильнее, затем, не давя, тонкий крючочек. Пока напишешь строчку из каких-нибудь «уа»-«уа» или «шу»-«шу», – весь вспотеешь.

Тем не менее, я научился выводить буквы ровно. И Надежда Васильевна по письму поставила мне за четверть «четыре». Зато по всем остальным предметам были пятёрки. Мы с Колей и с Рудиком Калимуллиным стали хорошистами, а Лариса с Танькой – круглыми отличницами. У Любы с Карасёвым вышли тройки по арифметике. Троечников в нашем первом «а» оказалось чуть больше, чем хорошистов.

В последний день первой четверти Надежда Васильевна пригласила на открытый классный час наших родителей и поставила перед нами, папами и мамами задачу: «К новогоднему празднику обязательно всем подтянуться в учёбе!» 

А ещё в этот день нас приняли в октябрята. Торжественная линейка, на которую позвали и родителей, проходила прямо в коридоре второго этажа. Нас – первоклассников из первого «а» и первого «б» – выстроили вдоль стены. А напротив построились старшеклассники-пионеры. На середину вышла самая высокая женщина нашей школы – директриса Владислава Валерьевна. Толик Рогов однажды признался, что за глаза её в школе называют Слава: «Сложили по одному слогу от имени и отчества», – хихикал он, объясняя. – Нашу Славу видно издалека…».

Слава объявила линейку открытой и разрешила внести пионерское знамя. Громко затрещал барабан, и мальчишки с девчонками в белых рубашках и фартуках и красных галстуках принесли знамя и замерли с ним в углу. Вперёд выступила та самая круглолицая девушка, что дала нам в начале сентября первый звонок. Мы уже знаем, что это Зоя и что она самая главная среди школьных пионеров – она у них председатель. Зоя сказала:

– Сегодня мы принимаем первоклассников в октябрята. Давайте все хором повторим правила октябрят, – она заглянула в тетрадку, которую держала в руках и начала:

– Октябрята – будущие пионеры! Три-четыре!

Мы эхом повторили за ней. 

– Октябрята – прилежные ребята, любят школу, уважают старших! Три-четыре!

Мы произносили знакомые слова нараспев, но некоторые дети сбивались, и наш хор казался нестройным.

– Только тех, кто любит труд, октябрятами зовут! – это правило у нашего хора прозвучало чётче.

– Октябрята – правдивые и смелые, ловкие и умелые! – читала Зоя.

– …Ловкие и умелые! – прокричали мы с Колей последние слова и переглянулись, довольные собой.

Правило: «Октябрята – дружные ребята, читают и рисуют, играют и поют, весело живут…», – оказалось длинновато, поэтому многие на нём сбились. Я – тоже, хотя знал его назубок ещё с прошлого года, когда вместе с двоюродным братом Сашкой изучал «Букварь».

Снова зазвучал барабан. И каждому из нас к школьной форме пионеры прикрепили значки – блестящие пятиугольные звёздочки. Мне звёздочку приколола симпатичная девчонка из седьмого класса и шепнула на ухо: «Не теряй!» Я накрыл значок ладонью, улыбнулся ей в ответ, кивнул и подумал: «Ну вот, теперь и я октябрёнок!»

Мама прямо из школы поспешила на работу – у неё снова вторая смена. А мы со Славкой потопали домой. Славка тоже оказался в хорошистах и очень радовался. Мы шли, праздничные и гордые, в распахнутых пальто. Пусть все встречные видят: на груди красуется пятиконечная звёздочка с портретом Володи Ульянова. Славка, как обычно, не умолкал ни на минуту. Расхваливал сам себя и свою учительницу, не давая мне вставить и словечка…

Первые в моей жизни каникулы начались с пятницы. Утром мама бесшумно поднялась раньше всех. Однако, как только Валерка с отцом начали собираться в детсад и на завод, я проснулся, но решил не вставать – всё-таки у меня выходные. Вскоре они ушли, а мы с Рексом решили ещё поваляться в кровати. Оказывается, так приятно никуда не спешить, отдыхать от занятий, от домашних заданий и, особенно, от ранних подъёмов. Мы полежали-полежали с собакой и снова заснули.

Подскочил я почти в десять часов. Приснилось, что опаздываю на урок, и вслед за этим тут же вспомнилось, что учительница предложила всем желающим из нашего класса сходить сегодня в кино. Сбор назначили на школьном дворе ровно в двенадцать.

Я доел остатки глазуньи, которую мама готовила для отца, намазал маслом хлеб и запил его тёплым сладким чаем. Закусил Рекс и выпросился на улицу. Там моросил мелкий дождь и, судя по всему, было холодно. А дома приятно грела печка, которую растопила мама. Тем не менее, я не раздумывал: идти или нет, – очень уж хотелось посмотреть фильм. «Всего дел-то – одеться теплее», – решил я и отправился в школу. 

Впереди на дороге заметил знакомую фигуру моей соседки по парте. Танька медленно брела, поглядывая по сторонам и часто оглядываясь.

– А я знаю, что ты тоже в кино пойдёшь, – сообщила она вместо приветствия. – Поэтому не спешу…

– Привет! – кивнул я. – А какой фильм, знаешь?

Она не знала. Несколько минут мы шли молча. Танька постоянно теребила концы розового платка, которым была повязана её голова и поглядывала на меня. А я, как ни тужился, не мог сообразить, о чём можно поговорить. Наконец, она не выдержала и спросила:

– Тебе, наверное, обидно, что одна четвёрка?

– Да нет, – пожал я плечами как можно равнодушнее. – Я в отличники не лезу…

– Я тоже, – начала оправдываться она. – Как-то само получилось. Но ты не переживай. По остальным урокам у тебя всё нормально, а письмо – это не самое главное. Арифметика главнее. Мама говорит, что хороший почерк даётся не всем…

– А вы с мамой про меня что ли говорите? – с одной стороны мне было приятно, что Танька дома рассуждает про меня, с другой – ещё чего! Что ли не о чем больше поговорить?! 

Танькины щёки сразу заалели, она застеснялась, опустила голову.

– Это мы после классного часа с ней поговорили. Про всех, не только про тебя…

Действительно, – подумал я, – чего это вообразил себе?! И сказал:

– Постараюсь справиться с этими закорючками и тоже буду отличником!

У школы собралось человек пятнадцать из нашего первого «а». Надежда Васильевна тоже была здесь. Она пересчитала нас и объявила:

– Ждём ещё десять минут и выходим.

Коля Щебетин догнал нас, когда мы уже вышли со школьного двора.

– А я чуть не проспал! – весело доложил он. – До полуночи читал журнал «Техника – молодёжи», папка получил новый номер. – Можно, я с Семёном в пару встану?

Надежда Васильевна уже разбила нас на пары, мне попала Танька. Но теперь мы встали в пару с Колей, а она осталась одна. Обиделась и едва не разревелась. Учительница посмотрела на меня с укоризной, успокоила Таньку, вручила ей красный флажок и перевела в конец шествия, чтобы та присматривала за порядком в наших рядах. Впереди, размахивая таким же флажком, вышагивала староста Люба Акиньшина.

Кинотеатр имени Островского мне всегда нравился. Красивое высокое здание стояло на пригорке в окружении деревьев, к нему вела широкая каменная лестница. Мы сдали Надежде Васильевне по десять копеек на билеты, и она ушла в кассу, оставив нас на попечение Любы Акиньшиной. 

– Если кто завыпендривается, – серьёзно предупредила Люба, – будет иметь дело со мной! – и подняла повыше свой пухлый кулак.

В полутёмном, необъятных размеров зрительном зале наш класс занял целый ряд. Почти на всех местах сидели дети из разных школ. Фильм назывался «Чапаев». И захватил меня с первой минуты. Какой же Чапай был бесстрашный! Как смело бросался на врагов, которые разбегались от его вида и его пулемёта. Мы сидели вместе со Щебетиным, с другого бока рядом со мной сидел Карасёв. Мы с Колей часто перешёптывались, обсуждая происходящее на экране. А Вася часто и заливисто смеялся. Впрочем, то и дело принимался хохотать и весь зал. Вот на экране Петька выскочил на крыльцо, бабахнул из пистолета и крикнул: «Тихо, граждане! Чапай думать будет!» «Красные» на улице притихли, а вместе с ними – замолчал на секунду и весь кинозал.

Вскоре Чапай спросил у одного из своих командиров:

– Ранен?

– Ранен, – ответил ему тот с перевязанной рукой.

– Ну и дурак! – слова Чапаева заглушил хохот пацанов.

А объяснения Василия Ивановича с помощью картошек, где должен быть командир во время боя, все слушали по-разному: кто, как мы с Колей, – затаив дыхание.

– Хорошо объясняет! – шёпотом восхищался Коля. – Прям всё-всё понятно…

– Молодец, Василий Иванович! Умный, – откликался я. – А как усы крутит, щурится хитро!

А другим слова Чапая казались смешными: то тут, то там народец похохатывал. Не было никаких сомнений, что наши победят тех, которыми командует толстый лысый белогвардейский начальник. Но мы всё равно волновались…

– А что такое «клистирные кружки»? – переспросил Коля в одном месте фильма.

– Не знаю, – честно признался я. – Давай потом у Надежды Васильевны узнаем. И про Македонского спросим…

– Про Македонского я уже слышал, – похвалился Коля. – Мне батя рассказывал…

Мы переживали за лохматого мужика с расстрелянным братом, округляли глаза и удивлялись то доброте, которой с экрана веяло от наших людей, то строгости, с которой Чапаев относился к предателям. Болели за Анку, которую Петька научил стрелять из пулемёта, – справится она или нет с белыми. Они стройными рядами вышагивали по полю и нахально наступали на наших. Анка начала строчить и…

– Что! – закричал вдруг на весь зал Карасёв. – Побежали! Не нравится?!

– Тише ты! – одёрнул я его. – Не мешай смотреть.

– Я не мешаю… – прошипел в ответ Васька.

– Вот гады! – потом зашептались мы с Колей. – Честно сражаться не могут. Хотят Чапая обманом взять!

Нестерпимо хотелось помочь чапаевцам, рассказать им про хитрости белых. С задних рядов понеслись громкие подсказки от несдержанных пацанов. Но в кино переделать уже ничего было нельзя. Белые напали ночью и постреляли наших. Бойцы спасали Чапая до последнего. А когда он, раненый, поплыл по реке и из последних сил выдавил: «Врёшь, не возьмёшь», – мы до последнего верили, что он доплывёт. И Петька, умирая, похоже, в это верил. И белым тут же пришлось отвечать за нечестное нападение. На них налетела красная конница и… В этом месте я уже не мог молчать, вскочил и завопил:

– Ура! Ура-а!

И весь зал поднялся и заорал: «Ура!» Включили верхний свет. По рядам пошли учителя, размахивали руками, что-то кричали, успокаивая детей. Однако со стороны выглядело так, что и учителя своими криками поддерживали наших. Зал бушевал минут пять и кое-как успокоился…

– Вы уж извините нас, – смущённо попросила Надежда Васильевна дежурную, которая выпускала зрителей на улицу.

– Что вы, что вы! – всплеснула та руками. – Они всегда так реагируют. Можете проверить. У нас сегодня ещё три сеанса «Чапаева»…

По дороге домой мы с Колей поспорили: мог или нет выплыть Василий Иванович. По-моему, очень даже мог, ведь до берега оставалось совсем немного. Это же самое я весь вечер твердил родителям, пересказывая кино. Пока маме не надоело, и она перевела разговор на другое:

– Ты, Семён, чем ещё собираешься в каникулы заняться? Может, к бабе Моте пойдёшь, поночуешь там… Чего дома-то сидеть? Таисья своего Сашу к своим родителям хочет отправить.

– Конечно! – обрадовался я. – Давай, завтра?

– Ага, – подхватил отец. – Завтра все вместе пойдём к ним в гости. А ты потом и останешься…

– А я? – подбежал к отцу Валерка. – Я тоже хочу ночевать!

– Тебе в понедельник в детсад, – отец погладил его по голове. – Его нельзя пропускать…

– А-а-а, я тоже хочу-у! – басом заревел Валерка. – Хочу-у ночевать у бабушки-и!

– Ну что ты, отец, – покачала мама головой. – Не плачь, сынок, доживём до завтра, там видно будет…

На следующий день мы добрались до бабы Моти к обеду. Возле её крыльца одиноко бродил Витька и каблуком ботинка деловито давил на подмёрзшей земле хрусткий ледок лужицы. Двоюродный брат был тепло одет, шею дважды обмотал шарфом.

– Привет! – обрадовался он, увидя наше семейство. – А я простыл и кашляю, – он немного покашлял. – Видите, как мне горло замотали, а то мамка на улицу не пускала.

– Заходите. Баба с дедом пелемени стряпают, – сообщил Витька и отступил от крыльца. – Потом всех позовут за стол… А я сейчас родителям скажу, что вы пришли… – и убежал к себе домой.

Семейство бабы Моти сидело вокруг кухонного стола. Она скалкой раскатывала кусочки теста, превращая их в плоские лепёшечки, а дед Конур с дядей Юрой вилками подхватывали и укладывали в них начинку, лепили крупные пельмени. Увидя нас, они обрадовались, вскочили, расцеловались. Отец сразу уселся за стол – помогать со стряпнёй.

– Пелемени у нас с квашеной капустой, – объявила баба Мотя. – Помнишь, Валентина?

И они с мамой, не отрываясь от готовки, принялись ворошить в памяти, как делали пельмени в мамином детстве. 

– Очень вкусно! – прикрывая глаза, припоминала мама. – По виду – пельмени, а по вкусу больше на вареники похожи. А сегодня мяса-то добавили?

– А как же! – гордо вскинула подбородок бабушка. – Дед нонче кочета зарубил. Я с него грудинку взяла и на мясорубке перекрутила с капустой, да лук туда, да чеснок. 

– Вкусня-я-тина, – протянул дядя Юра и сглотнул слюну.

– А кочет – это кто? – не понял я.

– Петух это, – засмеялась баба Мотя. – У нас в Рассее так петуха называют…

– А я щербы сегодня захотел, – подал голос дед Конур. – Пошёл в магазин, а там никакой рыбы. Тогда мать на первое щи сварила, ещё пелемени решили…   

– Мам, – потихоньку потянул я маму за рукав. – А что такое щерба?

Но все услышали и рассмеялись.

– Дед так уху называет, – сообщила довольная баба Мотя. – Или рыбный суп. Опять не знаешь?    

 – Напридумали слова… – нахмурился я.

Пельмени вышли отличные. Бабушка поливала их сметаной и топлёным маслом. Мы с Витькой съели, наверное, штук по пятнадцать, Валерка почти не отставал от нас. Я настолько увлёкся, что даже не слушал, о чём говорили взрослые. Под щи дед Конур, отец и дядя Вася понемногу выпили, а потом водку заедали пельменями и нахваливали. Дядя Юра ел с особым аппетитом.

– Ты не объешься? – ехидно спросила его баба Мотя.

– Не, мама, – тяжело выдохнул он. – Очень вкусно. Съем ещё штук пять безо всего… И всё!

Сидеть за столом надоело, и мы с Витькой выпросились на улицу. Тётя Фая снова замотала ему шею длиннющим тёплым шарфом, наказала, чтобы не смел его снимать, и чтобы долго не гуляли. 

Возле ворот встретили Александра и Женю. Они будто поджидали нас, и мы, как взрослые, крепко пожали друг другу руки. Александр вытащил из кармана куртки угловатый серый камешек, поблёскивающий серебристыми кубиками кристаллов, и показал нам.

– Смотри, какой красивый, – похвастался он. – Училка сказала, что это пирит. Я его на линии нашёл. Женьку зову: пойдём на линию, ещё найдём. Он не соглашается, а одному неохота.

– Мне туда ходить не разрешают, – уточнил Женя, застенчиво улыбаясь. – Там опасно, поезда идут один за другим…

Будто в подтверждение его слов, со стороны железной дороги раздался гудок электровоза и затутукали по рельсам вагоны.

– Мы же осторожно! – закипятился Александр. – Поезд издалека слышно. У нас уши есть или нет?! Зато, посмотрите, какая красота, – он протянул мне свой камешек.  

На вес он был тяжёленький, будто из железа. Я рассмотрел его со всех сторон. Крохотные кристаллические кубики казались приклеенными друг к другу и красиво переливались желтоватым цветом. Действительно, чудный. Захотелось заиметь такой же, тем более, Александр уверял, что найти такой не трудно.

– Пойдём! – решился я.

– Конечно, пойдём, – согласился Витька.

Женя не стал спорить и тоже отправился с нами. Последние дома бабушкиной улицы почти вплотную подошли к высокой железнодорожной насыпи, по которой только что снова прогрохотал товарный состав. Я вспомнил, как ночью у бабы Моти не мог заснуть от гула поездов.

– Как же люди живут в этом шуме? – спросил у Александра, пока мы карабкались по высокой насыпи вверх.

– Привыкли, – серьёзно ответил он. – Я с нашего огорода на этот шум даже внимания не обращаю. И они также…

Мы выбрались на железнодорожное полотно. Металлических пути было два. Блестящие, гладкие рельсы, загибаясь широкой дугой, одной стороной уходили вдаль, исчезали за кромкой лесной полосы. Другой стороной рельсовая дорога устремилась к центру нашего города, туда, где виднелись пятиэтажные дома. Железная магистраль по-особому резко пахла. Как если бы смешали бензин с гудроном и ещё с чем-нибудь, например, с машинным маслом, которое отец добавляет в бензобак мотоцикла. Повсюду на чёрных шпалах виднелись грязно-жирные тёмные пятна.

– Тем краем, – Александр показал на далёкий лес, – составы на Новокузнецк едут. А в обратный конец – до Москвы можно докатиться. Мамка рассказывала. Давайте-ка искать…

Он склонился к земле, примерно так, как люди ищут в лесу грибы, и медленно двинулся по краю насыпи в сторону Новокузнецка, изредка ковыряя почву носком ботинка. Мы растянулись поперёк рельс и двинулись следом. Мелких камней и камешков тут встречалось множество. Больше всего было угольных кусочков. Часто на полотне попадались какие-то белые, очень твёрдые каменные крошки. Я обнаружил несколько кусков ржавого цвета, один раз увидел небольшой грязно-чёрный обломок, похожий на уголь, но гораздо тяжелей. Пирита не было.

– Поезд! – прокричал ушедший вперёд Александр. – Быстро переходите на другой путь!

Я поднял голову и увидел, что навстречу нам с лесной стороны движется зелёненький электровоз. Он находился ещё далеко и, наверное, потому не был слышен и выглядел отсюда совсем не страшным. Я сделал ещё несколько шагов, вглядываясь под ноги. А когда снова поднял голову, по затылку сыпанули мурашки: поезд стал намного ближе.

– Эй! – замахал я руками Витьке и Жене, которые, склонившись, продолжали неторопливо вышагивать вдоль рельсов. – Уходите! Уходите сейчас же!

Может быть, машинист тоже увидел нас. Локомотив коротко свистнул раза три и длинно тревожно загудел. Нас как ветром сдуло, мы перебежали на свободный путь – и дальше – на самый край насыпи. Через несколько мгновений электровоз надвинулся вплотную и с грохотом и воем промчал мимо. Воздушный поток так резко ударил по телу, что едва не сбил с ног. Замелькали вагоны – в таких возят уголь, их было много. Сквозь прикрытые ресницы я видел, что на вид вагоны самые разные, многие казались грязными и старыми. Мы следили за ними молча, потому что в этом шуме вряд ли можно услышать друг друга.

Вдруг краем глаза я уловил какое-то движение внизу – под насыпью. На тропе у крайнего дома улицы стояла женщина, отчаянно махала руками и, похоже, что-то кричала нам. Она заметила, что я увидел её, начала кричать ещё настойчивей, прикладывая одну руку к губам, а другой энергично показывая в сторону города. Ничего не было слышно, но я, наконец, сообразил глянуть туда, куда указывала тётя, и оторопел. Из города по ближайшему к нам пути стремительно накатывал встречный электровоз, а мы его и не слышали! Ближе других спиной ко мне стоял Александр, я рванул его за рукав и прокричал прямо ему в ухо:

– Сзади идёт поезд!

Он обернулся, лицо его мгновенно побелело. Он ринулся на Витьку и Женю и, увлекая их за собой, покатился с насыпи вниз. Я прыгнул следом за ними…

– Он бы нас не задел! – в третий раз повторил Александр, потирая ушибленный бок и затылок.

По затылку ему досталось от той самой женщины, которая оказалась матерью Александра. Она с авоськами шла из магазина, когда увидела нас на насыпи. Увидела и поезд, который шёл навстречу составу из Новокузнецка. Поняла, что мы не видим и не слышим встречного…

Она ругала нас последними словами. Досталось не только Александру, крепкие подзатыльники получили и мы с Витькой. Только Женю не тронула.

– Знаю, поганец, это ты подбил пацанов на линию пойти! – в третий раз криком отвечала она сыну.

Похоже, что она сорвала голос – говорила со странным хриплым шипением. Александр нёс за ней две увесистых дырчатых сетки с кульками и кулёчками. Мои ободранные о щебёнку ладони горели огнём, но я предложил ему помочь. Он буркнул: «Не надо…».

– Я сейчас и Витькиным родителям расскажу, и Валентине твоей, – она погрозила мне кулаком. – Пусть все знают, чем вы занимаетесь!  

Мы уныло плелись за Александром и его матерью. Но всё же я первым заметил, что из бабушкиных ворот выходят мои родители, Валерка восседает на плечах у отца, а баба Мотя и дед Конур провожают гостей. Я хотел отвлечь мать Александра, однако не успел сообразить, как это сделать, она тоже увидела их и окликнула издалека.        

– Постойте-ка! Валентина! – прохрипела она, и они удивлённо воззрились на нашу процессию. 

Она, хоть и говорила с трудом, не могла остановиться, расписывая наш поход на железную дорогу. Мама охала, испуганно округлив глаза, отец вставлял короткие реплики вроде: «А если бы вас засосало под колёса?!» или «А если бы от поезда что-то отлетело?!» Валерка и бабушка с дедом слушали соседку молча. Женя, не дослушав, неспешно отправился в сторону своего двора, на него и внимания никто не обратил.

– Может, конечно, это мой их подбил на железку пойти, однако, ваши тоже хороши! Этак до добра не дойдёт! Разбирайтесь с ними сами, – мать Александра, демонстративно отобрала у сына сумки и, распрямив спину, двинулась к своей калитке.

– Спасибо тебе, соседка! – проговорила вслед ей мама.

Только та и ухом не повела. Александр поспешил за ней.

– И как тебя оставлять тут? – повернулась ко мне мама. – Пойдём-ка, наверное, домой. Бабушка с вами не совладает…

– Ладно тебе, – перебила её баба Мотя с добродушным видом. – Они больше не будут шалить… – она обняла нас с Витькой и притянула к себе. – Они слушаться будут. Будете слушаться?

Мы кивнули и ещё сильнее уткнулись в бабушкину грудь. Дед Конур громко сопел носом и молчал. Когда родители, повздыхав, ушли, баба Мотя взяла нас за вихры:

– Ну-кась, кажите ладони…

Мы протянули ей ладоши, ободранные, все в грязных царапинах.

– Ух ты, как?! – удивилась она. – Идёмте в избу, – потянула нас за собой. – Руки сначала хорошенько отмойте, потом я зелёнкой намажу. И чтоб не пищали, как защипит! А после ты, Витька, домой пойдёшь и всё родителям расскажешь. А если – нет, так я сама им скажу…

Что двоюродному брату оставалось делать? Он всё им рассказал сам. На следующее утро Витька показал мне розовые уши, за которые его потрепала тётя Фая.

– А папка ремнём два раза дал, но не больно. Он только ругает так, что плакать хочется. Мамка наказывает больнее! – со смехом вспоминал Витька.

Мы бродили по пожухлой траве двора и припоминали вчерашнее приключение.

– Я сильно испугался, – сознался брат. – Мне ночью даже такой страшный сон приснился, что я проснулся. А утром не помню, про что…

– Я тоже перепугался, – осторожно тёр я о бока свои расчерченные зелёнкой ладони, которые зудели после прыжка с насыпи.

– Мне запретили на улицу выходить, – сообщил Витька. – А сами на работу ушли…

– Мы туда и не пойдём, – согласился я. – Дед Конур тоже пошёл работать. Бабушке не до нас. Она наказала, чтобы мы не баловали. Поэтому айда на ту сторону дома.

Деревья и кусты за домом стояли тихие и голые. Лишь на берёзах кое-где пошевеливались редкие жёлтые листочки. Ночью опять подморозило, на траве, засыпанной ковром почерневшей листвы, поблескивали светлые пятна инея. Ощущение утреннего холода усиливалось лёгкими облачками дыхания, но мы с Витькой оделись тепло и пока не мёрзли. Окна дома, выходившие в палисадник, скрывались изнутри за белой, узорчатой тюлевой тканью.

Под берёзами стоял забытый старый железный таз с остатками застывшей воды и листвы в ней. Мы прутками поковыряли ледок, выдёргивая из-под него листья, ледяная вода неприятно обжигала пальцы.

Всё вокруг стало как будто прозрачнее, чётче и раздвинуло границы. Бабушкин огород, и без того необъятный, сейчас казался ещё шире и длиннее. Соседский забор, который из-за облетевших с кустов стал хорошо заметен, словно отодвинулся дальше. Грядки совсем опустели. Даже капусту срубили. По всему огороду валялась посеревшая картофельная ботва, клочья разной травы, грязные капустные листья с плотными прожилками. 

– Давай ботву в кучу собирать, – предложил Витька.

– А чего ещё делать, давай, – согласился я.

Мы начали подбирать увядшую картофельную ботву и складывать у берёз. Чёрная, обычно липкая, огородная земля подстыла и не приставала к подошвам. Нам даже понравилось наводить порядок – мы носились по огороду туда-сюда до тех пор, пока груда ботвы по высоте не стала почти с нас. 

– Что бы с ней теперь сделать, чтобы не мешалась? – задумался Витька.

– У нас дед Алёха старую траву прямо на огороде сжигает, – вспомнил я. – Правда, весной. Такой костёр получается! Потом он золу разбрасывает. Говорит, это удобрение, от него урожай будет лучше.

Мы решили, что костёр в любом случае никому не помешает, а для огорода будет даже лучше. Витька сбегал в баню, где лежали спички и старые газеты на растопку. Со спичками он управлялся хорошо: чиркал о коробок одну за другой, – только костёр никак не разгорался. Мы сожгли несколько газет. Однако, как только бумага догорала, огоньки пламени угасали, не желая поджигать увядшие растения. 

– Наверное, ботва сырая, не разгорится, – я с сомнением посмотрел на кучу, потом на двоюродного брата. – Если бы полить чем-нибудь горючим…

– Знаю! – тут же вскинулся Витька. – У деда в кладовке есть керосин. Давай возьмём маленько и плеснём!

Мы тихо поднялись на крыльцо, с опаской прокрались в сени. Одна дверь оттуда вела в дом – из-за неё было слышно, как бабушка на кухне звякает посудой, за другой скрывалась та самая кладовка с крохотным окошком, обстановку в которой, в отличие от брата, я плохо себе представлял. Как только мы пробрались туда, Витька направился в дальний угол, где среди других вещей стоял алюминиевый бидончик с плотной крышкой. Витька с трудом снял её и понюхал содержимое.

– Керосин… – заговорщицки прошептал он.

Хотя это было понятно по резкому запаху, расплывшемуся вокруг. Мы начали осматриваться в полумраке в поисках какой-нибудь посудинки, чтобы отлить в неё пахучей жидкости. Витька увидел на полке запылившуюся чайную чашку с отломанной ручкой:

– Это подойдёт, – и, зачерпнув в неё маслянистой жидкости, бережно подал чашку мне.

Я, боясь расплескать содержимое чашки, осторожно спустился по ступенькам крыльца, почти не дыша, обогнул дом, дошёл до берёз и нашей кучи. Витька топал за мной, я слышал его шаги и негромкое дыхание.

– Выливать? – остановился я возле кучи.

– С краю вылей, – посоветовал брат. – А я зажгу…

Я выплеснул керосин на ботву и отошёл в сторону, уступая место Витьке. Тот шагнул вперёд, по-деловому достал из кармана коробок, вытащил из него спичку, чиркнул ею о серный бок и бросил на нашу кучу. Крохотный огонёк, не долетев, погас ещё в воздухе. Витька торопливо проделал то же самое ещё несколько раз, однако спички всё также гасли на лету. Разжечь костёр не удавалось.

Витька сердито тряс головой, его вязаная шапка с длинными наушниками то и дело сползала ему на глаза, он сдвигал её на затылок, а шапка снова и снова спускалась ниже бровей, мешая ему. Он сдёрнул её с головы:

– На-ка, подержи, – протянул мне. – А то мешает. Я сейчас быстро… – тёмные, давно не стриженные волосы брата смешно торчали в разные стороны, наползали на шерстяной шарф.

Витька чиркнул спичку, подождал чуток, чтобы она разгорелась получше, наклонился и медленно поднёс её к куче. Полыхнуло так, что брат не успел отскочить. Мне показалось, что на какой-то миг прямо на его голове вспыхнул костёр. Вспыхнул и сразу погас. Только вокруг его головы витал дымок, и повеяло так, как пахнет, когда палят поросячью тушу. Витька испуганно ахал и шлёпал себя ладонями по макушке и по щекам. Я кинулся к нему и принялся что есть силы колотить по его голове его же шапкой.

– Стой! Хватит! – остановил Витька. – Глаза завязками повышибаешь! Лучше посмотри, что у меня на голове?

А на голове у него волосы с левой стороны сильно укоротились и необычно порыжели – огонь прижёг его патлы.

– Да-а, – я не мог сообразить: говорить ему правду или не расстраивать, – волосы у тебя с одного бока прям сильно убавились...

Витька пощупал голову:

– На ощупь кажется, будто на голове валенок или сухая мочалка, – хихикнул двоюродный брат.

Костёр с ближнего края горел, дымил, но на всю кучу огонь так и не разошёлся. Или ботва была всё-таки сырая, или керосина оказалось мало. Хотя проблем с ним вышло много. А двоюродный брат вообще-то не расстроился. Мне же от его нового вида было не по себе. Я снова внимательно осмотрел Витькину голову. Левая бровь у него слегка спеклась и стала светлее правой, ресниц на левом глазу как не бывало. И левая щека у него покраснела. Я сказал ему об этом. Витька кулаками потёр глаза и брови – его левая бровь обсыпалась, стала короче правой, зато цвет бровей стал одинаковым.

– Что будем делать? – я с тревогой рассматривал брата. – Опять нам влетит…

– К нам домой пойдём, – в его голосе звучала несерьёзность. – Там ведь никого нет. В зеркало поглядимся. Что-нибудь придумаем.

Тут в одном из окон дома послышался стук – это бабушка барабанила ложкой по стеклу, звала нас обедать.

– Как же мы?.. – я озадаченно развёл руки.

– Пойдём, – потянул меня Витька. – Вот увидишь, она не заметит.

Баба Мотя не сразу посадила нас за стол. Сначала налила из крана ведро воды и заставила пойти и залить костёр: «Загасите, а то как бы беды не было. Что ботву собрали – молодцы, а жечь её будем весной…». Потом велела как следует вымыть руки. К столу Витька уселся так, чтобы обгоревшая сторона головы не бросалась в глаза.

Бабушка, действительно, ничего не приметила. Но Витькиных родителей просто так не проведёшь. У них в доме мы долго рассматривали со всех сторон его пострадавшую шевелюру: он – через большое зеркало в шифоньере, а я – раз за разом обходя его кругом. И тут меня осенило:

– Надо тебя подстричь! Тебя кто стрижёт? Отец?

– Ага, – кивнул Витька. – Он хотел в следующий выходной…

– А мы тебя сегодня подстрижём! – обрадовал его я.

– Разве ты умеешь? – недоверчиво спросил Витька.

– Конечно! – заверил я. – Что сложного-то?! Давай, готовься.

Мы включили люстру на потолке, чтобы было светлее. Нашли в шкафу машинку для ручной стрижки, приготовили ножницы и расчёску. Посреди комнаты поставили табурет. Витька обмотался простынёй, которую тётя Фая приготовила в стирку, уселся и затих, склонив голову. Я взял машинку и попытался сжать её ручки одной рукой – машинка двигалась настолько туго, что у меня ничего не получалось. Тогда я взялся за неё двумя руками и снова попробовал стричь опалённую сторону Витькиной головы. Машинка как попало выхватывала из его гривы клочки волос, дёргала их, вырывая с корнем. Витька сначала закряхтел, страдальчески зажмурив глаза. Потом начал дёргаться в такт действиям машинки. Наконец, не выдержал и заверещал:

– Погоди, Сёмка, очень больно! 

Я стряхнул с него то, что удалось состричь. С левой стороны на Витькиной голове, там, где мне удалось пройтись машинкой, в причёске зияло несколько глубоких «провалов». Я вздохнул:

– Машинкой тяжело. Ножницами попробую… – брат кивнул.

Острыми ножницами действовать было намного легче. Они так лихо срезали волосы, что оставляли на голове полосы-«ступеньки». «Тьфу ты», – злился я сам на себя, но отступать было уже некуда. Как заведённый, я чикал и чикал ножницами, пока мне не показалось, что следов огня уже не заметно. Правда, и волос на этой стороне головы осталось совсем немного, и левое Витькино ухо теперь одиноко торчало над его щекой.

Я осмотрел свою работу: стрижка выглядела не очень. Но Витька сидел молча, терпел всё, что я с ним делаю. Я ещё немного подправил кое-что и принялся за правую сторону Витькиной головы. Здесь волосы были длиннее, и с ними пришлось повозиться дольше. Примерно через час и на этой стороне головы почти ничего не осталось.

Я выстриг Витьке затылок и макушку. Кажется, всё! Руки устали так, что почти не держали ножниц. Вся простыня, в которую завернулся брат, была усыпана волосами. Вокруг на полу тоже валялись Витькины пряди. Я посмотрел на свою работу и вздохнул. Лично мне не очень нравилось то, что получилось. Витька выглядел чуднó. Причёска на его голове то шла беспорядочными ступеньками, то переходила в совершенно голые полянки. Из макушки неуместно торчал жиденький хвостик, который я сразу не заметил. Брат хотел встать, чтобы посмотреться в зеркало.   

– Не торопись, – попросил я. – Нечего там смотреть.

– Плохо получилось? – уточнил он.

– Да как-то…

Я вспомнил поговорку, которую отец после стрижки повторял нам с Валеркой: 

– Не переживай! Волосы – не зубы, отрастут!

В сенях хлопнула входная дверь и на пороге появилась тётя Фая.

– Привет, мальчишки! – не глядя на нас, она прошла к кухонному столу и начала выкладывать из своей большой сумки хлеб, кульки с сахаром и чем-то ещё. – Надо быстрее ужин готовить. Скоро отец придёт. А вы чем занимались сегодня?

– Мы, мам, сначала ботву на огороде убирали, – похвалился Витька. – А потом подстригались…

– Молодцы! – похвалила тётя Фая. – А кого подстригали?

– Меня, мам. Папка всё равно хотел меня в воскресенье стричь, а мы решили сегодня… Сёмка меня подстриг.

Только теперь тётя Фая повернулась, посмотрела на сына, схватилась за сердце, медленно опустилась на табурет и прошептала:

– Господи, Витя, что с тобой?

– А что? – уточнил Витька. – Не нравится? Я, правда, сам ещё не видел…

– Зачем вы это сделали, мальчики? – спросила она растерянно. – Отец увидит – не переживёт!

И как будто услышав её, в дверях возник дядя Вася.

– Вот и хорошо, что все дома! – обрадовался он, увидев нас. – О чём беседуете вместо того, чтоб ужин готовить?

– Вась, – упавшим голосом ответила тётя Фая. – Ты на Витю-то нашего посмотри внимательней…

Дядя Вася уставился на сына и оторопел.

– Опа! – воскликнул он. – А что у него с головой?

– Мы подстриглись, – начал я, потому что остальные испуганно молчали. – Он же сильно оброс, и вы его всё равно хотели стричь. Вот мы и решили… Чтобы вам помочь…

– Что? – не понял дядя Вася. – Помочь? Чтобы помочь? – срывающимся голосом переспросил он.

Он набрал в грудь побольше воздуха и… захохотал так неудержимо, что не смог удержаться на ногах и присел на порог у входа.

– Ха-ха-ха! Оброс! – он хватал ртом воздух. – Ха-ха-ха! Помочь!

Глядя на дядю Васю, засмеялись и мы с тётей Фаей. Она, смеясь, хлопала себя руками по бокам, а я радостно подвывал тонким голосом, едва успевая стирать выступающие слёзы. Витька кинулся к зеркалу, повертелся перед ним и, упирая пальцем в своё отражение, тоже весело захихикал.

– Ты же на чучело похож! – выговорил наконец дядя Вася. – На чёрта! Пока наша мама ужин готовит, будем исправлять… Садись.

Ещё через полчаса Витька стал совсем лысым. И никаких подпалин на его голове или на бровях родители не заметили. 

Следующие два дня каникул прошли спокойно. Ни в какие истории мы с двоюродным братом старались больше не встревать. А вечером за мной пришла мама.

– Как ты себя вёл, Сёма? – спросила она, обращаясь больше не ко мне, а к бабушке с дедушкой и тёте Фае с дядей Васей, которые вышли ей навстречу.

– Ничего! – ответила за меня бабушка. – Они не баловались.

– Профессию парикмахера освоили, – добавил дядя Вася и погладил голый Витькин затылок.

– А наши мужики решили завтра поросёнка колоть, – зачем-то сообщила им мама.

– Самое время, – одобрил дед Конур. – Кажись, окончательно подморозило.

– Только надо его потихоньку укокошить, – добавила баба Мотя. – Чтобы чего не вышло…

И все согласились с ней.

Утром мы встретились с Сашкой – он тоже вернулся от своих бабушки с дедушкой.

– Дед Алёха весь вечер вчера нож точил, – выложил он. – Поросёнка резать будет. Твоего и моего батяню в помощь позвал. Они вчера договаривались, как действовать. Хотят, чтобы без особого шума.

– Слышал, – хмуро кивнул я. – Капец пришёл нашему Ваське. Жалко его… Как же они втроём на одного? Наверное, дед Алёха боится один на один с Васькой биться? Я вообще-то тоже сильно боюсь. Хоть одним глазком да охота посмотреть.

– Не трусь, – похлопал меня по плечу Сашка. – Посмотрим. Я всё продумал.

Окошко из дедовых сеней выходит как раз на стайку. Двоюродный брат предложил занять там наблюдательную позицию. Всё – не всё, а кое-что увидеть оттуда можно. Для начала мы пробрались в дедову кладовку и притаились в ней. А как только мужики направились к Васькиному приюту, мы из кладовки перешли в сени и встали у окна.

Заметили, что отец с дедом и дядей Женей вошли в загородку при стайке, обнесённую деревянным штакетником и частично железной сеткой. Дед с отцом решительно открыли дверь, из-за которой раздавалось тревожное похрюкиванье, слышное даже нам, и вошли внутрь. Дверь за ними закрылась, дядя Женя остался возле неё наружи, наверное, для подстраховки. 

– Ну вот и всё, – Сашка нервно потёр руки. – Сейчас они его там прикончат, и мы ничего не увидим…

Я молча махнул рукой. К горлу подкатил противный ком – так жалко стало бедного Ваську с его короткой поросячьей жизнью. Всё шло к тому, что я мог расплакаться. Но не успел. Из стайки раздался резкий пронзительный визг. Дверь с грохотом распахнулась и слетела с петель, отбросив назад дядю Женю. Тот с размаху сел на землю, а мимо него с визгом пронёсся наш Васька. В дверном проёме показались испуганные лица отца и деда. Отец сжимал в руках широкую лопату-подборку, которой обычно насыпали в вёдра уголь для печки. У деда в правой руке поблескивал нож. Они застряли в проходе, пытаясь выйти одновременно.

– Держи его, Женька! – заорал отец.  

– За задние ноги хватай! – командовал дед Алёха – Вот же скорбь! В огород уйдёт, не поймаем!

Всё ещё сидя на земле, дядя Женя растерянно переводил взгляд с мужиков на поросёнка и не двигался с места. Васька тем временем, озабоченно хрюкая, суетился вдоль загородки, торопливо тыкаясь мордой между штакетин. Его узкие глаза светились яростью. Сдаваться поросёнок явно не собирался.

Отец с дедом кое-как вывалились наружу, бросились к нему. Почуяв погоню, Васька стал сообразительней и рванул туда, где в загородке имелась калитка. Он сходу врезался в неё, калитка в ту же секунду распахнулась, и поросёнок выскочил на тротуар. Налево побежишь, будто смекал он, там тесный закуток с выходом из дедова палисадника в переулок. Удастся ли в него пробиться? Забор там покрепче, чем у стайки. Если рвануть по тротуару направо, проскочить мимо нашего крыльца, откроется большой огород, где урожай уже убрали, и есть где разгуляться.

И Васька резво рванул направо. Отец с дедом Алёхой сиганули за ним. Дядя Женя прихрамывал сзади. Я заметил, что одна штанина у отца была разорвана до колена и болталась, как тряпка.

– Смотри, какая погоня! – восхитился Сашка. – В кино такого не увидишь.

– Айда за ними! – крикнул я. – Встанем на наше крыльцо! Оттуда всё будет видно. 

Мы так и сделали. С нашего крыльца весь огород был как на ладони. Васька с визгом галопом мчался в дальний угол. Ближе всех к нему был отец, он вырвался вперёд, обогнав остальных мужиков и размахивая лопатой. В самом углу рос большой, пышный куст черноплодной рябины. Поросёнок со всего маху заскочил в него, пробрался в самую середину густых ветвей и затих там.

Откуда-то появился Рекс и звонко залаял. Отец тормознул перед кустом, подождал, когда к нему подтянутся остальные. Они посовещались и начали окружать рябину. Но как только подступили к ней вплотную, Васька выскочил из засады с той стороны, где был дед Алёха, сбил его с ног и стал улепётывать в другой угол. Падая, дед взмахнул ножом, однако вместо Васьки нож вонзился в землю. Дед, похоже, ушибся, потому что поднялся на ноги, тяжело кряхтя, а левую руку крепко прижимал к своему боку и морщился от боли.

– Ловите же его! – в сердцах орал дед. – Женька, беги, не стой, язви тебя! Его надо обратно в стайку заворачивать!

Эти слова придали дяде Жене сил, и он быстрее засеменил за отцом. И всё же быстрее всех бегали Васька и Рекс. Поросёнок повизгивал, собака отчаянно гавкала и подвывала. В том углу, куда устремился теперь поросёнок, росли кусты смородины и крыжовника. Схватить его там тоже не получилось. И нападающие погнали поросёнка в сторону бани.

Васька нырнул за банный угол, туда, где у деда Алёхи разросся конопляник. Сейчас его высокие стебли почернели от холода. Мы Сашкой наблюдали, как за несколько минут отец с дядей Женей и Рекс с поросёнком вытоптали этот закуток так, что не осталось ни одного целого стебелька. Взрослые кричали, животные выли и верещали. Когда дед прихромал к бане, и увидел это побоище, только руками развёл: «Вот кумаха!»

 А поросёнок снова вырвался, опять сбил деда с ног, и на этот раз как на крыльях полетел в сторону стайки, потому что баба Сина догадалась: мужикам нужна помощь. Она вынесла чугунок с недоеденными Васькой остатками картошки и, громко хлопая по чугунку крышкой, пошла к кормушке поросёнка. Этот звук сработал безотказно, ведь единственное, что Васька любил больше всего на свете, – это поесть. Бабушка вывалила картошку в кормушку, и поросёнок с удовольствием запустил туда своё рыло.

Здесь его и достали мужики. Мы не видели, как это было, услышали только его последний отчаянный визг, которым тоже огласились окрестности нашей улицы.

– Васька был очень смелым… Он сражался до конца… – рассуждали потом мы с братом возле поросячьей туши, которую палили паяльной лампой.

Знакомый мне по недавним событиям запах палёной щетины витал по нашему двору. Когда поросёнка стали разделывать на части, я ушёл, потому что не мог этого видеть. Однако время обеда давно минуло, но к столу меня никто не звал. Мама сказала, что у деда готовят свеженину с картошкой: «С голоду не умрёшь. Потерпи…».

От огромной сковороды пахло так вкусно, что слюнки текли, не переставая. Все быстро расселись вокруг стола в дедовой гостиной. Не было только тёти Таи – она задерживалась на шахте после утренней смены, и бабы Сины, у которой шёл очередной пост. Да не простой, а – строгий, со смешком сообщил дед Алёха: «Пусть на кухне рулит».

Он взял большую ложку и начал раскладывать по тарелкам ароматные куски жареных потрохов, мяса, картошки. Мы с Сашкой и Валеркой, получив свои порции, принялись уплетать их за обе щёки и слушать, как мужики весело вспоминали дневную погоню, гоготали и поднимали тосты за здоровье и за завтрашний День 7 ноября. Рекс тихо сидел под столом в районе Валерки и мгновенно глотал всё, что мы ему совали. Взрослые знали, что собака находится там, но делали вид, что ни о чём не догадываются.  

– Чего хохочете на весь дом? – донёсся из кухни голос тёти Таи.

Она-таки вернулась с работы и сразу же подсела к столу. Дядя Женя принялся ухаживать за ней, подставил ей тарелку, наполнил рюмку:

– На комиссии задержали, – объявила тётя Тая. – Травму разбирали. В ночную смену рабочий в шахте на вагонетке с углём ехал, задремал и упал. В больницу живого увезли, но травма серьёзная…

Её выслушали молча, потом поохали, сочувствуя…

– За шахтёров! – поднял рюмку отец.

– Да пусть живут долго, кумаха их! – подхватил дед Алёха.

И все снова выпили понемногу. Не успели как следует закусить, в гости зашли Зайцевы в полном составе.

– А мы, Валя, к вам было стукнулись – закрыто, – тётя Зоя торопливо стягивала с Серёжки пальто. – Думаем, наверное, они у деда сидят, свеженину едят. Порося-то закололи…

– А вы откуда знаете? – поднялась из-за стола мама. – Сорока на хвосте принесла?

– Какая сорока! – улыбнулся дядя Ваня. – Вся Набережная знает…

Он выставил на стол бутылку с зелёной этикеткой:

– Принимайте, «Московская особая»! А как же?! Завтра праздник Октября!

Застолье пришлось перестраивать, чтобы усадить гостей. В конце концов, всем хватило и места, и угощения. Мы с Сашкой уже налопались, с интересом наблюдали, как проворно ест Серёжка, и радовались его аппетиту.

Несмотря на то, что завтра предстояло идти на демонстрацию, взрослые засиделись за столом допоздна. А с ними сидели и мы, хоть мама и предлагала идти к нам, чтобы смотреть телевизор. Мы не согласились: телек никуда не денется, а поросёнка колют не каждый день. Конечно, Ваську было жалко, зато он оказался на удивление вкусным…

В ночь перед праздником так подморозило, что отец оделся во всё зимнее. Мама работала во вторую смену и отговорила меня идти с отцом на демонстрацию, обещая напечь горячих блинчиков.

На улице было холодно и ветрено. День выдался сумеречным и пролетел незаметно – темнело уже в пятом часу вечера. Мы с Валеркой просидели дома, наблюдали из окна, как из серого неба сыплют снежинки и не тают на застывшей земле. Я читал себе и брату книжки, ещё мы лепили фигурки из пластилина, собирали конструктор и играли в настольные игры.

Мне показалось, что мои первые каникулы промелькнули незаметно. И, если честно, я успел соскучиться по школе.

***

Полностью читать книгу можно здесь:

https://слово-сочетание.рф/uploads/books/cheremnov-spasti-shakhterov.pdf       

Или здесь:

http://f.kemrsl.ru:8081/iap/DFDL/licenzion/2023/Cheremnov_S.%20I._Spasti%20schachtera.pdf